Сколько неудач пришлось испытать в этом месте. Чудесная оса-эвмена все еще стояла перед глазами во всем великолепии изящного костюма с бордовым фонариком. Таинственный пилот так и остался загадкой, и нельзя было даже назвать отряда насекомых, к которому он принадлежал. И, наконец, этот скорпион.

Несколько часов жгучая боль не стихала, но мне казалось, что было бы легче перенести еще несколько укусов этих мрачных и неприятных обладателей яда, если бы в моей морилке лежали восхитительная оса-эвмена и таинственное ночное насекомое.

Мы оживились, когда среди бесконечных голых холмов, покрытых черным, загоревшим на солнце щебнем, показались красные скалы с расщелиной между ними. На дне расщелины сияла яркая и чистая зелень. Может быть, она казалась такой необычно цветастой в обрамлении красного?

Мимо такого места нельзя проехать, надо его осмотреть.

Остановив машину, я спускаюсь вниз и обхожу стороной заросли могучего тростника. Что там, за ними на крошечной полянке? Она так красива, заросла курчавкой, перевита цветущими вьюнками и по краям обрамлена высокими яркими цветками кипрея. Там гудят пчелы, и мне приятно слышать эту симфонию беспрерывно работающих крыльев крошечного оазиса среди почти мертвой пустыни.

Весной по расщелине тек родничок. Но теперь он высох и вода ушла под камни. Но едва я вступаю в густое переплетение стеблей вьюнка, как со всех сторон из тенистых укрытий, заглушая жужжание пчел, с нудным звоном вылетает целая куча комаров и облепляет меня со всех сторон. Вслед за ними, шурша крыльями, в воздух поднимается эскадрилья стрекоз-симпетриум и набрасывается на алчных кровопийц.

Воздушные пираты свирепствуют, дождавшись пира.

Стрекозы и их добыча, спрятавшаяся на весь день от своих врагов, от жары и сухости в зарослях трав, прилетели сюда с попутным ветром по меньшей мере за двадцать километров с реки Или. Отсюда она виднеется едва заметной полоской.

Пока над крошечным оазисом происходит ожесточенный воздушный бой я, побежденный атакой кровососов, позорно бегу наверх в пустыню, к машине. Нет, уж лучше издали, с безопасного расстояния полюбоваться скалами и узкой ленточкой зелени.

Но скоро комары, сопровождаемые стрекозами, добираются и до машины, и мы, спешно хлопая дверками, удираем, ползем к скалистым вершинам, ныряя с холма на холм по едва заметной дороге, усыпанной камнями.

Вот на нашем пути распадок между горами, поросший саксаулом, караганой и боялышом. Но хотя бы на него взглянуть. Мы бредем по редким зарослям кустарников, присматриваемся.

Из-под ног во все стороны прыгают кобылки-пруссы. Много их здесь собралось с выгоревшей от летнего солнца пустыни. Благо, есть сочная зелень кустарников. Мчатся муравьи-бегунки. Проковыляла чернотелка. И будто больше нет ничего стоящего внимания. Но в стороне на большом камне колышется что-то темное. Надо подойти. Большая, в шикарном одеянии из черного бархата, украшенного сверкающими бриллиантами пятнышек, лежит, распластав крылья, бабочка. Ее наряды чисты, свежи и говорят о молодости, и все тело ее цело.

Я осторожно наклоняюсь над прелестной незнакомкой. Это бабочка-сатир. Но она вяла, равнодушна, меня не видит, едва жива. Легкий ветерок колышет ее распростертые в стороны крылья, и она не в силах ему сопротивляться. Эта бабочка — обитательница гор, горных лугов, сочных трав, скалистых склонов, заросших густой растительностью. Она, неудачная путешественница, попала сюда издалека или с севера, с гор Джунгарского Алатау, или с юга — с хребта Кетмень. До них добрая сотня километров. И оказалась в суровой выгоревшей каменистой пустыне без единой травки, цветка, на котором можно было бы подкрепиться нектаром, восстановить силы, истраченные на далекий перелет.

Может быть, неудачницу еще можно возвратить к жизни?

Мы готовим капельку сладкой воды и опускаем в нее головку бабочки. Сейчас спираль пружины хоботка развернется, бабочка жадно примется утолять жажду, и мы станем свидетелями чудодейственного исцеления. Но капля сладкой жидкости — запоздалое лекарство, наша пациентка к ней безучастна, а попытки лечения ни к чему. Тогда я вспоминаю, что органы вкуса бабочек находятся на лапках передних ног. На цветках с помощью ног насекомое узнает пищу прежде, чем приняться за трапезу. Я осторожно смачиваю лапки сладким сиропом. Но и эта мера слишком поздна. На наших глазах бабочка замерла, уснула.

Жаль неудачную путешественницу.

Она не долетела до маленького зеленого рая с цветками кипрея и вьюнка всего каких-нибудь полкилометра.

Капчагай — изумительное по красоте ущелье. Скалы красные, черные, желтые громоздятся одна за другой, и там, далеко и глубоко внизу, в пропасти, между ними спокойно катит свои мутные желтые воды река пустыни — Или. В природе сейчас царит ликование. Землю, исстрадавшуюся за прошлые засушливые годы, пыльную и голую — не узнать. За две недели весны с нею произошло чудо. После весенних дождей и нескольких теплых дней она преобразилась, покрылась зеленой травой, украсилась желтыми и синими пятнами цветов. Всюду бродят медлительные черепахи. В небе неумолчно славят весну жаворонки. Воздух свеж, ароматен, чист, и далеко на горизонте виднеются снежные вершины Тянь-Шаня.

Короткая и счастливая пора пустыни!

Мы носимся по ровному зеленому и цветущему плоскогорью Карой вдоль обрывов, ведущих в Капчагай, ищем съезда к реке. Но все съезды заброшены, опасны, непроходимы. Вот, наконец, хороший спуск — и мы у воды, среди буйства зелени. Противоположная левая сторона реки пологая, холмистая, покрыта ярко-красными пятнами. То расцвели маки. На нашей стороне они только начинают появляться.

У высоких красных скал живописное место для бивака. Незаметно проходит день. Наступает вечер. Смолкают визгливые пустельги. Не слышно нежного переговора галок. Закончили свои монотонные песни удоды. Лишь прошуршала крыльями стайка розовых скворцов. На лету крикнула выпь и все смолкло. Затих легкий ветер. Померкла заря. Наступила удивительная тишина пустыни. И тогда с противоположного левого берега до нас донеслись неясные звуки. То дружным хором запели сверчки, самые первые музыканты среди насекомых. Это была массовая спевка, музыкальный разговор, сущность и значение которого до сих пор остаются неясными. А когда небо совсем потемнело, расцветилось звездами и потянуло холодком, сверчки замолкли.

— Странно! Почему сверчки пели только на левом берегу Или? — задаю я утром вопрос своим спутникам. — Ведь на нашей правой стороне ни один из них не откликнулся!

— Что тут странного? — возразили мне. — На левом берегу реки другие растения, другая природа.

— Почему другая? — не соглашаюсь я. — Все те же маки, полынь, карагана, камень да глина.

— Там освещение другое!

— При чем тут освещение, если поют сверчки в полной темноте.

«Наверное, — думается мне, — левый берег смотрит на юго-восток, сильнее прогревается солнцем, там на несколько дней весна шагает раньше, чем на нашем северо-западном берегу. Пройдет несколько дней и правый берег тоже зазвенит голосами неутомимых музыкантов пустыни».

Поднимаясь обратно на плоскогорье, из ущелья мы видим, как и на нашем правом берегу зарделись красные пятна маков. Жаль, что мы уезжаем. Сегодня здесь тоже запоют ночные музыканты.

Мы проехали мимо такыров, поросших редкими саксаульничками, пересекли два крохотных ключика, окруженных развесистыми ивами, и выбрались на каменистую пустыню, покрытую плотным черным щебнем да редкими куртинками серой полыни и боялыша. Дорога шла мимо мрачных гор Кату-Тау. Пора было выбирать бивак, и мы свернули к горам. Места было вдоволь для стоянки: безлюдная пустыня раскинулась на десятки километров. Но всюду ровные вершинки холмов были заняты колониями большой песчанки, земля изрешечена и вокруг оголена. Иногда машина проваливалась в подземные галереи этого грызуна и, поднимая пыль, с трудом выбиралась из неожиданной западни. Ночевать вблизи поселения этого жителя пустыни не хотелось. Большая песчанка иногда болеет туляремией, чумой. На ней могут быть блохи.