Он скорчил гримасу.

— Запятнанная йодом рука, — сказал он. — По английским законам жена не может свидетельствовать против своего мужа. Ты сама спросила, солнышко. А сейчас пойдем пообедаем.

В зале старого комфортабельного Биаррита, с его великолепными геранями, турецким ковром и благословенной атмосферой добропорядочного дома произошел незначительный инцидент. В фойе Дэвида остановил, взяв за пуговицу, господин, с которым он был явно незнаком. Фрэнсис пришлось в одиночестве идти в обеденный зал.

Бертран, старший официант, обычно так встречал посетителей, что казалось, он с самого детства находится в услужении у всей семьи. Бертран нашел для нее столик рядом с окнами на Пиккадилли, и она едва успела удобно устроиться, как увидела приближающееся знакомое лицо во главе маленькой процессии. Это была Маргарет Фишер-Спридж с целым выводком закадычных подруг, собравшихся на одну из своих бесконечных посиделок. Фрэнсис подняла голову и улыбнулась так, как улыбаются людям, знакомым с детства, и неожиданно увидела целую гамму чувств на худом птичьем лице. Сначала это была обычная формальная улыбка, потом вежливая радость узнавания сменилась тенью беспокойства. После этого губы презрительно сжались, и взгляд стал ледяным. И, наконец, это лицо превратилось в непроницаемую каменную маску, и миссис Фишер-Спридж с невидящим взглядом прошествовала мимо.

Фрэнсис впервые испытала такое сильное унижение, и внезапно поняла, что оно далеко не последнее. Весь вчерашний день вежливые телефонные звонки держали дом в напряжении. Сегодня утром, когда вышли газеты, телефон замолчал.

Когда подошел Дэвид, она сидела, задыхаясь от обиды. Щеки ее пылали. Дэвид тоже был явно рассержен.

— Чертов репортер, — сказал он, усаживаясь. — Я предложил ему письменное признание во всех грехах и полицейскую фуражку в подарок. Они вам очень надоели в доме?

— Нет, полиция за ними приглядывает.

— О да, конечно. Господи, благослови законы о лжесвидетельстве и оскорблении органов власти. Что с тобой случилось?

Он выслушал с таким понимающим выражением лица, которого раньше она у него никогда не видела.

— Где она? — наконец спросил он, оглядываясь. — Эта старая пучеглазая рыба еще жива?

— Забудь о ней. — Он улыбнулся ей и, потянувшись через стол, накрыл ее руки своими. — Ничего страшного, — весело сказал он. — Если тебя укусила рыба, сразу представь ее на сковородке. Обычно это помогает.

Он разговаривал с ней, как с ребенком. Она в душе удивлялась, почему же это ее совсем не обижает. И все-таки, это был не слишком веселый обед. Их обслуживали с подозрительной быстротой и рвением. И Фрэнсис, уже немного представлявшая себе, что на самом деле происходит, чувствовала прячущиеся за его шутками и улыбками беспокойство и легкое волнение. Он не вспоминал Филлиду, и Фрэнсис тоже не хотелось касаться этой темы, хотя кое-что здесь и нужно было бы прояснить.

Наконец, когда на десерт был поспешно подан кофе, и парочка суетливых официантов с бегающими глазами нависла в отдалении в ожидании расчета, он, пододвинув ей портсигар, улыбнулся и мягко сказал:

— В четверг приезжает Долли. Впереди буря, графиня. Застегни свою штормовку и выше нос.

— Что ты имеешь в виду?

Он откинулся в кресле и с неодобрением оглядел ее лицо. Он все еще весело улыбался, но в его глазах появилось серьезное и сочувственное выражение. Он вздохнул и пожал плечами.

— К черту всех рыб, этих старых сплетниц, — неожиданно сказал он. — Где ты была, когда здесь раньше вертелся Долли?

— В основном в Швейцарии, доучивалась. Мы с ним, конечно, часто встречались.

— Конечно, — рассеянно согласился он. — Ты его еще не забыла? Яркая птичка. Я никогда не встречал более романтичного и жизнелюбивого парня. Это вполне в его духе — вернуться с того света, когда все уже потеряли всякую надежду. Вся эта история была ужасной, просто какой-то сверхъестественной. И такой конец будет ее логическим завершением.

Они помолчали, вспоминая историю о смерти Годолфина, которая облетела весь мир. Три белых человека с кучей аборигенов оказались в немыслимых условиях, когда цель их путешествия была от них на расстоянии вытянутой руки, когда они уже видели величественные руины ламаистского монастыря Тан Квин, когда почти взобрались на опасную вершину. Ненастье сделало эту вершину недосягаемой. И начался рискованный спуск. Роберт был уже болен, а аборигены — напуганы и упрямы. Заключительный акт трагедии разыгрался, когда Годолфин сломал ногу, пробираясь по узкой неудобной тропе. Три дня они боролись с непогодой и по очереди его несли. На третью ночь они расположились на краю заснеженной площадки. А ночью Годолфин исчез. Его нигде не было. Недалеко они обнаружили прикрытую снегом расселину. Удивительно, как он мог туда самостоятельно добраться. Аборигены совсем потеряли голову от страха, и в конце концов, европейцы, совершенно обессилевшие от безнадежных поисков, вынуждены были признать, что оставаться здесь больше нельзя и промедление равносильно смерти, стали пробираться дальше. Дэвид покачал головой.

— Поразительно, — сказал он. — Чудо. И это так на него похоже. Но не все еще окончательно понятно. Нет, не все.

Фрэнсис выпрямилась. Обед и перемена темы вернули ее к реальности. Она рассердилась на Дэвида.

— Не нужно о Годолфине, — горячо возразила она. — Все совершенно понятно. Ты позволил Филлиде втянуть себя в глупую сентиментальную историю, которая при других обстоятельствах могла бы показаться волнующей и даже трагической. Но сейчас она выглядит совершенно идиотской. Не будь слепым глупцом. Я знаю, что Филлида, слава Богу, не любила Роберта. Но, кажется, даже она не думает о том, что Роберта все-таки кто-то убил, и что Лукар сбежал, но… но, похоже, полиция им совсем не интересуется.

Она расстроенно и беспомощно смотрела на него.

— Неужели ты не видишь, ты, глупый романтик, что они интересуются тобой?

Он сидел очень тихо, без всякого выражения глядя на нее. И в ее голове вспышкой пронеслась мысль, что именно так он смотрел тогда ночью, когда она увидела его в окне гостиной. Именно так, без всякого выражения на лине.

Когда он заговорил, он сказал именно то, что она ожидала услышать. И это была совершенно бессовестная неприкрытая правда:

— Ты ревнуешь, малыш?

Фрэнсис встала. Она совершенно позабыла о невыносимом нервном напряжении последних двадцати четырех часов. Неудивительно, что она потеряла контроль над собой.

Дэвид догнал ее, когда она уже переходила через дорогу. Он ничего не говорил, но пытался приноровиться к ее маленьким шагам, и они шли в горьком и напряженном молчании. А мимо проходили праздные прохожие, проплывали дорогие антикварные магазины, в чьих витринах одинокие картины и драгоценные ожерелья редкостной красоты взывали к самым взыскательным покупателям двух континентов. Не проронив ни слова, они дошли до Сэллет-сквер.

Стайка операторов накинулась на них, как только они подошли к пустому дому на углу улицы. Они спаслись бегством: побелевшая от гнева Фрэнсис и Дэвид со сжатыми губами и потемневшими глазами, крепко сжав ее руку и увлекая за собой через площадь. В хмурой ноябрьской дымке они увидели несколько молчаливых прохожих с вопросительными взглядами, которых вежливо оттеснял от дома сердитый констебль. Одну женщину Фрэнсис запомнила на всю жизнь. Плотная бесформенная фигура в шляпке, которые были криком сезона года два назад, стояла на краю тротуара с огромной сумкой для продуктов в руках. Расширившиеся от ужаса глаза жадно взирали на темные, мрачные окна дома 38. Как все благовоспитанные леди, она бы никогда не показала миру свои эмоции, если бы не вся эта страшная история!

Мисс Дорсет встретила их в холле. Патетическое выражение ее лица, распухший покрасневший нос и мокрые от слез глаза кричали о новой катастрофе, разразившейся в доме. Ее рассказ был страшен в своей простоте. Мэйрика задержали в Бриндизи. Вполне обычные для поездки по Востоку обстоятельства, которые никогда нельзя предвидеть заранее. В самолете летел больной желтой лихорадкой, и весь экипаж и пассажиры были посажены на карантин в итальянском аэропорту. Ничего нельзя было поделать, нечем было помочь. Мэйрика задержали как минимум на две недели.