Это не только образное, но и точное определение. Действительно, коллегиальная система управления, которая должна была, по мысли Петра, поставить заслон самовластию прежних руководителей приказов — судей, явно не срабатывала. Президентами коллегий были, как правило, «принципалы» — приближенные Петра, и спорить с ними на заседаниях коллегии простым членам присутствия было небезопасно, — слишком неравны были, при формальном равенстве голосов, силы. Поэтому, прочитав сотни протоколов и журналов коллегий, очень редко встретишь споры и дискуссии по обсуждаемым Вопросам, — все споры решались еще до заседания, в кабинете президента. Да иначе и быть не могло — некоторые элементы и формы демократии (даже в ее бюрократическом, для пользы дела, смысле) тотчас извращались и угасали под сильнейшим влиянием всей системы, построенной на совсем иных принципах.

И верховники в этом смысле были реалистами — они тяготели к дедовским порядкам: в провинции — полновластный воевода, а руководитель центрального учреждения — судья приказного типа. Тогда же в Совете было «рассуждено», что поскольку в провинциальных городах кроме воевод есть еще «по нескольку человек асессоров, секретарей и к тому особливыя правления имеют камериры и рентмейстеры и при них подьячие и солдаты, також вальдмейстеры», то от обилия этих служащих случаются «в делах непорядки и продолжения… народу от многих и разных управителей тягости и волокиты».

И дело не только в том, что послепетровским деятелям были чужды идеи бюрократической дифференциации и контроля над работой государственного аппарата, которые Петр настойчиво проводил в ходе своей государственной реформы. Дело в другом: верховники испытывали ностальгию по прежним, старым добрым временам. Альтернативой петровской системе выступали такие удобные допетровские порядки. «А понеже, — читаем мы там же, — прежде сего бывали во всех городах одни воеводы и всякие дела, как государевы, так и челобитчиковы, також по присланным изо всех приказов указом отправляли одни и были без жалованья, и тогда лучшее от одного правление происходило, и люди были довольны»²³.

Еще бы: нынче всюду камериры, рентмейстеры да асессоры! То ли дело раньше — принесешь гуся да денег дьяку Ивану Петровичу, и он тебе — и камерир, и рентмейстер, и прокурор в одном лице, все сделает и без всяких хлопот, только подмазать надо.

Особенно теплые воспоминания (естественно, с укоризной современным порядкам) у послепетровских деятелей вызывал дореформенный суд. Обер-секретарь Сената И. Кирилов в записке 1730 года с ностальгическо-бюрократической тоской вспоминал те времена, когда была при Боярской думе Расправная палата, в которой сидели мудрые бояре и думные дьяки и быстро решали всякие спорные и запутанные дела. И не было никакой писанины, запросов, и «что приговорят, то думной дьяк вершение подпишет, и по-прежнему все дело отдадут в приказ, и ни пошлин, ни записки не было». А если челобитчик чем недоволен или появится «сумление», его дело может выслушать «сам государь с собранием всех полатных людей». И только в петровские времена весь этот порядок был разрушен и начались справки, выписки, журналы, реестры, секретари, камериры, нотариусы, архивариусы и т. д. В результате всех этих нововведений только и осталось о суде «единым словом сказать, что его нигде нет»²⁴.

В решении Совета (март 1727 года) ностальгическая тоска претворяется уже в конкретное стремление восстановить далекое, но родное прошлое: «А понеже в прежние времена в Москве в приказах и в знатных городах были разряды, дьяков и подьячих было умеренное число, только в чем нужда ко управлению дел состояла, а ныне, как в Москве, в разных канцеляриях и конторах, так и во всех провинциях у разных дел чиновников умножено». И далее предлагается, не мудрствуя лукаво, «Сенату при… рассмотрении штата определение учинить по точному примеру прежних времен, а имянно как было до 1700 году». Наконец, чтобы «в делах государственных какова повреждения, а челобитчикам напрасных волокит не происходило, в том за ними смотреть судьям таким же образом, как тогда смотрение имели»²⁵.

К допетровским порядкам вернулись и в оплате канцелярского труда. Во «Мнении» Карла Фридриха, поданном 1 апреля 1726 года, была высказана такая, явно подсказанная голштинцу кем-то из русских советников, мысль: «Гражданский штат ни от чего так не отягощен, как от множества служителей, из которых, по разсуждению, великая часть отставлена быть может». И далее самое главное: «Есть много служителей, которые по прежнему здесь, в империи, бывшему обычаю с приказных доходов, не отягощая штат, довольно жить могли». Против обыкновения, герцога поддержал Меншиков, который также полагал, что от возвращения к прежнему порядку все только выиграют: расход денег будет меньшим, «а дела могут справнее и без продолжения решаться, понеже всякой за акцыденцию (акциденциями назывались «от дел приказных полученные доходы». — Е. А.) будет неленостно трудиться»²⁶.

Действительно, в допетровском государственном аппарате существовала практика, когда дьяк или подьячий получал с челобитчиков деньги. Если он при этом не нарушал законов, то передача денег не рассматривалась как взятка. И для огромного числа подьячих XVII века акциденции были основным источником «пропитания». Нередко приказным, не имевшим по роду работы контакта с челобитчиками, выплачивалось жалованье на том основании, что они «от челобитчиковых дел никакого поживления не имеют». Так, разрядный подьячий О. Гаврилов просил увеличения жалованья: «А человеченко я, холоп Ваш, скудной, тем Вашим, Великого государя, жалованьем в год прокормитца нечем, потому что в приказе, опроче Великаго государя дел, иных никаких челобитчиковых покормок нет»²⁷.

Петр начал решительно перестраивать государственную систему, перенеся в Россию с Запада не только структуру учреждений и их штаты, но и систему оплаты канцелярского труда. Служащие были посажены на твердое жалованье и с акциденцией было покончено, но, как оказалось, ненадолго: верховники, забыв о заветах Отца отечества, смело вернулись к порядкам его отца и деда. 23 мая 1726 года Сенат постановил: «Приказным людям [денег] не давать, а довольствоватца им от дел по прежнему обыкновению с челобитчиков, кто что даст по своей воле»²⁸.

Свидетельств реставрационных намерений верховников немало и кроме вышеприведенных. Требования выяснить, как было «в прежние годы», что можно взять «из прежних примеров», какие «прежде сего в которых городах бывали дьяки и в которых подьячие с прописью», чтобы «определить так, как прежде бывало», и подобные им постоянно встречаются в материалах Верховного тайного совета.

Не стоит думать, что верховники намеревались полностью отказаться от всего, что было достигнуто при Петре, посрывать парики, обрядиться в охабни и отпустить бороды. Нет, это никогда не задумывалось, да и вряд ли кто хотел повернуть время вспять. Многое из петровского наследия было отменено, приостановлено, многие идеи Петра были подвергнуты уничижительной критике, но очень многое — в том числе основное — осталось. Говоря о сокращении расходов на армию, никто не думал о восстановлении стрелецких полков или дворянской конницы. Не было намерений отказаться и от флота, и от новых начал культуры. И в области государственных преобразований, претерпевших серьезные изменения, петровская основа осталась. Да иначе и быть не могло: сурово критикуя недостатки выросшей на их глазах бюрократической системы и с теплотой вспоминая простоту прежних нравов, послепетровские дельцы оставались детьми не царя Алексея Михайловича, а Петра I. Они были частицей той системы, которую создал Петр, и мыслить они могли как бюрократы только в двух направлениях: либо вернуться к старому, отмененному как негодное при Петре, либо «поправить» то, что есть.