Дворец был обширен и красив. Двадцать восемь медных драконов-водостоков в дождливые дни низвергали с крыши потоки воды, напоминая Петергоф. Белокаменные лестницы и балконы, выходившие на Неву и во двор, были украшены деревянной резьбой. Деревянные вызолоченные фигуры, подобные тем, что сохранились на Петровских воротах Петропавловской крепости, громоздились на фронтоне. Плафон, расписанный Л. Караваком, украшал торжественный тронный зал, где Анна принимала посланников и проводила торжества. Хрустальные люстры, изящные подсвечники на кронштейнах между окон, наборный паркет, картины, изразцовые печи, зеркальные окна — все это создавало уют и простор в новом доме Анны. Здесь она жила зимой. Летом же ее ждал или Петергоф, или Летний дворец, который начали строить из дерева в 1732 году в Летнем саду на месте разобранного «Зала для славных торжеств».
Возвращение столицы в Петербург благоприятствовало его строительству. К сожалению, от бурной градостроительной деятельности того десятилетия мало что дошло до нашего времени: исчезли с лица земли или под новыми постройками Летний и Зимний дворцы Анны, триумфальные ворота, многие дворцы знати вдоль Невы, дома на Васильевском острове. Исчез, как бы растворился в невской воде, оригинальнейший Подзорный дворец, законченный в 1731 году М. Земцовым. Он стоял на крошечной косе в устье Фонтанки и с кораблей, подходивших от Кронштадта к Петербургу, казался выплывающим из водных глубин сказочным замком, чьи окна горели золотом в лучах заходящего солнца.
Но многое и сохранилось. 29 июня 1733 года торжественно освятили Петропавловский собор, ставший с той поры главным храмом империи и усыпальницей российских императоров. В огромном пространстве храма сверкал свежей позолотой великолепный резной иконостас работы Ивана Зарудного. И хотя судьба собора не была счастливой — он часто горел и перестраивался, — все же свой величественный вид он окончательно приобрел именно в анненское время. То же можно сказать и об открытом в 30-е годы здании Двенадцати коллегий, и о законченной в 1734 году Кунсткамере.
Интересна и судьба Адмиралтейства. По указу Анны в 1732 году было разобрано петровское мазанковое Адмиралтейство и по проекту И. К. Коробова под «смотрением» Трезини было построено новое, каменное, здание. Оно не дожило до нашего времени, уступив место великолепной классике Андреяна Захарова, но сама идея высокого золотого шпиля (шпица) с золотым корабликом идет к нам от Коробова, от анненских времен — по указу Анны было приказано «оббить оной шпиц и купол медью и вызолотить добрым мастерством»10. Под шпилем был повешен 60-пудовый колокол, который отбивал время и извещал жителей Адмиралтейского острова о пожарах, наводнениях и прочих происшествиях.
Теперь мы, видя сверкающие шпили Петропавловского собора и Адмиралтейства, дополненные блеском золотого купола Исаакия, не задумываемся над тем, что это — квинтэссенция самой эпохи петровских преобразований, скрывавшей под новыми формами старое содержание: строгие, стройные шпили, рисующие привычный профиль западных городов, но — вызолоченные, как кремлевские соборы, «чтобы чаще Господь замечал». Двенадцать коллегий, построенные в новом, западноевропейском, стиле, но — по плану кремлевского здания приказов XVII века…
В анненское время были быстро восстановлены все основные принципы петровской градостроительной политики. А они, как известно, были весьма жесткими. И вот мы читаем майский 1735 года указ императрицы обывателям Немецкой и Задней улиц, что на Адмиралтейском острове, которые, оказывается, еще в 1734 году дали подписку в том, что будут строить себе каменные дома, но «не токмо не начали строить, но и к нынешнему году материалов ничего не приуготовили и под строение (каменных домов. — Е. А.) хоромного строения (то есть временных деревянных зданий. — Е. А.) не ломают». Поэтому по императорскому указу было предписано: «У тех обывателей по линии хоромное строение сломать каторжными, а им объявить: буде они на тех местах с нынешняго мая месяца строить палат не будут, то те дворы их взяты будут на Е.и.в.»11.
Вероятно, в одно прекрасное майское утро можно было видеть, как страшные безносые и безухие каторжники, под вой собак и вопли жителей, начали крушить вполне пригодные, но противоречащие образцовой застройке дома обывателей. Поскольку традиции этатизма и бесправия людей на нашей земле сильны и неизменны, автор изображает эту сцену со знанием дела — в 70-х годах XX века он видел нечто подобное на Кавказском побережье: в одно прекрасное утро местные власти начали сносить «незаконные» пристройки за домами жителей приморского поселка. И хотя вместо безносых каторжников за дело взялись отряды солдат с бульдозерами, впечатление было весьма сильное, и еще долго ветер нес над бескрайним морем тучи пыли, пух из перин, крики внезапно поднятых с постелей дачников и хозяев, страшный вой обезумевших от грохота собак…
Тогда же, в мае 1735 года, был подтвержден петровский указ шляхетству об обязательном строительстве на выделенных участках Васильевского острова. Тон указа напоминает петровский — безапелляционный и недвусмысленный. Эти указы подкреплялись распоряжениями о насильственном возвращении в Петербург владельцев недостроенных домов. Подлежали возврату и мастеровые. К последним был применен старый, проверенный способ; «всякого чина работные люди» Петербурга и окрестных городов были обязаны явиться в полицию «конечно, в неделю», с тем чтобы отправиться, по заключении договора, на казенные стройки. Тем же, кто не понимал добрых намерений императрицы строить город, как провозглашено в указе «для лучшего регулярства и красоты», указ доходчиво разъяснял; «Ежели оные работные люди с публикования указа, конечно, в неделю в Главной полиции и в конторах полицейских добровольно не явятся, а после того пойманы будут и приведены в полицию и тогда, по поимкам, отосланы будут на работы без всякой за работу заплаты» (то есть без оплаты)12.
Во второй половине 30-х годов на строительные работы требовалось особенно много людей, — два пожара (1736 и 1737 гг.) уничтожили важную и густонаселенную часть города — Адмиралтейскую.
Как известно, Петр хотел, чтобы центр города находился непременно на острове, — слава Венеции и Амстердама не давала ему покоя. Долгое время центр предполагалось разместить на Васильевском острове, где, не щадя людей, средств и времени, прокладывали каналы. Потом возникла еще более химерическая идея — сделать центром города остров Котлин, чтобы петербуржцы могли всеми порами впитывать живительный морской воздух Финского залива.
«Громадье» планов Петра явно не сочеталось с естественным течением жизни, которая, несмотря на строгие правила, все же пробивалась, в виде нерегулярной застройки, и в новой столице. Именно на материковой. Адмиралтейской, части города, где с первых дней селились люди, без особого плана строились дома первопоселенцев — корабельных мастеров, купцов, солдат, а на берегу Мыи напротив будущего дворца Строгановых был сооружен и Гостиный двор — деловой центр материковой части города, которую никогда не разрывали, как другие его части, ледоходы и ледоставы Невы и ее рукавов.
Петр снисходительно смотрел на хаотичную застройку Адмиралтейской слободы, считая ее временной. Но, как известно, у нас нет ничего более постоянного, чем то, что задумано как временное. Адмиралтейская слобода разрослась, застроилась, и улицы ее, кривые и грязные, больше напоминали обычный русский город, чем новую регулярную столицу.
И вот 11 августа 1736 года произошло то, что часто происходило в русских деревянных городах: от случайной искры из трубки загорелось сено на дворе, дом, улица. Восемь часов пылала Адмиралтейская слобода, выгорев наполовину. Через год — в июне 1737 года — случился новый пожар и уничтожил все уцелевшие от пожара 1736 года постройки слободы. В огне погибло около тысячи домов и несколько сот человек. Пожары сопровождались повсеместными грабежами, когда — по словам указа 13 августа 1736 года — «вместо унимания пожара, многие из них (солдат и матросов. — Е. А.) только в грабеж и воровство, пуще разбойников, ударились и на иных дворах… те пожитки, которые от самих хозяев выношены были, сундуки насильственно разломали, пожитки растащили, письма и бумаги разбросали и, одним словом сказать, так поступали, что и в неприятельской земле пуще того и горче поступать было невозможно».