Из писем Воронцова следует, что в последние годы правления императрицы ему очень редко удавалось попасть к ней на прием. Поэтому от Шувалова всецело зависело, когда передать присылаемые от канцлера дела и как охарактеризовать перед императрицей его деятельность. Кроме просьб по службе письма Воронцова фавориту полны ходатайств по личным делам. Он не раз просит временщика поставить императрицу в известность о том, что страдает от долгов. Не может не вызвать улыбку аргументация лукавого царедворца: «Мне желательно, чтобы ваше превосходительство имели во мне друга сильного и богатого, а не слабого и бедного, каким я теперь». В том же письме Воронцов предлагал Шувалову участие в сделке по вывозу хлеба за границу на льготных условиях, которых, однако, предстояло добиться у Елизаветы самому Шувалову³³.

Вообще челобитные Воронцова Елизавете, письма И. И. Шувалову, а ранее А. Г. Разумовскому — это сплошной стон погибающего от долгов и кредиторов бедняка. Он непрерывно просит денежных ссуд, земельных пожалований, причем, добившись их, тотчас начинает просить, чтоб казна выкупила у него земли. Вероятно, Воронцову не давали спать спокойно богатство и удачливость П. И. Шувалова в торгово-промышленных предприятиях и прожектерстве. Подражая Петру Шувалову, он пускается на различные промышленные и торговые авантюры, не имея к этому ни способностей, ни даже времени. Воронцов добивается монополии на вывоз за границу льняного семени; вместе с братом Романом получает из казны богатые медеплавильные заводы в Приуралье; составляет фантастический проект о введении в России полуфеодальных «княжеств», «графств» и «баронств» с соответственным обеспечением их государственной землей и «людишками». Думается, что последний проект писался не без задней мысли поправить свои дела и получить земельное владение, соответствовавшее его графскому титулу.

Но реальное положение дел Воронцова показывает, что он действительно страдал от безденежья, хотя и был очень богат. Деньги уходили от него, как в песок вода. После смерти Воронцова наследникам остались лишь долги. Между прочим, такая же судьба ждала и богатого, как Крез, П. И. Шувалова. Когда он умер, его состояние оценивалось в 588 тыс. руб. (готовая продукция заводов — в 113 тыс., 6 тыс. крепостных — в 170 тыс., петербургский и московский дома — в 90 тыс.; в наличности было 75 тыс. руб. золотом, а также бриллиантов — на 140 тыс. руб.). Но всех этих огромных денег наследникам не хватило, чтобы погасить гигантский долг Шувалова, достигший ко времени его смерти 680 тыс. руб.!³⁴

Сочувствовать «горестям» расточительных вельмож Елизаветы, разумеется, не стоит, но попытаться их понять следует. Невероятная роскошь двора, непрерывные празднества требовали огромных расходов. Если сама императрица брала деньги прямо из казны, то ее вельможам приходилось труднее. Никто не хотел ударить в грязь лицом. Самое лучшее и дорогое и непременно из Парижа — вот что было целью елизаветинских вельмож. При этом ограничиться каким-то минимумом было невозможно — роскошь регламентировалась законами, как при Петре бритье бород и ношение европейского платья.

Так, по случаю бракосочетания наследника Петра Федоровича не только придворные, но и все дворяне должны были исполнять такой указ: «И понеже сие торжество чрез несколько дней продолжено быть имеет, то хотя для оного каждой персоне как мужеской, так и дамам по одному новому платью себе сделать надобно (впрочем, всемилостивейше дозволялось делать и более. — Е. А.). Служителей же при экипажах по нижеписанной пропорции иметь: 1-го и 2-го классов персонам у каждой кареты по 2 гайдука и от 8 до 12 лакеев, кто сколько похочет, токмо бы не менее 8 было, тако2ке по 2 скорохода и, кто может, еще по 2 или по одному пажу и по 2 егеря»³⁵. Столичное дворянство было обязано украшать дома французской мебелью, картинами, иметь великолепный выезд, массу лакеев, поваров и содержать «открытый стол», чтобы подобно П. Б. Шереметеву быть в состоянии угостить внезапно нагрянувшую императрицу с огромной свитой так, как если бы приготовления к приему велись загодя.

Конечно, в роскоши того времени был размах, но не было утонченности и лоска, присущих последующей эпохе. Не без иронии и злорадства Екатерина II описывает сцену выезда «в свет» при Елизавете: «Нередко можно видеть, как из огромного двора, покрытого грязью и всякими нечистотами и прилегающего к плохой лачуге из прогнивших бревен, выезжает осыпанная драгоценностями и роскошно одетая дама в великолепном экипаже, который тащат шесть скверных кляч в грязной упряжи, с нечесаными лакеями на запятках в очень красивой ливрее, которую они безобразят своей неуклюжей внешностью»³⁶.

«Скорбя» о нуждах своих усыпанных бриллиантами подданных, Елизавета приказала выдать им жалованье за год вперед, с тем чтобы они могли приодеться к очередному празднеству. Но денег все равно не хватало. Воронцов писал императрице: «…принужден был покупать и строить дворы, заводить себя людьми и экипажем и для бывших многих торжеств и праздников ливреи, платья богатыя, иллюминации и трактаменты делать». В итоге «содержание дома стало превосходить ежедневные доходы». Со вздохом «бедняк» восклицал: «Должность моя меня по-министерски, а не по-философски жить заставляет!»³⁷

В последнее десятилетие царствования Елизаветы Воронцов Постоянно балансировал между двумя соперничавшими при дворе группировками — Шуваловых и Разумовских. И эта политика вполне удалась ему. Он пережил Елизавету и Петра III и с почетом вышел в отставку уже при Екатерине II.

Люди, впервые видевшие блестящий двор Елизаветы, могли не сразу заметить молодого круглолицего человека с мягкими, неброскими манерами. В нем ничего не было от богатырской стати братьев Разумовских или напыщенной гордости Петра Шувалова, но его власть и влияние были необычайно велики. Этого молодого человека звали Иваном Ивановичем Шуваловым, и заслуживает он внимания потомков совсем не потому, что был одним из многих фаворитов.

Шувалов происходил из небогатой и незнатной дворянской семьи. Родился он в Москве в 1727 г., где и получил обычное по тем временам домашнее образование. Благодаря покровительству своих двоюродных братьев — Петра и Александра Шуваловых, занимавших важные должности в правительстве Елизаветы, он в конце 40-х годов попал ко двору и обратил на себя внимание красотой, умом, начитанностью. Екатерина II — в то время великая княгиня — вспоминала о молодом паже: «…я вечно его находила в передней с книгой в руке, я тоже любила читать и вследствии этого я его заметила; на охоте я иногда с ним разговаривала; этот юноша показался мне умным и с большим желанием учиться… он также иногда жаловался на одиночество, в каком оставляли его родные; ему было тогда восемнадцать лет, он был очень недурен лицом, очень услужлив, очень вежлив, очень внимателен и казался от природы очень кроткого нрава». Вскоре Елизавета Петровна приметила пажа, и его одиночеству пришел конец. Осенью 1749 г. он был назначен камер-юнкером, и «благодаря этому, — пишет Екатерина, — его случай перестал быть тайной, которую все передавали друг другу на ухо, как в известной комедии»³⁸.

«Случай» юного Шувалова, который был моложе Елизаветы на 18 лет, поначалу казался таким же недолгим, как и подобные «случаи» молодых людей, на которых обращала внимание императрица. Но прошел год, и стало ясно, что Шувалов надолго поселился в дворцовых апартаментах. Так началось возвышение Ивана Ивановича Шувалова…

Если бы это была только банальная история жизни одного из многочисленных временщиков императрицы, то на этом и следовало бы закончить повествование о нем — уж слишком малопочтенное занятие писать историю, подглядывая в замочную скважину царских спален. Но Шувалов заметно выделялся из длинного ряда фаворитов русских императриц XVIII в. Оставшиеся после его смерти письма, проекты, а также воспоминания современников позволяют увидеть в нем не только фаворита императрицы, но и деятеля русской культуры, последовательного выразителя интересов дворянства.