— Я отдаю предпочтение восточной кухне. — продолжил дед. — Завтра у нас будет люля и хаш.

— А это что такое?

— Увидишь.

— А нормальной человеческой пищей ты не питаешься?

— На мой взгляд, только я во всем замысле и питаюсь нормальной пищей.

Давид все же поел, хотя и немного. Дед не был особенно активным собеседником. Покормив пса он растянулся в гамаке и стал смотреть на звезды. Давиду опять захотелось курить и он уже собирался отойти за угол, когда старик сказал:

— Ты можешь курить при мне.

— А с чего ты взял что я курю? — слегка покраснел Давид.

Но дед уже сказал все что хотел и продолжил смотреть на звезды. В наступивших сумерках он выглядел, как только что выкопанный из могилы труп, если бы не глаза. Его глаза казалось, вообще не моргали, и при этом как будто слегка светились в темноте. Давид решил, что раз уж дед не против, то можно и закурить. Он достал сигарету, и прикурив спросил:

— А как же вред здоровью? Или тебя не волнует, что твой внук курит?

— Когда я был молодым, курение не считалось вредным. Я сам курю с десяти лет, и как ты видишь, прожил достаточно. Впрочем, у моего здоровья есть и другие причины.

— И какие же?

Но и на этот вопрос Давид не получил ответа. Дед начинал его страшно раздражать. Давид не привык, что с ним общаются подобным образом. Но как ни странно сказать об этом деду не решался, тот по-прежнему вызывал у него легкое чувство страха.

— А что это за порода у твоей собаки? — спустя пару минут спросил Давид.

— Доберман. Я думал что это очевидно. — снизошел до ответа дед.

— Нет, ну он конечно похож на добермана, но он слишком большой, и какой-то перекаченный что ли…. У вас, что здесь радиация?

— У кого это у нас?

— Ну ведь ты здесь живешь?

— Я здесь отдыхаю от дел. К тому же неподалеку находится одно интересное местечко, и я исследую его.

— А что за местечко?

Но и на это вопрос дед не дал ответа.

— Эй, я все же с тобой разговариваю! — наконец взорвался Давид.

— Я знаю. — спокойно сказал дед.

— Ну так отвечай!

— А с чего ты взял, что я должен тебе что-то отвечать?

— Ну не знаю, так вроде принято среди нормальных не сумасшедших людей.

— В таком случае это ко мне не относится, потому что я не нормальный, и в некотором роде безумный. — невозмутимо сказал дед.

Это утверждение слегка сбило спесь с Давида. Он на какое-то время замолчал. Так прошло еще минут пять, и Давид решил попробовать завязать разговор еще раз.

— А как зовут твою собаку? — спросил он, помня что вроде до этого дед отвечал на вопросы о псе.

— Хапакурбак-Адвар.

— В смысле? — не понял Давид. Как будто дед перешел на другой язык.

— Я никак не возьму в толк: ты глухой, или глупый? Я ведь ответил на твой вопрос — пса зовут Хапакурбак-Адвар.

— Ни хрена себе имечко! А что такое длинное?

— Откуда я знаю? Как будто я его так назвал? — пожал худыми плечами дед.

— А кто?

— Точно не скажу, но предполагаю что Темный.

Столь дурацкой беседы Давид не вел с тех пор, как со своим другом накурился травы, и потом долго смеялся над тем, как ходят прохожие. Но сейчас-то мозг вроде не одурманен. Или может в кальяне у деда было что-то покрепче табака?

— А чем ты здесь занимаешься? — спросил Давид через пару минут.

— Парень, я начинаю сомневаться в здравости твоего рассудка. Ты ведь прекрасно знаешь, что у меня сейчас отпуск. Между прочим, я тебе уже об этом говорил. А если ты и вправду сходишь с ума, так постарайся, хотя бы извлечь из этого пользу.

— Еще вопрос кто из нас сходит с ума!

— Нет, ты не сумасшедший. Ты очевидно просто глуп. Я ведь говорил тебе, что я безумен. Или у тебя настолько плохая память, что ты уже этого не помнишь? Если это так, то могу тебя поздравить.

— У меня прекрасная память! — уже вконец вышел из себя Давид.

— Это прискорбно мальчик. И постарайся впредь не повышать на меня голоса, иначе я скормлю тебя Хапакурбак-Адвару.

Давид заткнулся. Он почему-то сразу поверил, что дед вовсе не выражается фигурально. У него даже во рту пересохло. А Абдула продолжал спокойно лежать в гамаке, и слегка раскачиваться в нем. Все что он произнес было сказано каким-то чересчур спокойным голосом. А то что его молодой голос совершенно не соответствовал старому телу, вызывало какой-то странный завораживающий эффект.

— Я надеюсь, ты шутишь? — тихо спросил Давид, уже зная ответ на свой вопрос.

— Отнюдь мальчик. То что ты являешься моим родственником не имеет для меня никакого значения. Ну или почти никакого. Учти — в мире есть не более сотни людей, которые могут мне дерзить, но и они стараются этого не делать.

— А может теперь их будет сто один? — слегка оклемался от предыдущего заявления Давид.

— Может быть. — и в первый раз Давид увидел на тонких губах деда легкую улыбку. При этом все черты его лица слегка разгладились, но продолжалось это недолго.

— И как ты проводишь здесь время? — окончательно упокоился Давид.

— Примерно так, как сейчас. Лежу и смотрю на звезды.

— Но ведь днем звезд нет?

— Звезды мальчик, есть всегда. Просто не все люди могут их видеть постоянно.

— А ты значит можешь? — недоверчиво спросил Давид. Разговор опять вошел в странное русло.

— Я вижу их всегда. Даже днем, даже находясь под крышей или в подвале, даже с закрытыми глазами.

— Ты что опять шутишь?

— Нет мальчик, я вообще редко шучу, а такими вещами я не шучу никогда.

Разговор снова зашел в тупик. Давид в очередной раз убедился, что дед не шутил не только когда говорил о звездах, но и когда заявил, что он безумен.

— И тебе не скучно? — спросил Давид.

— Скука для меня и есть отдых. Боюсь, что во все остальное время я веду слишком активный образ жизни. Да и сама жизнь у меня более чем переполнена событиями и в ней редко бывают моменты, когда можно просто понаблюдать за звездами.

Давид помолчал. Все эти разговоры были ему непонятны, и представлялись как бред сивой кобылы.

— А что ты тогда говорил про мою память? — спросил он через несколько минут.

— Я говорил, что если у тебя хорошая память — это очень плохо.

— А почему? Я наоборот всегда думал, что это хорошо. Да и в школе так говорят.

— Единственное что ты делаешь в своей жизни правильно, это не слушаешь того что тебе говорят в школе. И все равно ты умудрился подцепить там один из самых глупых постулатов.

— В смысле? И вообще, почему ты считаешь, что я не слушаю, что нам говорят в школе. Батя наябедничал, да?

— Уж в чем я точно не нуждаюсь, так это в мнении твоего отца. Если честно для меня он стал одним из самых больших разочарований. Совершенно обычный человек. А вот мой сын, хоть и умер рано, был своеобразным юношей. Ты даже на него похож.

— А почему если ты мой прадед отец всегда называл тебя папой?

— Потому что я растил его с самого рождения. Мой сын умер незадолго до того как внук родился.

— Ладно, и бог с ним. Ты лучше расскажи про память и школу? — махнул рукой Давид. Но для себя поставил галочку, что надо бы все же позвонить отцу и узнать наверняка.

— Про то что вы именуете школой, и говорить в общем-то нечего. Это унылое учреждение которое старается по большему счеты переделать детей под нужды общества. Сделать их такими, как и само общество, а не научить чему-нибудь полезному. Если бы школа учила только писать и читать, а потом отправляла детей в свободный полет, как было в мое время, это было бы куда честнее. А так она пичкает вас большим количеством совершенно ненужных, а следовательно вредных знаний, которыми пользуется дай бог каждый десятый.

— А почему знания вредны? — Давид как завороженный слушал деда. Тот в точности сформулировал то же самое что думал про школу сам Давид, но у него никогда не хватало слов, чтобы это выразить так ясно и четко.

— Потому что, отягощая свой мозг неиспользуемой информацией, мы укорачиваем себе жизнь. В мое время была очень хорошая притча, суть которой сводилась к тому, что человек рождается в мире, чтобы что-то узнать. Он, рождаясь, как бы задавал вселенной вопрос. У каждого человека этот вопрос свой, а у кого-нибудь вопросов может быть очень много. И когда человек отвечает на свои вопросы, он умирает, потому что жить ему больше незачем. Но если забывать ответы на свои вопросы, то можно искать их вечно. И это прямой путь к бессмертию. Конечно сказка, она и есть сказка, но меня всегда завораживала та простая мудрость которая иногда проявляется, в самых казалось бы, простых историях.