«…Я, Ниевес Гарсиа, испанская политэмигрантка и мать, обращаюсь к вам, прошу помочь найти дочку, потерянную в дни блокады Ленинграда.

Во время одной из бомбежек я оказалась под развалинами моего дома, находящегося по адресу: ул. Красная, 33. Оттуда меня вытащили раненой и отвезли в больницу. Моя четырехлетняя дочь находилась с соседкой в бомбоубежище… Когда я вышла из больницы, мне сообщили о том, что девочку отправили на эвакопункт по адресу: 4-я Советская. Я пошла по этому адресу, мне ответили, что девочки там нет. Все мои попытки найти ее до настоящего времени оказались напрасными. Мои знакомые сообщили мне, что в одной из Ленинградский газет 1949 г. говорилось о девочке-сиротке, известной всем в школе под именем «испанка». В последнее время я почти потеряла надежду найти ее, но сегодня узнала о том, что вы помогаете многим в поисках, и в моем сердце снова возникла надежда найти свою любимую дочку. Ее зовут Тереза Васильевна Рыбакова, дочь Василия Рыбакова и Ниевес Гарсиа. Она родилась в 1939 году в Ленинграде.

… Я уверена, что вы поможете мне».

Я прочла письмо Ниевес Гарсиа и хотела на конверте, как всегда, написать: «На очередь». Но передо мной встала Испания, которую я увидела в 1937 году. Окровавленная и совершающая чудеса храбрости. Передо мной встала Испания и та женщина, та рыдающая женщина, которую я никогда не забываю. Проездом мы оказались в одном из безлюдных городков высоко над морем (мы — это советские писатели, делегаты антифашистского конгресса). На узких улочках, идущих уступами к морю, прямо на земле, сидели древние старухи и гадали на картах, скоро ли кончится война. К нам подошла молодая женщина, худая, босоногая, в черном изношенном платье и черной шали. Жестами она пыталась рассказать нам о чем-то, достала из-за пазухи фотографию маленького смеющегося мальчугана и прикрыла его голову ладонью. Мы не понимали, мы хотели рассмотреть лицо мальчика, но женщина опять закрыла детское лицо.

— Она объясняет, что ее сыну фашистским снарядом снесло голову, — сказал Михаил Кольцов.

Испанка подняла руку, показала свой палец. Один палец. Это означало, что она осталась совсем одна. И вдруг она вытерла слезы, крикнула: «Вива Испания!..» У нее осталась Испания…

С той минуты, как я увидела испанских матерей, их глаза, в которых горело горе, увидела на балконах и окнах городка, похожего на средневековый, развешанные испанками красные юбки, красные шали вместо красных полотнищ, которых у них не было, увидела в окопах под Мадридом молодых бойцов, идущих в бой почти безоружными, с поднятыми кулаками, — Испания стала для меня навсегда кровно дорогой.

И вот из этой Испании приехала Ниевес Гарсиа. Я пометила на конверте: «Срочно, в передачу».

Сразу же после передачи пошли отклики, письма самых разных людей. Одни горячо интересовались судьбой маленькой Терезы, другие предлагали свою помощь в поисках. Третьи уже включились в них: каждый, кто когда-либо знал какую-нибудь Терезу, спешил сообщить ее биографию.

Пришло письмо от девушки по имени Алла, непосредственное, даже наивное:

«Я воспитывалась в детском доме. О себе ничего не помню, знаю только, что маленькой жила в Ленинграде. Именно из Ленинграда меня эвакуировали с другими детьми. Но все говорят, что я очень-очень похожа на испанку. Я, правда, очень похожа. Не я ли дочь испанской политэмигрантки? Мне почему-то кажется, что я обязательно ее дочь…»

О письме Аллы я все же сообщила Ниевес Гарсиа. И вот какой пришел ответ:

«.. Получила ваше письмо и фотокарточку незнакомой девушки. Узнать в ней мою дочь не могу. Не в силах, потому что помню ее очень маленькой, с темно-голубыми глазами, темно-русыми кудряшками и курносеньким носом… Мне кажется, что ребенок в четыре года твердо помнит свое имя…»

Итак — пока неудача! По сдержанному тону письма чувствовалось, что мать ни на секунду не поверила, что Алла, «очень-очень похожая на испанку», — ее дочь. Да к тому же оказалось, что Тереза Рыбакова как раз на испанку и не похожа: курносенькая, с темно-голубыми глазами.

А письма продолжали идти. И вскоре появилась еще одна ниточка, за которую, как мне показалось, можно было ухватиться.

«…Услышала ваше обращение в «Маяке» и вспомнила, что у Пришвина попадалось мне это имя — Мария-Тереза Рыбакова. Привожу цитату из «Весны света»:

«.. Каждую группу, как ягнят, пасет отдельная воспитательница и следит, как бы не отбилась от стада какая-нибудь овечка. Своим зорким глазом бабушка заметила одну такую, совсем маленькую, и скоро узнала: это Мария-Тереза Рыбакова. Имя этой девочки содержит всю историю ее жизни. Во время испанских, событий прибыла вместе с испанскими детьми мать Терезы. Она здесь вышла замуж за комсомольца Рыбакова, погибла вместе с мужем своим в Ленинграде и оставила после себя крохотное существо Марию-Терезу..»

Если девочка найдется, прошу сообщить мне, пожалуйста.

М. Старкова, Москва»

Ничего уже нельзя спросить у Михаила Михайловича Пришвина, с которым мы столько лет жили в одном доме. Может быть, он припомнил бы подробности, не вошедшие в его «Весну света».

След, указанный Пришвиным, вел в детдом на Ботике, на берегу Плещеева озера, около Переяславля-Залесского. Я решила обратиться по радио к бывшим воспитателям этого детского дома, — может быть, кому-нибудь известна судьба девочки. Я уже записала свое обращение на пленку, но тут пришло письмо, какого я никак не ждала!

«Уважаемые товарищи из «Маяка»!

… Вы передавали, что испанка Ниевес Гарсиа разыскивает свою дочь. Так вот, я вам сообщаю, что дочь и отец живы и здоровы. Дочь Мария-Тереза Васильевна, Рыбакова, по мужу Степанова, проживает в городе Алма-Ате… А я, то есть отец, проживаю: Ленинград, центр, Красная улица, 33. Убедительно прошу сообщить мне адрес Ниевес Гарсиа.

Рыбаков»

Нет, поверить было немыслимо! И отец Терезы оказался жив! И живет даже по тому самому адресу, в том самом доме, из-под обломков которого вытащили израненную Ниевес. Подумать только: мать не сомневалась, что отец девочки погиб на фронте, отец был уверен, что мать погибла во время бомбежки, и оба они искали дочь, а та была в детском доме и считалась круглой сиротой.

К моему чувству радости, что поиски завершаются успешно, стало постепенно присоединяться опасение… Прошло столько лет… Быть может, у каждого из них — у Ниевес Гарсиа и у Василия Рыбакова — за эти годы появилась новая семья. Не разбередит ли их встреча все былое? Я ведь знала уже, что семнадцатилетняя Ниевес на пароходе, идущем из Испании, познакомилась с молодым моряком, и что, как в романе со счастливым концом, они поженились, у них родилась дочка. Беды начались позднее… Но сколько я ни думала о возможных осложнениях, я не сомневалась, что чувство матери, нашедшей свою дочь после двадцати двух лет тщетных поисков, сильнее всего.

Тереза найдена! Чтобы как можно скорее сообщить об этом Ниевес Гарсиа, я заказала срочный разговор с Евпаторией. Дежурная телефонистка (Оля Горская) устало ответила:

— Ниевес Гарсиа? Такого абонента у нас нет.

— Как же нам быть? Вы понимаете, только что нашлась ее дочь, которую она разыскивала двадцать два года.

Куда девалась официальность телефонистки и вся ее усталость!

— Сейчас я за ней сама сбегаю… Передам дежурство девочкам. Говорите скорей адрес.

Не прошло и часа, как я услышала голос Ниевес:

— Жива! Жива! Найдена? И Василий жив? Голос прерывался, слышно было, как она плачет, как ее успокаивает Оля…

И пошли телеграммы и письма.

Из Евпатории, от Ниевес:

«…От дочери я получила телеграмму: «Да, это я Рыбакова, Мария-Тереза Васильевна». Как только придет от нее письмо, сразу же вам обо всем сообщу. На переговорах я очень была взволнована и, уж простите меня, забыла, какого числа вы будете передавать по «Маяку».