В этой важнейшей общественной акции приняли также участие Владимир Короленко, Иван Бунин, Александр Блок, Константин Бальмонт, Вячеслав Иванов, Дмитрий Мережковский и другие русские писатели первого ряда, имена которых были у всех на слуху.

В том же 1915 году, сознавая, что кампании против антисемитизма нельзя дать утихнуть ни на один день, 206 крупнейших русских писателей, политических, общественных деятелей, ученых, режиссеров, артистов, художников опубликовали в самой читаемой газете «Русские ведомости» новое воззвание с требованием отменить все дискриминационные антиеврейские законы – о черте оседлости, о процентной норме и другие.

Отметим кроме уже упоминавшшихся имен таких «подписантов», как будущий глава Временного правительства, популярный адвокат Александр Керенский, выдающийся философ европейского масштаба, которого несправедливо обвиняли впоследствии в антисемитизме, Николай Бердяев, городской голова Петербурга, граф Иван Толстой и многие другие, чьи имена вошли в историю России. «У русского еврея, – взывали они, – нет иного отечества, кроме России! Мы требуем прекратить гонения на евреев и полностью уравнять их в правах с нами!»[8]

Как видим, борьба шла не только с самими ограничениями, но и с порожденной ими утечкой мозгов: истинные русские патриоты-интеллигенты отлично понимали, сколь трагична для России политика вытеснения евреев из страны.

Ведомые Лениным русские большевики с величайшей иронией относились к этим призывам и вообще к любой попытке улучшить чье бы то ни было положение в рамках той политической системы, которая существовала в России. Для тех, кто поддерживал и разделял людоедский, ленинский лозунг – «превратить империалистическую войну в войну гражданскую», – вопрос о снятии дискриминационных ограничений царскими же властями стоять вообще не мог: чем хуже, тем лучше – такова была их главная политическая установка, хотя мало кто сомневался в том, что под давлением демократической общественности уравнение евреев во всех правах с русскими не за горами.

Это и произошло сразу после падения царизма и установления в России первых институтов демократического общества, в первые же недели Свободы, то есть после Февральской революции, которую большевики презрительно окрестили «буржуазной».

21 марта 1917 года ВСЕ БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ дискриминационные антисемитские законы были отменены новой властью – ведь именно с такими законами весь мир ассоциировал реакционный царский режим. Городским головой Петрограда сразу же стал еврей Генрих Шрейдер, Москвы – еврей Оскар Минор. Несмотря на это, сторонники самодержавия в своем подавляющем большинстве не рассматривали крушение монархии как происки международного (или пусть только российского) еврейства, хотя еврейское участие в политической деятельности РАЗЛИЧНЫХ оттенков и ориентации стало весьма высоким.

Тем не менее во всех трех составах Временного правительства среди министров не было ни одного еврея. Лидер эсеров, заместитель председателя Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета (ВЦИК) Абрам Гоц и член президиума ВЦИК меньшевик Фёдор Дан отклонили предложение войти в состав Временного правительства, опасаясь вспышки антисемитизма, особенно в провинции. Абрам Гоц должен был получить пост министра внутренних дел, но он заявил, что не хочет «пробуждать расовые страсти»[9]. Однако многие евреи стали вице-министрами, занимаясь конкретной, практической деятельностью и чураясь публичной: Соломон Шварц, Давид Далян, Иван Майский (Израиль Ляховецкий) и другие. Немало знаменитых евреев – непоколебимых антикоммунистов – стали сенаторами, среди них едва ли не самые известные тогда юристы – профессор Максим Винавер и адвокат Оскар Грузенберг (его имя и по сей день носит одна из центральных улиц Иерусалима). Однако никто и никогда не считал, что Февральская революция, раскрепостившая российских евреев и открывшая им двери для всех видов деятельности, совершена еврейскими руками или просто в интересах евреев.

Еврейским – нет, ЖИДОВСКИМ: «зловещим», «кошмарным», «дьявольским» – назовут тогдашние и будущие антисемиты государственный переворот, свершенный 25 октября 1917 года, вошедший в историю под именем «октябрьской революции», с последующими добавлениями: «великой» и «социалистической». Не потому кошмарным, что он бесчеловечен по самой своей сути, а потому, что явился якобы результатом «всемирного сионистского заговора», осуществлен евреями и только для установления их господства над миром.

…Версия о том, что большевистская партия, учредившая свою диктатуру в октябре 1917 года, была по сути еврейской партией, не выдерживает никакой критики. В начале того же года из общего числа в 23 600 членов партии евреи составляли не более пяти процентов. В 1922 году, когда впервые производился учет партийцев и по национальному признаку, оказалось, что евреев с дореволюционным партийным стажем осталось 958 человек[10]. Процент эстонцев, поляков и, особенно, латышей был в партии неизмеримо большим. Откуда же тогда возникла стойкая версия о «еврейском перевороте»? Именно еврейском, а не каком-то другом…

«Погоду», как видно, делали те имена, которые стали сразу известными и которые как бы определяли «лицо революции». Естественно, в клокотавших политическими событиями Петрограде и Москве собрались тогда сливки еврейской интеллигенции. «Пенку» составляли те, кто в эйфории наступившей свободы вернулись из эмиграции, куда вынуждены были бежать, спасаясь от погромов и от преследований полиции. Из 224 революционеров-«пораженцев» (то есть сторонников Ленина и его лозунга – поражения своей страны в войне), которых немцы пропустили через свою территорию в запломбированных вагонах, 170 были евреями, притом не только будущие деятели коммунистической власти, но и ее противники, как, например, один из лидеров меньшевиков Рафаил Абрамович[11]. Естественно, они сразу же включились в политическую и общественную деятельность и оказались на виду.

Многие десятилетия спустя Вячеслав Молотов – в прошлом ближайший к Сталину сотрудник, а теперь престарелый и отлученный от публичной деятельности – даст свое твание феномену «чрезмерного» присутствия евреев среди пришедших к власти большевиков. Вот что он сообщил своему собеседнику и конфиденту, фанатичному сталинцу Феликсу Чуеву: «Среди евреев оппозиционных и революционных элементов было больше в массе своей, чем среди русских. Обиженные, пострадавшие, притесненные, они были более изворотливые, они, так сказать, всюду проникали. Жизнь их так вышколила, что они стали очень активными, не в пример русским, которым сначала надо было в голове почесать. Пока обнюхаются, раскачаются, а эти всегда готовы»[12].

На самом же деле в этой «всегдашней готовности» проявлялась отнюдь не еврейская, а именно большевистская сущность. Почему-то в других противостоящих свергнутому режиму политических силах ничего подобного не проявлялось. Среди конституционных демократов, социал-демократов, либералов, эсеров, меньшевиков еврейского происхождения не нашлось тех, кто, отталкивая и сокрушая конкурентов, всеми силами лез во власть, тогда как у большевиков того же происхождения никаких сдерживающих тормозов не было. Еврейские организации России еще до того, как переворот свершился, но когда уже стала очевидной его неотвратимость, предвидели, что развитие революционных событий чревато ростом антисемитских настроений, а вовсе не их ослаблением, как наивно полагали иные прекраснодушные интеллигенты.

Особую подозрительность вызывали русские псевдонимы евреев-большевиков. И опять-таки лишь ничтожный процент революцнонеров – евреев (не большевиков) действовал под псевдонимом, например Юлий Мартов (Цедербаум), тогда как чуть ли не все ведущие евреи-большевики избрали себе псевдонимы, звучавшие на русский лад. Между прочим, псевдонимами («партийными кличками») пользовались большевики и с иными этническими корнями: Ленин (Ульянов), Молотов (Скрябин), Сталин (Джугашвили), Камо (Тер-Петросян), Киров (Костриков), Артем (Сергеев), Ломов (Оппоков) и множество других, скрывавших свои подлинные имена ради конспирации. Но их псевдонимы почему-то никого не волновали – раздражение вызывал лишь выбор русских имен евреями.