Действовали революционеры, но не дремал и департамент полиции. Обширная переписка Курнатовского со студентами Петербурга и Риги привлекла внимание полиции. За Виктором и его друзьями установили негласное наблюдение.

В один из зимних вечеров — в доме Финляндского, в комнатке, которую занимал Курнатовский, коротали время несколько студентов. Они сидели, закутавшись в одеяла, — было холодно, точно в леднике.

— Финляндский хочет выморозить всех должников, — проворчал кто-то.

Как всегда, на помощь пришла коллективная изобретательность: Кашинский вымолил у неравнодушной к нему кухарки самовар, у двоих из студентов оказались черствые сдобные бублики. Виктор выложил последний запас сахара.

В это время кто-то постучал. Дверь открыл Кашинский. На пороге стоял незнакомый студент с большим чемоданом в руках.

— Здесь ли живут земляки? — спросил он.

— Земляки отсюда не уезжали, — ответил Кашинский.

Это был пароль, известный петербуржцам и москвичам. Кашинский взял у приезжего чемодан и засунул его под кровать.

— Ребята у нас собираются хорошие, — сказал Кашинский, выведя студента в коридор, — но мы не всех достаточно знаем. Поэтому лишних разговоров вести не следует. Я представлю вас как своего старого друга. Как, кстати, вас зовут?

— Владимиром, — отвечал тот, — и запомните, что я встречался с вами у моей тетки, когда она жила в Москве. — Петербуржец весело подмигнул Кашинскому.

Они возвратились в комнату. Посыпались вопросы: как и чем живет столица? Закончив чаепитие, разошлись: раз к Кашинскому и Курнатовскому приехал знакомый, надо дать им поговорить…

Владимир сообщил, что он прибыл прямо с Николаевского вокзала. По дороге за ним, кажется, никто не следил. Однако долго он здесь не останется. Таковы были неписаные правила революционной конспирации. Вытащив из-под кровати свой чемодан, Владимир передал москвичам большой сверток, завернутый в мешковину.

— Поскорее раздайте, как бы все-таки чего не вышло. — И, попрощавшись с Кашинским и Курнатовским, он исчез.

После его ухода друзья немедленно развернули посылку. Первое, на что они наткнулись, были репродукции с картин Рафаэля, Веласкеса, Мурильо; дальше лежали носовые платки, пара простынь, и лишь под ними они нашли книги: Плеханова «Наши разногласия», о которой много говорили в Москве, «Социализм и политическая борьба» Энгельса… Курнатовский и Кашинский тотчас углубились в чтение и оторвались от новых книг только тогда, когда лампа начала чадить. Пора было ложиться спать. Виктор вновь завернул книги в мешковину, сверху положил гравюры, обернув их в белье. Сверток с литературой он спрятал под подушку. Кашинский ушел. Он жил в соседней комнате.

Едва Виктор успел улечься в холодную постель, как послышался стук в парадную дверь. Сначала стучали сравнительно тихо, потом все сильнее, настойчивее.

«Полиция! — мелькнуло в сознании Виктора. — Что же делать?»

Студенты не торопились открывать двери: во-первых, никому не хотелось в такой холод вставать с постелей, во-вторых — если это полиция, а обыски случались довольно часто, нужно было оттянуть время и помочь тем, у кого хранилась нелегальная литература.

Виктор действовал стремительно. Окно в его комнате не было замазано. Он сунул сверток с литературой за раму, забросал его снегом и постучал в стенку Кашинскому. Тотчас получил ответ, понял, что друг его начеку, и снова юркнул в постель.

Наконец кто-то открыл городовым двери, послышались топот, голоса. Вот постучали и к нему. В комнату ввалились дворник, заспанный Финляндский и несколько городовых. Курнатовскому предложили встать, зажечь лампу. Он ответил, что, к сожалению, в лампе нет керосина. Городовые, дождавшись, пока Финляндский принес свечу, начали шарить по всем углам. Нашли сверток с гравюрами. Руководивший обыском вахмистр начал их рассматривать, и на лице его появилось выражение крайнего изумления.

— Хороша… Хороша… — сказал он, глядя на изображение Мадонны Рафаэля. — Однако баловник вы, господин студент. Где только такую красотку откопали…

Курнатовский рассмеялся.

— Да ведь это Мадонна, божья матерь, написанная итальянским художником Рафаэлем.

— Как же так, — возмутился полицейский, — вы что, смеяться надо мной изволите? — Но, разыскав на гравюре указание о том, что она выпущена печатным двором Санкт-Петербурга, он мог лишь сказать: — Попадись этот Рафаэль нашему московскому благочинному, он бы его, верьте слову, в Соловки отправил.

Перелистав «Основы химии» Менделеева и ряд других учебников и найдя среди них катехизис, вахмистр успокоился.

— Похвально, господин студент, — удовлетворенно заметил он, — что читаете божественные книги. Это теперь среди вашего брата не часто встретишь.

— Для экзамена в университете требовали, — ответил продолжавший приветливо улыбаться Виктор.

Окна полицейские не открывали. Обыск кончился через десять-пятнадцать минут. Когда полицейские, дворник и домохозяин вышли из комнаты, Виктор торопливо прикрыл дверь, прильнул к стеклу и обмер: свертка не было. Трудно себе представить, что пережил он, пока не захлопнулась парадная дверь в доме Финляндского и не затихли шаги городовых… В этот же момент к нему в комнату без стука вошел Кашинский. В руках он держал заветный сверток.

— Я перетащил его к себе. У меня ведь раньше кончили обыск. По скрипу оконной рамы я догадался, куда ты спрятал книги.

Наутро литературу решили раздать в университете и в Петровской сельскохозяйственной академии, где работали надежные, крепко спаянные революционные кружки.

В это утро занятия на естественном факультете начинались с лекции профессора Тимирязева. Это было одно из последних его выступлений по так называемой дарвиновской серии. Климент Аркадьевич позднее объединил эти лекции в своей замечательной книге «Чарльз Дарвин и его учение». Лекции Тимирязева всегда привлекали много слушателей. В аудитории, где он читал, как говорится, яблоку негде было упасть. Заняли не только все места, но и в проходах между скамьями стояли студенты. Курнатовский и Кашинский быстро роздали часть принесенной ими литературы. Некоторым товарищам поручили немедленно разнести ее по адресам. И, как ни жаль, пришлось покинуть лекцию Тимирязева, — многие ушли из университета, унося с собой книги и брошюры, прибывшие из Петербурга.

И Курнатовский и Кашинский прекрасно понимали, что ночной обыск, произведенный у них, не случайность. Видимо, полиция кое-что узнала. Следовательно, можно ждать обыска на Моховой, в самом университете, полицейские теперь часто заглядывали сюда. Во всех центрах России, где находились высшие учебные заведения, именно в это время вспыхнули протесты против введения нового реакционного устава, который ликвидировал те немногие права, которыми пользовались студенты по сравнительно либеральному уставу 1863 года. Эти права отбирались исподволь, но настойчиво и методично: то отменят студенческие товарищеские суды, то так называемую университетскую автономию. В высших учебных заведениях вменялось в обязанность посещать церковь для исповеди и причастия. А что такое в действительности была «тайна исповеди», хорошо знали и студенты, и священники, и… охранка.

Курнатовский и Кашинский не ошиблись: в университете появилась полиция. Тимирязев еще стоял на кафедре, когда ему передали записку. Он прочел ее и нахмурился.

— Господа студенты, — обратился он к аудитории. — Боюсь, что я не смогу закончить лекцию. Впрочем, все основное о Дарвине мною сказано. Я хотел поделиться с вами своими воспоминаниями о встрече с этим замечательным человеком, о тех теплых чувствах, которые он питал к русскому народу. Но в университет пожаловала полиция, и это, несомненно, отвлечет и мое и ваше внимание. Прошу извинить меня и на этом закончить.

Аудитория, переполненная молодежью, стоя аплодировала Тимирязеву. Студенты благодарили любимого профессора и за блестящую лекцию и за то, что он как бы предупредил: будьте начеку — враг на пороге!

Курнатовский переглянулся с Кашинским: как быть? У них еще осталось несколько книг и брошюр. Попадись эта литература в руки полиции — горя не оберешься.