Одним из основных авторов развертывающегося сценария на Кавказе и даже по миру; одним из тех игроков, что наряду с Сосковцом, Коржаковым, Патрушевым, Хохольковым, Сусловым, с начальником ГРУ и, пожалуй, самим Путиным с этими близкими и преданными ему генералами ФСБ, сидящими за одним ломберным столом в раскладе кровавого пасьянса, — является Хан. Личность далеко не заурядная, наделенная тонким, гибким и очень коварным умом, смелостью и нужной отвагой, расчетливой жестокостью; не плохо образованная… В общем, неординарный человек с головой, полной расчета и тонких интриг, а главное — одаренный умением внушения того, что необходимо, подмятия под себя чужой личности и воли. — Всеми качествами лидера.

Все люди, упомянутые Литвиненко в главах его книге, буквально раболепствовали перед Ханом, были всецело ему преданы, беззаветно верили и всегда в точности выполняли только то, на что получали от него одобрение. Хотя и шла передача команд — через его зятя Таса, так как последний был поставлен присматривающим за делами в столице, и зачастую подло пользовался этим, отправляя Хану искаженную информацию о ситуации в Москве и отдавая приказы на устранение своих личных «оппонентов», — будто приказы исходят от самого Хана.

Макс, Погос, Марат и другие, упомянутые и не упомянутые А. Литвиненко, собирали и собирают наличную валюту из подконтрольных Хану точек по Москве, Новороссийску и других мест, доставляя затем их в нужный пункт за границу, обычно прихватывая для этой цели красивых «тусовочных» девиц из дорогих клубов, размещая валюту на их телах; сами же осуществляют страхование и контроль. Это — что касается наличности, а основные же суммы идут по отработанному сценарию, через подконтрольные ФСБ подставные фирмы на офшоры, а далее — адресату.

Не обо всем, чему был очевидцем, пишу я подробно, так как многие, завязанные в этой системе, по существу — неординарные и порядочные люди, совсем не представляющие истинной картины во всей этой схеме; под кем и на кого реально работают, чьи интересы лоббируют.

Тут поневоле придется коснуться и себя лично, дабы стало понятно, откуда я могу все это знать. С Ханом мы дружим со школы, иногда вместе гуляли ученическими командами, иногда вместе дрались с остальными, хулиганили, разбойничали — все было, а один раз, весной 71- го года (по-моему, по просьбе Маскурова), в парке имени Кирова («Трек») бегали подставными с Ханом и Бузуртановым на нормативы ГТО вместо заведующих и директоров кафе и ресторанов по «Тресту столовых и ресторанов» ЧИАССР. А все наши одноклассники и друзья (Бекхан Хамзаев, Беслан Яндиев, Борис Боков, Мурад Яндиев, «Бульба» и другие) болели за нас. Должно быть, многие помнят то время, когда советский тоталитарный режим каждый день готовился к войне против Запада, и на производствах были введены обязательные учения, сдача нормативов ГТО («Готов к труду и обороне!»), производственная гимнастика, о чем, впрочем, и сейчас В. Путин стал нам напоминать, директивно вводя те же элементы в массы. Вот где чувствуется старая чекистская закваска и кондовая стереотипность мышления, только тогда это делалось по «призыву партии», а сейчас — Президента.

Так вот, представьте: далеко ли могли пробежать брюхатые директора столовых и ресторанов, к тому же после обычного ежедневного возлияния, хоть их само Политбюро ЦК КПСС, во главе с Л.И. Брежневым, «призвало»? А мы же всей командой получили в только что построенном кафе «Спорт», где продавались самые лучшие в те времена чебуреки, широкий для нас пир, человек на двадцать, — и тем более, оказали уважение старшим.

…Мы росли, и в 1972 году я из МТИППа, что на Волоколамке в Москве, заехал в МГУ, где часто бывал и имел много приятелей, и где в общежитиях вел среди знакомых «антисоветскую агитацию и пропаганду», так как страшно ненавидел существующий режим, знал его кровожадную, человеконенавистническую сущность (а о предпосылках этого отношения расскажу в главе о своем детстве — сына диссидента, «чеченского Сахарова»). Через треск помех заслушивался радио «Свобода», «Голос Америки», «ВВС», «Немецкая волна», — всеми «вражескими голосами». Зачитывался, проглатывая, от «Теркина на том свете» Твардовского, «Одного дня Ивана Денисовича» до В. Шаламова и других в Самиздате, благо возможность выпала, так как хорошей приятельницы моей дедушка был писатель Смирнов, что в основном во Франции публиковали, и библиотека была у него шикарная.

Так вот, иду по «Клубной части» МГУ, и вдруг Хан спускается ко мне навстречу. Обнялись, приветствуя друг друга, и спрашиваю: «Ты как здесь?». — «На юридическом учусь», отвечает. Удивлен я был чрезмерно, ведь конкурс на юрфак, да еще в МГУ, пожалуй, самый большой был по СССР. Но он — парень толковый, напористый, и поступил.

Итак, в начале 70-х я пропадал в общежитиях МГУ им. Ломоносова, где училось много земляков-грозненцев. Было несколько одношкольников и вообще добрых знакомых, среди которых у нас как бы сам по себе образовался кружок антисоветчиков — по интересам. Почти ежевечерне проходили диспуты с обменом информации. Читали вслух запрещенные «Доктор Живаго» Пастернака, «Собачье сердце» Булгакова и т. д. Такие мероприятия не могли пройти мимо внимания КГБ, тем более что в гостях у нас бывали и иностранные студенты. Это все отразилось на моей судьбе и дальнейшей жизни, на протяжении которой КГБ мало того, что установил негласный надзор и слежку за мной (прежде всего из-за нашего отца, Дзияудина Мальсагова), — меня вызывали для беседы о взаимоотношениях с иностранцами, а главное — какого характера встречи я проводил в общежитии МГУ. Спрашивали об этом в КГБ ЧИАССР, а потом все же посадили, сфабриковав дело — и по статье вовсе не политической.

Один приятель из нашей команды был человеком «партейным», но не по духу и убеждениям политическим, а по настоянию и заветам даже не Ильича, — а папиным. Отец нашего товарища был одним из секретарей обкома КПСС, а в прошлом — следователем КГБ, кстати, в свое время допрашивавшим нашего отца. Эту историю я-то знал. А его сын, по моему убеждению, догадывался-то уж точно. Но я всегда корректно обходил этот момент в воспоминаниях о своем отце, рассказать о котором меня просили постоянно (в то время как сын обкомовца в разговорах о собственном — избегал всяческих упоминаний).

Наш отец был известным диссидентом-правозащитником, всю жизнь боролся за возвращение чеченцев на родину из высылки и завосстановление Чеченской республики. Он первым поднял тему сталинского геноцида, обнародовав, в качестве очевидца, данные о массовом сожжении около 750 человек в чеченском селении Хайбах в феврале 1944 года. За борьбу за свободу и права человека отец был осужден. Он провел в заключении с 1958 по 1964 год, включая год заточения в ленинградской спецпсихбольнице КГБ.

В пору летних каникул и студенческих стройотрядов тот «партеец», о котором я говорил, по зову Политбюро ЦК КПСС возглавлял боевой авангард советской молодежи, взвалив на себя звание полной ответственности и ношу борьбы с акулами капитализма, став комиссаром студенческого строительного отряда — ВСО МГУ. Так как именно комиссар был всегда на острие классовой борьбы, отвечал за высоту морального духа и коммунистического самосознания рядовых бойцов, то и партийная касса находилась в его ведении. Вот и вел он активную работу по ее пополнению, разъясняя, а порой агитируя и доказывая малосознательным необходимость неусыпной идеологической борьбы с заклятыми врагами социализма.

Всякая борьба требует и материальных затрат; чем она опасней — тем и затраты выше. Вся касса находилась в старом, но очень добротном кожаном портфеле партейца, видимо, в прошлом выданном его папе из спецраспределителя при ЦК КПСС, обслуживавшем партбонз. А нашей общей задачей было помочь приятелю аккуратно и умно списать нужные суммы, а потом прокутить их всей честной компанией, угощая, а то и ублажая красивых дам, до коих наш партеец имел великую слабость.