Однако условиться о встрече с Элижбетой в Гливицах Петрушка все же поручает Юранеку. Он, Петрушка, будет ждать Элижбету в маленьком сквере, где Генрик Кой когда-то ждал ту же особу. Юранек идет к Элижбете в качестве курьера посланца «канцлера агрессии». И на сей раз он возвращается с доброй вестью: завтра Элижбета приедет в Гливицы…

— Ладно, теперь можешь идти! — говорит Петрушка.

Он сует в руку Юранеку комок несчитанных, вынутых наобум из кармана бумажных злотых.

Становится совсем темно. Юранек спешит к фонарю и там старательно разглаживает помятые банкноты «гонорара». Парень плюется от злости: за такую дорогу, за хлопоты и все побегушки он получил только две бумажки по пятьдесят и три пятерки!

Ныне Альфред Юранек имеет целых восемь лет, чтобы подумать над неоплачиваемостью самых малых услуг, оказанных геленовским агентам. Он так и не успел сделать объявления о своем «утраченном» паспорте, который вместе с Петрушкой должен был отправиться в Западный Берлин и после соответствующей обработки облегчить передвижение по Польше очередному посланцу Гелена.

…Вокзал в Гливицах в эту пору дня полон пассажиров. Они на короткое время скапливаются у касс, приобретают билеты, потом пьют пиво или едят сосиски, внимательно слушают объявления о приходе и отбытии поездов. За столиком в буфете сидит молодой человек и шепотом разговаривает с явно встревоженной кудрявой брюнеткой. Люди, ответственные за изоляцию нашего общества от агентов Гелена, не слышат слов, которые звучат за этим столиком. Лишь позже они смогли узнать, что Петрушка сообщил Элижбете о том, что ее Генрик Кой арестован. И случилось это (Петрушка сказал об этом с обычной уверенностью, не допускавшей у собеседника никакого сомнения) в результате измены ее прежнего «нареченного» — Игнацека. Затем Петрушка торжественно обещает Элижбете перебросить ее в Западный Берлин. Но не об этом думает она. Ее мучит беспокойство за судьбу любимого человека, приводит в отчаяние крушение планов на супружество и спокойное счастье, угнетает позднее раскаяние в том, что запуталась сама и оплела паутиной измены того, второго…

Издали доносится гудок паровоза, возвещающий отход поезда. Оба собеседника встают. Пора расставаться. Петрушка старается скрыть беспокойство и этим поддержать перепуганную женщину, хотя сам в душе трясется от страха. Он рассчитывал, что Стоклоса знает нечто более конкретное и развеет его страхи. Обманывал себя надеждой на то, что Кой предпочел спокойную норку в Доме на улице Мицкевича, 9 всяким рискованным поездкам по Польше. Но, увы! Это не так — Кой пропал без вести. Теперь надо побывать на «контрольном пункте» у сестер Будзинских в Новой Соли. Это последняя надежда…

Молодой человек в форме курсанта горной школы, видимо, уставший с дороги и «дремлющий» за соседним столиком, положив голову на руки, явственно слышит, как из груди Элижбеты при расставании с Петрушкой вырывается стон:

— Ах, Генек, Генек! Когда-то я теперь увижусь с ним…

Офицер отделения контрразведки в Ополе, который через час читает эту фразу в рапорте, слегка подчеркивает ее карандашом и показывает товарищу:

— Когда она увидит Генрика Коя? Вероятно, значительно раньше, чем допускает это в самых смелых мечтах.

Через два дня в том же самом кабинете разыгрывается один из последних актов драмы. За письменным столом сидит старший офицер контрразведки, а за маленьким столиком — сотрудник с бумагой для протокола. Мы с вами наблюдаем эту сцену, так сказать, из первого ряда партера. В 16 часов 07 минут в кабинет входит невысокий коренастый офицер лет двадцати пяти. Становится в положение «смирно» и негромко докладывает:

— Товарищ майор! Оба подследственных доставлены на очную ставку!

— Благодарю! Можно начинать.

Через минуту в сопровождении двух конвоиров в кабинет входит молодая женщина. Это — Элижбета Стоклоса. Она садится на указанный ей стул с левой стороны письменного стола. У нас нет времени внимательно присмотреться к ней — тут же в кабинет вводят молодого человека. На секунду задержавшись у порога, он окидывает взглядом офицера и женщину. Что-то вдруг дрогнуло в его лице или нам показалось. Нет, спокойным, уверенным шагом он подходит к письменному столу и садится на стул справа. Мы видим, что даже сотрудника, который должен вести протокол, волнует напряжение этой минуты. Он машинально вертит карандаш и слегка расстегивает давящий его воротник. Перед ним чистые еще листы бумаги. Затем сотрудник пишет дату и начинает протоколировать допрос.

— Элижбета Стоклоса! Кто этот гражданин?

— Это Генрик Кой, мой жених…

— Генрик Кой! Кто эта женщина?

— Элижбета Стоклоса…

— Какие у вас отношения с этой гражданкой?

— Мы знакомы очень поверхностно, и все, что эта пани могла обо мне сказать, является…

— Об этом я вас не спрашивал. Вы утверждаете, что мало знакомы с нею?

— Я именно так думаю, пане майор. Может быть, ей показалось, что дело выглядит иначе, но эта женщина не для меня… Одна или две ночи — ну еще так-сяк… Но навсегда?.. Скажу откровенно: мне стало очень скучно, не к кому было пойти, поэтому…

Стоклоса вскакивает. Слова этого человека, которому она пожертвовала всем и который — как она слишком поздно это поняла — сломал жизнь ей и Игнацеку, оскорбляют ее до глубины души. Одним движением руки офицер водворяет ее на место. Женщина теперь говорит быстро, отрывочными фразами, о проведенных вместе ночах, о наиболее интимных разговорах, об обещаниях жениться, о том рассвете, когда она в Пруднике дала себя увлечь чарами этого человека, поверила в магию таинственных таблеток. Стоклоса начинает рыдать, когда говорит о железнодорожнике, которого сама связала с агентом Гелена. Она упоминает обещание Коя о совместном выезде в Западный Берлин, о «мертвом почтовом ящике» во Вроцлаве. Время от времени она повторяет:

— И этот человек утверждает, что мы знакомы «поверхностно»!.. Как он смеет!..

— Что вы на это скажете, Кой?

Генрик Кой слушает речь женщины с опущенной головой. Теперь он поднимает голову, пытается изобразить заискивающую улыбку и… чужим, искусственно спокойным голосом отвечает:

— Не слушайте ее, пане майор! Это истеричка!.. Мы — мужчины — хорошо знаем, что зависть может заморочить голову даже более или менее уравновешенной женщине… Ей вот кажется, что мне свет не мил без нее… Прошу вас обратить ее внимание на…

— Не забывайтесь и не давайте мне ваших добрых советов! Я сам знаю, что нужно делать… Элижбета Стоклоса! Не отказываетесь ли вы теперь от ваших показаний?

Женщина несколько раз отрицательно качает головой:

— Нет, так все и было…

— Генрик Кой! Имеете ли вы какие-либо конкретные вопросы к Элижбете Стоклоса?

— Никаких.

Элижбета Стоклоса поднимается со стула. Медленно отступает от стола. Проходя мимо Коя, она на минуту задерживается и смотрит на него страшными, немигающими глазами… Так и кажется, что сейчас она бросится на виновника всех своих несчастий… Но нет, женщина овладевает собой. В — эту минуту, которая является последним, абсолютно последним их свиданием в жизни, она бросает шпиону прямо в лицо:

— Я была глупой, очень глупой… Надо было выбросить тебя со всеми твоими таблетками и свечками! Ты насмерть обидел меня, хотя я и не сделала тебе ничего плохого. Но за что ты сломал жизнь моему жениху?

Это продолжается всего несколько секунд. За женщиной закрылись двери. В кабинете остается Кой.

Нет, это не первый допрос шпиона. Сколько уж раз он менял свои россказни, сколько раз тешил себя надеждой, что сухим выйдет из воды! Один за другим рушились мифы о «контрабанде», о «торговле часами» и, наконец, о «работе» — но… для американской разведки. На все у Коя был готов ответ. Вот ему показывают найденный у него план размещения казарм:

— Ваша работа?

— Да…

— Что это такое?

— Мой приятель живет в лагере организации «Служба Польше»… Вот я и набросал схему, как к нему удобнее идти. Он хотел купить у меня часы.