"По горам, среди ущелий темных, где гудел осенний ураган, шла толпа бродяг бездомных…" — повторяет в который раз Ирина, шагая по плюшевой дорожке.

Она была в конце коридора, когда распахнулись двери операционной, и санитары вывезли каталку. Ирина побежала.

"Умер!" Константин лежал с впалыми щеками, с обескровленным лицом, глаза плотно закрыты.

— Умер? — прокричала шепотом Ирина.

— Операция прошла благополучно, — сказал профессор Ляскиля. — Как я и полагал — аппендицит. Припаялся к позвоночнику. Действовал я больше пальцами, чем ланцетом.

Ирина обхватила профессора обеими руками за плечи, прижалась к нему лицом. Хлынули спасительные слезы.

— Ну вот, теперь надо заниматься с вами, а я надеялся, что посидите рядом с ним. Как переводчик. Мы ему дали усиленную дозу хлороформа. Он придет в себя минут через двадцать.

Константина ввезли в одноместную палату, перенесли на кровать. Сестра задернула зеленые портьеры на окнах. Лицо Константина стало еще бледнее. Дышит ли он? Тронула руку — сухая и очень горячая.

Встала на колени около кровати, гладила руку, смотрела в лицо.

— Костя, открой глаза. Костя, посмотри на меня, чтобы я поняла, что ты жив.

Ярков не шевелился.

Ирина прижалась лбом к его руке.

— Костя, милый мой, открой глаза. Милый, любимый, открой глаза… — Ирина поливала руку слезами. И вдруг его пальцы зашевелились.

Ирина подняла голову, осушила слезы.

Константин смотрел на нее мутными, усталыми глазами.

— Спасибо, что приехала. Я ждал тебя, — прошептал он и снова впал в забытье.

"Бредит, — подумала Ирина. — Верно, решил, что приехала жена".

Вошла медицинская сестра. Сделала укол в руку. Принесла стакан с брусничной водой и плоскую деревянную ложечку, обернутую марлей.

— Смачивайте ему губы, следите, чтобы не глотал.

Ирина села на стул и осторожно водила тампоном по сухим, запекшимся губам Константина.

Наконец он открыл глаза. Они стали яснее, осмысленнее.

— Теперь я знаю, что и ты любишь меня. Это очень хорошо. Это прекрасно, — прошептал он и погладил ей руку.

"И ты", — повторила про себя Ирина, — "и ты". А жена?"

Константин угадал ее мысли.

— У меня нет жены, моей женой будешь ты.

В воскресное утро столица пустела. С рассветом люди заполняли трамваи и автобусы. Все с лыжами, наконечники которых закутаны в брезентовые чехлы. Многие везли свою поклажу на поткурях — высоких санках с длинными полозьями. Торопились за город, в лес, на свежий воздух. Ехали семьями, с бабушками и дедушками, с детьми.

Константин Сергеевич закрепил две пары лыж на крыше машины. Погода была мягкая, по-мартовски солнечная.

Шофер Антоныч впервые зимой доверил машину консулу. Предложил обмотать задние колеса цепями: на загородных дорогах гололед.

Ярков от цепей отказался.

— Никогда с ними не ездил под Москвой, и все обходилось.

Константин Сергеевич вел машину, Ирина выбирала место, где бы сделать привал и встать на лыжи. Она поминутно снимала светозащитные очки, которые мешали оценить красоту пейзажа.

С шоссе свернули на боковую, казалось хорошо уезженную дорогу, и тут машина поползла боком, колеса забуксовали, закапываясь все глубже в снег.

— Эх, хорошо, Антоныч не видит, как я проштрафился, — конфузливо сказал Ярков, выключая мотор. Он обошел вокруг машины — засели прочно. Огляделся: на пригорке за рощей виднелись крыши строений.

— Придется идти на хутор, просить лошадей, чтобы вытянуть машину. Сами мы с ней не справимся.

Ирина рассмеялась:

— Ну, уж если идти, то надо мне! Как ты будешь с финами объясняться?

Константин Сергеевич безапелляционным тоном заявил:

— Нет, тебя я не пущу. На лыжах в такую гору подниматься трудно, а идти пешком — утонешь в сугробе. Что я тогда буду делать? Сиди в машине. Я пойду напрямик…

— Но ты же не знаешь языка, — возражала Ирина.

— На двух лошадей мне языка хватит.

— Посмотрим! — предостерегающе произнесла она.

Ярков зашагал по целине. Он поминутно проваливался выше колен в снег, оглядывался и жестами показывал Ирине — видишь, мол, даже мне трудно идти. На поле оставались глубокие синие лунки от его следов, и Ирина едва удержалась от соблазна пойти за Константином, схватить его за руку, вместе с ним утопать в снегу.

Между тем Константин Сергеевич дошел до большого дома, похожего на старинную русскую усадьбу. По обе стороны расположились хозяйственные постройки, коровник, послышалось ржание лошади.

"Слава богу, — подумал Ярков, — в этой усадьбе ость лошади…"

Из подъезда выбежали две худые, остромордые гончие, повертелись вокруг незнакомца, обнюхали его и убежали. Ярков толкнул входную дверь, очутился в просторном холле. Сверху раздался женский звонкий голос, спрашивавший что-то по-фински. Консул снял шапку и громко произнес: "Хювя пяйвя!" ("Добрый день!")

По лестнице спускалась очень полная, немолодая уже женщина. Ее маленькие, очень яркие голубовато-зеленые глаза с любопытством рассматривали пришельца.

— Хювя пяйвя! — повторил Константин Сергеевич, затем развел руками и покачал горестно головой: — Авто ай-яй-яй, какси тпру-у-у.

Женщина уже спустилась вниз. Константин Сергеевич был поражен, с какой легкостью она несла свое очень грузное тело. Услышав монолог, в котором было только одно-единственное финское слово "какси" (два), она все поняла и принялась хохотать. Голос у нее был звонкий, смеялась она незлобиво, искренне, стараясь сцепить кисти своих маленьких рук на огромном туловище.

Насмеявшись вдоволь, она протянула ему пухлую, как у ребенка, руку.

— Вы русский? — после некоторого колебания спросила она по-русски.

— Совершенно верно. Русский. Советский консул.

— О, я очень рада познакомиться с вами. Меня зовут Сонни Тервапя. Я затрудняюсь в русском. На каком языке вы говорите?

— На английском, немецком.

— В таком случае будем говорить по-немецки. Итак, как я понимаю, с вашей машиной произошла авария и вам нужны две лошади, чтобы вытащить ее и доставить ко мне во двор. А я буду иметь удовольствие видеть у себя за обедом советского консула.

Константин Сергеевич пытался отговориться, но понял, что это невозможно.

— Я не один, со мной дама.

— Тем лучше. Эйно-о-о! Эйно-о-о! — Голос мадам Тервапя серебряным горошком прокатился по анфиладе и был слышен, очевидно, во всех уголках усадьбы.

Из боковой двери вышел юноша.

Мадам Тервапя стала быстро говорить с ним по-фински. Константин Сергеевич понял только одно слово — "консул".

— Эйно все организует и доставит сюда вашу даму в машине.

— О нет. Свою жену я должен сопроводить сам. Благодарю за приглашение, но мы оба в спортивных костюмах.

— У меня без дипломатического протокола. Очень прошу вашу супругу не отказать мне в удовольствии познакомиться с ней.

Эйно вывел из конюшни рабочую лошадь, прицепил к хомуту некое подобие рамы на длинных ремнях.

Консул вопросительно посмотрел на него и показал два пальца: нужны две лошади.

— Это конь очень сильная, — сказал Эйно по-русски. — Она тащит ваш авто.

— Вы говорите по-русски? — удивился Ярков.

Я говорю плохо по-русски, я хорошо уже понимаю и читаю. — Эйно с нескрываемым интересом и каким-то радостным чувством рассматривал своего спутника, поддерживая правой рукой за уздечку лошадь.

— Почему вы изучаете русский? — поинтересовался консул.

Эйно широко улыбнулся. Помолчал, вспоминая что-то, и произнес особенно торжественно:

— "Будь я и негром преклонных годов, и то, без унынья и лени, я русский бы выучил только за то, что им разговаривал Ленин".

— Ого! — воскликнул Ярков. — Вы и Маяковского знаете! А что вы делаете в этом имении?

— Я — конюх. Бывший студент. Нищий студент, — добавил он.