эдел Вистар дрожащим голосом начал говорить прощальную речь от имени семьи.

А я глотала слезы и шептала: “Прости”.

***

Спасением эдель Фордис стал Эйрик. Хотя мальчишку изрядно стала утомлять чрезмерная опека матери.

Спасением Диль – жених. Из-за траура свадьбу перенесли. По правилам, она должна была теперь состояться не раньше, чем через год. Но молодые решили обойтись без торжеств, поэтому им позволили устроить свадьбу через два месяца.

Как бы ужасно это ни звучало, но со смертью сестры путь к Руну для Диль был открыт. А она окончательно отказалась от него.

Для меня, эдела Вистара и самого Руна спасение было в работе. Посильнее загрузить мозг, посильнее вымотать тело – тогда и сны крепче и мыслей горестных меньше.

Инеп привел все же какие-то весомые доводы в пользу женитьбы на Исгельне. Но тут взбрыкнула сама Иса: она не хотела пока оставлять брата.

А Рун ничьей заботы не принимал и делал вид, что она ему не нужна.

Я часто приходила на кладбище к Рини, продолжала с ней разговаривать. И каждый раз, как я приходила, у надгробного камня уже лежали свежие белые розы.

Работа на износ, до края своих возможностей, спасала ненадолго.

Все чаще по вечерам Рун запирался в мастерской, не впуская даже меня. На утро я находила пустые бутылки, хотя по самому Руну заметно не было, что он столько пьет.

Он был немногословен, холоден, да и вообще, скуп на эмоции. Только Сивине иногда удавалось уговорить его на непродолжительную прогулку, помимо похода на кладбище.

Меня не покидало ощущение, что Рун катится в Бездну.

***

В один из вечеров мастерская оказалась не заперта. Я не удержалась. Женское любопытство, чтоб его!

Рун сидел на стуле спиной ко входу, закинув ноги на стол. Янтарная жидкость вливалась в него легко, словно он пил компот. Резкий запах спирта говорил о другом.

– Проходи, – не глядя на меня, произнес он. – Присаживайся.

Бутылкой он указал на стул по другую сторону стола. Мне бы уйти, но я осталась. Села на стул. Колючий черный взгляд следил за каждым моим движением.

– Дамы с горла не пьют? Стаканы где-то в столе есть. Поищи, – продолжил раздавать указания Рун.

– Я не буду пить.

– Не желаешь составить мне компанию? Предлагаешь пить в одиночку?

– Ты и до моего появления так пил.

– Зачем тогда явилась? – он не ждал ответа и сам же продолжил: – Тоже посочувствовать, повздыхать надо мной? “Бедный, несчастный Рун! Как ему сейчас тяжело”. И никто не знает на самом деле, насколько тяжело! – я не стала напоминать о родителях Рини. – Ее нет… Почему? Нет моего лучика, моей надежды, моей любви… Как же хочется сдохнуть… Будь я таким же эгоистом, как и мои родители, давно бы так сделал. А я не могу жить и уж тем более умирать без оглядки на родных. Мне же еще счастье сестер устраивать. Они-то должны быть счастливы! А я уж как-нибудь проживу. Вот, – он взмахнул бутылкой, – коньяк иногда помогает забыться, и не так тяжко жить. Да и спать крепче.

Я молчала и не прерывала его. Высказаться Руну надо. А я привыкла быть слушательницей. Вот утешать не умею, а выслушать могу.

– Точно не будешь? – он покачал бутылкой.

– Не буду.

– Мне тоже хватит.

Бутылка полетела в стену.

Я хотела уйти. Зря вообще пришла.

Рун больно схватил за руку, когда его обходила.

– Ты так и не сказала, зачем пришла?

– Мимо проходила, решила заглянуть.

– А может, утешить меня хотела?

Притянул меня еще ближе.

– Нет, ничего такого, – мне стало не по себе.

– А может, все-таки утешить? – в его голосе послышались хриплые нотки, от которых все внутри меня сжалось от страха.

Я никогда не боялась Руна, даже когда мы враждовали, а сейчас мне было жутко страшно.

Я отпрянула от него и уперлась в стол. Кажется, когда-то я уже оказывалась в подобном положении.

Рун поднялся, и я уже не успела продвинуться к выходу.

Его руки как тиски на моих предплечьях. Горячие, болезненные поцелуи на моих щеках, от которых паника накрывает меня с головой. Не страсть.

А Рун между поцелуями шепчет:

– Утешь меня. Помоги забыть хоть на короткое мгновение. Помоги забыться. Я так больше не могу. Помоги.

И вырваться не получается: он сильнее. А мои всхлипы и просьбы оставить меня он не слышит, продолжая шептать свои мольбы. Целует куда угодно, только не в губы.

Что-то с грохотом падает на пол – стол освобожден. А я вырваться не могу.

И слуги ничего не услышат или кто-то другой. Все привыкли к затворничеству Руна, и никто сюда не наведывается, кроме меня и Иви. Иви здесь нет. Вот я и попалась.

Пуговички от блузки летят в стороны. А я вырваться не могу.

Искусаны плечи. А я вырваться не могу.

Его остановило имя. Ее имя.

Полуприсев на стол, я стала неловко запахивать блузку. А меня опять начало знобить.

А Рун стоял передо мной на коленях, спрятав свое лицо в складках моей юбки. Плечи его подрагивали.

– Ничего не помогает! Понимаешь? Ни-че-го.

Мужские слезы скупые? По лицу Руна они текли не скупо, расплываясь пятнами на юбке. Он бы еще в нее высморкался. Чуть не рассмеялась. Нельзя. Иначе потом не остановлюсь. Не Рун же меня будет спасать от истерики? Сам, вон, обливается пьяными слезами.

– Не забывается. Она везде. Стоит только закрыть глаза – и вот она. Улыбается мягко. Сверкают ее глаза, в которых небо утонуло. И я тону, пропадаю. И хочу забыть. Нет, не так! Не хочу ее забывать. Хочу, чтобы не было так тяжело ее вспоминать, чтобы без нее так тяжко не было. Когда выпивка меня особо пронимает, мне кажется, что я иду за ней. Вот, уже в одном шаге. А в шаге – пропасть. Падаю – просыпаюсь.

Он переводит дыхание, поднимает на меня глаза. Взгляд трезвый и скорбный.

– Ты прости меня, – шепчет, перехватывает мою руку, в которой зажата пуговица. Разжимает ладонь, прижимает ее к своей мокрой щеке. – Не знаю, что на меня нашло. Я лишь ищу способ. Все не то. И тебя вот расстроил.

Истерический смешок все же вырвался.

Мы так и продолжали сидеть: я на столе, Рун на полу, положив голову мне на колени. Я перебирала пальцами его смоляные пряди, а он время от времени просто крепко сжимал мою другую руку. Как будто в таком простом жесте он искал успокоение или убеждался, что я рядом и поддерживаю его. Хрупкая женщина поддерживает мужчину, только что обидевшего ее.

Через три дня я уехала.

Буду строить свою жизнь в другом месте, а может, и смогу наконец-то вырваться к родителям.

Дом в Геделриме должен был стать лишь временным пристанищем, пока я не найду способ, а самое главное, не узнаю, куда бежать к родителям. Не удержалась. Выбирала недолго, не очень тщательно, так как в гостинице задерживаться не хотелось, и все же выбрала такой, в каком тут же захотелось остаться навсегда.

Только спустя некоторое время я сама перед собой призналась: я сбежала. От своих проблем, чужого и собственного горя. Эгоистично, малодушно бросила людей, заменивших мне семью. Не смогла там остаться. Вся эта атмосфера душила меня, затягивала, как в болоте трясина. Трясина печалей и безысходности.

Вот только Геделрим я выбрала специально, с определенным умыслом. Крупный город, в котором легко затеряться. И я задумала в определенный момент затеряться и сделать это максимально удачно.

Теперь мне предстояла тщательная подготовка для своего исчезновения. Прежде всего мне предстояло выяснить, куда же именно я должна буду исчезнуть.

Мама, ранее вычислившая мои попытки узнать, где же они находятся, пресекла их быстро. Поэтому мне пришлось усыпить ее бдительность. Напрямик я ничего не спрашивала, но все те крупицы информации, мелькающие в письмах, которые сами по себе мало что давали, но в целом могли сложиться хоть в какую-то картину, я фиксировала и запоминала.

Отец все также не желал писать мне и передавал приветы только через маму. Зато брат в конце каждого письма теперь делал свои приписки: делился успехами в учебе, робко расспрашивал обо мне. И как бы мама не контролировала написанное братом, в его строчках я все чаще улавливала то, что мне было необходимо: описание местности, поселения, да даже погоды и многое другое. Но самое главное – я хоть так знакомилась с братом.