Это лишь малая часть тех игр, которые наизобретали городские мальчишки, имея две составляющие: жесткие гладкие поверхности и скачущий мячик. Герби знал правила и приемы двадцати с лишком игр. Употреби наш спортсмен такую могучую силу памяти на учение, он прославил бы нью-йоркские школы на весь свет. Но это, разумеется, было невозможно. Уличные игры были делом жизни и требовали полной самоотдачи. Учение было наказанием за преступное малолетство.

Придя домой, Герби быстро уплел обед.

– Мам, ну дашь денег доехать до музея?

– Может, я все-таки допью сначала чай или музей убежит?

– Извини, мам.

– Слушай, – сказала Фелисия, – а что, если мне с тобой пойти? Давненько я не была в музее.

Герберт похолодел, но сохранил бравый вид:

– А чего, давай, Флис, пошли. Если ты согласна прогулять целый день со мной и с Клиффом, тогда здорово. Миссис Горкин говорит, что музеи очень познавательны. Тебе понравится.

– Как славно, Фелис, – растрогалась мама. – Я рада, что ты хоть один день захотела провести с собственным братом, а не с этой противной Эмили, размалеванной помадой и румянами. Вот вам деньги на двоих…

– Нет-нет, мам, подожди, – быстро затараторила Фелисия. – Я иду в кино. Мне просто хотелось проверить, что он скажет. – Она обескураженно поглядела на Герби. – Ты что, взаправду собираешься в музей?

– Да, и ты пойдешь с ним, – сказала мама. – Чем это хождение по кино лучше музея?

– Умоляю, мамочка! – вскричала Фелисия, в отчаянии оттого, что угодила в собственную западню. – Я еще на прошлой неделе обещала пойти с Эмили. А в этот пыльный музей когда угодно можно сходить.

– Ну, Флис, пойдем, не порти компанию, – торжествовал Герби. – Неужели подружка важней брата? Мамуль, пожалуйста, уговори ее.

Фелисия встала из-за стола, заявив, что скорее умрет, чем появится где-нибудь с таким чумазым шибздиком, который не моется ниже подбородка. Миссис Букбайндер тотчас устроила сыну проверку на чистоту шеи, а его сестра тем временем улизнула под прикрытием этой тонкой дымовой завесы.

Все это было на руку Герби. Он громогласно объявил, что покажет Флис, кто из них чумазый, и начал прихорашиваться. Когда мальчик вышел из дому, зажав двадцать пять центов в кулаке, от которого разило мылом, у него был до странности чистый и пригожий вид, совсем как неделю назад перед катастрофой на Мошолу-Паркуэй, однако ни мама, ни сестра ничего не заподозрили.

Клифф ждал брата под часами на станции метро «Симпсон-стрит». Когда Герби приблизился, тот оглядел его с головы до ног и тихо и протяжно присвистнул.

– Я бы ни в одну девчонку так не втюрился, – сказал он.

– Вот увидишь, тогда и говори, – ответил Герби.

На станцию со скрежетом и стуком въехал лексингтонский экспресс и остановился, вздрогнув так, что под ногами у мальчиков затряслась платформа, а вместе с нею и все остальные платформы за целую милю впереди и позади состава. Мальчики как ни в чем не бывало сели в поезд. Им уже с девяти лет разрешали ездить в метро без взрослых, и они не пугались этих встрясок. Хрупкая ниточка железной дороги, протянутая у них над головами через Бронкс по стальным опорам и исчезающая в узкой темной норе в направлении Манхэттена, была частью окружающего мира, как звезды, как ветер. Метро, конечно, могло обвалиться, и звезды могли попадать на землю, но Герби и Клиффу как-то не приходило в голову опасаться ни того, ни другого.

Мальчики прошли в головной вагон, болтаясь из стороны в сторону, как матросы во время качки, и стали к передним окнам, где можно от души насладиться быстрой ездой. Стремительно мелькали под колесами шпалы, проносились мимо, хмельно пошатываясь, многоквартирные дома. Промелькнули станции «Пойма», «Проспект», «Джексон-авеню»; настал долгожданный миг: с воем и стенаниями грешной души, ввергаемой в ад, поезд опрометью ринулся под гору, во мрак. Это мгновенное попадание из светлого дня в кромешную ночь наполняло мальчиков ни с чем не сравнимой радостью. Они переглянулись и довольно вздохнули. Герби бросил через плечо взгляд на пассажиров: кто равнодушно уставился в пустоту, кто уткнулся в газету или дремал, – никого не взволновало прекрасное мгновение.

– Клифф, – произнес он и ткнул большим пальцем в сторону пассажиров, – не знаешь, чего это с ними?

Клифф обернулся и вскользь оглядел вагон.

– А-а, – бросил он, – старичье. – И братья с упоением окунулись в мир, где мерцали красные и зеленые огоньки, драгоценно сверкали станции в конце темных перегонов, возникало ощущение бешеной скорости от близости стен туннеля и поджидали другие подземные удовольствия, которые так дешево достаются мальчишкам в Нью-Йорке.

На 86-й улице путешественники выбрались из метро в шум и многолюдье Манхэттена.

– Теперь вопрос, – проговорил Герби, – в какой музей идти?

– Разве она не сказала?

– Нет. Сказала просто, что в субботу мама поведет ее в музей. Она даже не знает, что я приеду.

– Да ведь ты вроде сказал, что встречаешься с ней.

– И встречусь, хоть весь день проищу. Слушай-ка, вот если б ты был миссис Гласс, куда бы ты повел свою дочь: в Музей изобразительных искусств или естествознания?

– Смотря чего показывать: статуи или скелеты.

– Помог называется.

– А с чего ты взял, что надо выбирать из этих двух музеев?

– Других нету.

– Много ты знаешь. Есть Музей американских индейцев. На прошлой неделе мы ездили туда с классом на автобусе.

– Ну и как?

– Дрянь. Одни корзины, одеяла да перья, помрешь со скуки.

– В жизни не слыхал про такой музей, наверняка мать Люсиль – тоже. И вообще в Музее естествознания гораздо интересней, сам знаешь. У них там к потолку подвешен огромный кит и еще много всякого. Скорей всего, она там.

– Ладно, тогда пошли.

Мальчики сели в автобус. Клифф заплатил за обоих десять центов.

– Не потеряться бы мне теперь, – сказал он, когда они ухватились за кожаные петли, – а то мать сегодня только пятнадцать центов дала. Я уже пустой.

– Как так? Тебе ж по субботам двадцать пять выдают.

– Да вчера застукали меня, как я за грузовик уцепился сзади и ехал.

– Ну и поделом, – заявил Герби, которому не хватало духу кататься под кузовом грузовика. – Таких ездоков каждый день тысячами давят.

– Вот уж не видал ни разу.

– А я видал. На Уэстчестерской один как упадет с грузовика прямо под трамвай. Ему как отрежет голову и ноги. Голова так и покатилась мячиком в канаву. Не, меня под кузов не заманишь.

– Небось жиртрест какой-нибудь и кататься-то не умел.

Герби смолк, не зная, считать ли последние слова выпадом против себя, а Клифф, произнесший свой приговор без задней мысли, с увлечением и живо представил, как в канаве лежит окровавленный толстый парень без головы и без ног. Жаль, его там не было. Не везет ему на всякие интересные происшествия, о которых так здорово рассказывает Герби. Когда автобус остановился у западной оконечности парка и мальчики вышли, Клифф неожиданно спросил:

– А в каком месте на Уэстчестерской?

– Чего-чего? – не понял Герби, начисто забывавший свои выдумки после того, когда спор решался в его пользу.

– Ну, где этому жиртресту отрезало голову? Там небось кровь осталась, я сходил бы посмотреть.

– Не, приехали пожарные и полили из шланга всю улицу, – нашелся Герби.

– Невезуха, – огорчился Клифф.

Мальчики быстро дошли до мрачного красного здания Музея естествознания и углубились в залы. Остановившись перед скелетом мастодонта, Клифф оглядел огромное ископаемое и мечтательно представил, как было бы здорово увидеть в зоопарке живого мастодонта; тем временем Герби рассматривал сквозь окаменелые ребра прохаживающихся посетителей, надеясь отыскать маленькое существо с рыжей головкой. Полтора часа скитались они по коридорам среди костей, рогов, шкур, камней и чучел зверей и рыб. Когда же наконец они остановились у питьевого фонтанчика, Герби обреченно вымолвил:

– Ее здесь нет.

– Подумаешь! Нам же интересно, – успокоил его Клифф. Он зажал большим пальцем носик фонтанчика, и струя воды взметнулась к потолку. – Надо ходить сюда каждую неделю.