Но несмотря на всю простоту этого человека, я с радостью обнаружил, что у него была глубокая религиозная вера, и что Дхарма Будды процветает даже в его глухом краю. Он жил, как живут крестьяне во всем мире, в гармонии с природой и всем, что его окружает, но не проявляя большого интереса к миру, лежащему за пределами его непосредственного поля зрения. Я спросил, что он думает о местных правительственных чиновниках. Он сказал, что большинство из них справедливы, хотя есть несколько лезущих не в свое дело. Я был очень доволен нашей беседой, позволившей мне сделать много полезных открытий. Прежде всего, я узнал, что несмотря на то, что этот человек не получил совершенно никакого образования, он был удовлетворен и хотя у него не было материального достатка, он точно знал, что его жизнь нисколько не отличается от жизни бесчисленных поколений его предков и, несомненно, будет оставаться такой же для его детей и детей его детей. В то же время я понимал, что такой взгляд на мир уже недолговечен, что Тибет не может больше существовать в избранной им для своего спокойствия изоляции, независимо от того, как разрешатся взаимоотношения с китайскими коммунистами. Мы расстались с этим пастухом лучшими друзьями.

Но эта история имела продолжение. Случилось так, что на следующий день мне предстояло встретиться с населением следующей деревни, которая лежала на моем пути, и дать им свое благословение. Для меня соорудили что-то вроде трона, собралось несколько сотен людей. Сначала все шло хорошо, но затем, оглянувшись по сторонам, я увидел моего вчерашнего друга, стоявшего среди собравшихся с выражением крайнего замешательства на лице. Он не мог поверить своим глазам. Я улыбнулся ему в ответ, но он лишь бессмысленно на меня уставился. Я пожалел, что обманул его. Когда мы прибыли в монастырь Ретинг, я пошел поклониться главной статуе и вдруг без всякой особой причины ощутил сильное волнение. Меня пронизало чувство, что я каким-то образом был долго связан с этим местом. С тех пор у меня часто появляется мысль построить в Ретинге келью и провести там остаток своей жизни.

Летом 1956 года произошел инцидент, который огорчил меня больше, чем все события до или после. Союз борцов за свободу Кхама и Амдо стал одерживать значительные победы. К маю-июню было разрушено много участков китайской военной дороги, а также большое количество мостов. В результате НОАК вызвала сорок тысяч солдат подкрепления. Это было именно то, чего я боялся. Как бы успешно ни шло сопротивление, китайцы все равно подавили бы его в конце концов одним только численным перевесом и превосходством огневой мощи. Но я не мог предвидеть воздушной бомбардировки монастыря Литанг в Кхамс. Услышав об этом, я заплакал. Я не мог поверить, что люди способны на такую жестокость по отношению друг к другу. За этой бомбардировкой последовали безжалостные пытки и казни женщин и детей, отцы и мужья которых участвовали в движении сопротивления, и, что совершенно неслыханно, отвратительное оскорбление монахов и монахинь. После ареста этих простых, религиозных людей принуждали публично совершать друг с другом нарушение обета безбрачия и даже убивать людей. Я не знал, что мне делать, но делать что-то я был должен. Я немедленно потребовал встречи с генералом Чжаном Го-хай, которого поставил в известность, что намереваюсь написать лично Председателю Мао. "Как тибетцы могут доверять китайцам, если вы так поступаете?" — заявил я ему. Я решительно высказался, что они не имеют права делать такие вещи. Но это только вызвало ответные аргументы. Моя критика — это оскорбление Родины-Матери, которая хочет лишь одного: защитить мой народ и помочь ему. Если кто-то из моих соотечественников не хочет реформ — реформ, которые принесли бы благо массам, потому что защитили бы их от эксплуатации — тогда они должны быть готовы к тому, что их накажут. Его доводы были рассуждениями невменяемого. Я сказал, что это не может никоим образом оправдать пытки невинных людей, а тем более бомбардировку их с воздуха.

Разумеется, это было бесполезным занятием. Генерал твердо стоял на своем. Моя единственная надежда состояла в том, чтобы Председатель Мао понял, что подчиненные не подчиняются его указаниям.

Я отправил письмо немедленно. Ответа не было. Поэтому я послал еще одно, снова по официальному каналу. В то же самое время я убедил Пунцога Вангьела передать третье письмо лично Мао. Но и его судьба осталась неизвестной. Когда прошли недели, а я не получил никакого ответа из Пекина, я впервые стал сомневаться относительно намерений китайского руководства. Это потрясло меня. После визита в Китай, вопреки множеству неприятных впечатлений, полученных мною, мое отношение к коммунистам оставалось еще в своей основе положительным. Однако теперь я стал понимать, что слова Мао были похожи на радугу — красивые, но пустые.

Пунцог Вангьел прибыл в Лхасу во время открытия ПКАРТ. Я был очень рад увидеть его снова. Он оставался все так же привержен коммунизму. После апрельских праздников Пунцог сопровождал некоторых высокопоставленных китайских должностных лиц в поездке по отдаленным районам. По возвращении он рассказал мне забавную историю. Один из высокопоставленных китайцев спросил крестьянина, который жил в отдаленной сельскохозяйственной общине, что он думает о новом режиме. Крестьянин ответил, что он совершенно счастлив. "Только вот если бы не одна вещь — этот новый налог". "Какой новый налог?" — спросил чиновник. "Хлопательный налог. Каждый раз, когда к нам приезжает китаец, все мы должны собираться и хлопать".

Мне всегда казалось, что пока Пунцог Вангьел пользуется доверием Председателя Мао, Тибет еще может на что-то надеяться. Когда он в очередной раз отправился в Пекин, я обратился к генералу Чжану Дзинь-у с предложением, чтобы Пунцог Вангьел был назначен партийным секретарем в Тибете. Сначала эта идея была в принципе одобрена, но только много времени спустя я услышал об этом что-то еще. В конце 1957 года китайский сотрудник информировал меня, что Пунцог Вангьел больше не приедет в Тибет, потому что он оказался опасным человеком. Я слушал с изумлением, потому что знал, что Председатель Мао высоко ценит его. Этот сотрудник объяснил, что тому существует несколько причин, первая и самая главная — это то, что когда он жил в Кхаме перед приездом в Лхасу, он организовал отдельную Тибетскую Коммунистическую партию, в которую не принимались в качестве членов лица китайской национальности. За это преступление его сместили с должности и запретили возвращаться в Тибет. Мне было печально услышать это — и еще более печально было узнать на следующий год, что мой старый друг снят с работы и арестован. В конце концов его посадили в тюрьму, где он оставался, получив официальное обозначение "неличность", до конца 1970-х годов — и все несмотря на то, что, как мог заметить любой, он был искренним и преданным коммунистом. Это привело меня к выводу, что китайское руководство — не истинные марксисты, посвятившие себя борьбе за лучший мир для всех, а просто крайние националисты. На самом деле эти люди были никем иным, как китайскими шовинистами, представлявших себя коммунистами: сборище узколобых фанатиков.

Пунцог Вангьел еще жив, хотя теперь уже и очень стар. Я очень хотел бы увидеть его еще раз, пока он не умер. Я продолжаю глубоко уважать его как старого опытного тибетского коммуниста. Нынешние власти в Китае знают об этом, и у меня еще есть надежда, что мы встретимся.

Весной 1956 года Лхасу посетил желанный гость — Махарадж Кумар, наследный принц Сиккима, крошечного государства, расположенного вдоль части нашей границы с Индией недалеко от Дромо. Он был очень приятным человеком: высокий, сдержанный, мягкий и спокойный, с большими ушами. Принц привез с собой чудесную новость в письме от индийского общества Махабодхи, президентом которого он был. Эта организация, которая представляет буддистов всего субконтинента, приглашала меня участвовать в празднествах "Будда Джаянти", которыми отмечалась 2500-я годовщина со дня рождения Будды.

Я был вне себя от радости. Для нас, тибетцев, Индия — это "Арьябхуми", Страна Святости. Всю свою жизнь я мечтал совершить туда паломничество: больше всего я хотел посетить именно эту страну. Кроме того, поездка в Индию дала бы мне возможность говорить с Пандитом Неру и другими духовными наследниками Махатмы Ганди. Я отчаянно хотел установить контакт с индийским правительством, хотя бы только для того, чтобы увидеть путь, по которому развивается демократия. Конечно, была вероятность, что китайцы меня не отпустят, но я должен был приложить все силы. Поэтому я пошел к генералу Фан Мину, взяв с собой это письмо.