— Что еще случилось? — зажигая лампу, спросил я. — Опять беда?

— Наоборот, радость, — прошептала она. — Ты знаешь, Алеша-то спит! Впервые за все время уснул спокойно. Лежит себе, ровно дышит, губами шлепает, как маленький… А ведь это ты его вылечил!

— Ну, чего там, мамаша, — отмахнулся я, — это все пустяки… Главное, что он успокоился… Я тоже рад. И очень.

— Ты, ты, — продолжала она, — это ты помог. Вот ведь как я удачно сделала, что приняла тебя!

— А кстати, почему ты сразу, с самого начала, не предупредила меня обо всем?

— Ох, что ты! — она махнула на меня сухонькой лапкой. — Нельзя было… ведь если бы ты узнал, ты бы не стал здесь жить. А мне как раз нужен был человек в доме. Так мне врач посоветовал… Я схитрила маленько, и видишь, как все хорошо получилось! И спасибо тебе, милый. И дай тебе Бог всякого счастья.

И она, кряхтя, поклонилась — древним, низким, земным поклоном.

Потом подняла ко мне морщинистое темное личико:

— Теперь живи здесь, сколько хочешь, и о деньгах не заботься; я с тебя ни единой копейки не возьму. Эта половина избы — верно — твоя!

Она ушла, что-то еще бормоча, а я погасил свет и устало вытянулся в постели.

Вот я и утвердился в звании сыщика! И даже уже награду получил за труды. Что ж, я и в самом деле потрудился. И помог человеку, спас его. Причем спас его — от самого себя… А эта проблема поистине не из легких!

Но не думайте, будто я в течение этой зимы занимался одним только Алексеем…

Я много писал и регулярно посылал стихи и очерки в свою газету (а также и в другие редакции). Настроенный романтически, я писал о природе края, о жизни таежных охотников, лесорубов и рыбаков. Иногда мои опусы появлялись в печати, и всякий раз это меня радовало несказанно.

Мне ведь все было внове тогда, и еще не успела приесться газетная рутина, и приятно было сознавать себя журналистом! Начав сразу в двух жанрах, я с азартом, с неизменным усердием работал над очерковой прозой и над стихами.

Но все же поэзия занимала меня больше, влекла сильней; еще бы!..

Со временем стихов накопилось немало. Я соединил их со старыми рукописями. И в результате образовалась весьма пухлая папка.

Объемистая папка, в которой как бы угадывались уже, намечались очертания будущей книги.

Однако до этого было еще далеко. И пока что мне с избытком хватало сложностей и хлопот, и разных неожиданностей… В редакциях мои сочинения нередко отвергались, выбрасывались в корзину, и я тогда горевал. Как это обычно бывает с новичками, я каждую мелкую неудачу воспринимал как катастрофу. И я страдал и пил горькую, и проклинал бюрократов-редакторов.

Да, хлопот и неожиданностей хватало… Впрочем, это естественно! В городе Одессе, в том самом „русском Марселе", о котором говорил Хижняк, бытует старинная поговорка: „жизнь — это смесь дерьма с конфитюром". Аппетитное блюдо, не правда ли?

Однажды я сидел в клубе в своем кабинете. Кто-то постучал в дверь. И затем на пороге появился незнакомый мне парень. Он снял шапку, глянул на меня исподлобья. И осведомился: точно ли я тот человек, который пишет в газету и подписывается именем Демин.

Я ответил, что — да, это факт бесспорный. И в свою очередь поинтересовался, что ему надо?

Парень замялся; он явно был чем-то смущен… Теребя в пальцах шапку, он сказал несмело:

— Я к вам за советом, за помощью.

„Ого! — подумал я. — Кажется, я начинаю делать карьеру в качестве всеобщего утешителя. Не переборщить бы… Не поскользнуться бы!.." И проговорил с кислой улыбочкой:

— Я вас слушаю.

— Видите ли, — сказал, усаживаясь, парень, — я подвиг совершил. Пострадал за идею! А никто не ценит, наоборот, все смеются… — Он всхлипнул, лицо его перекосилось. — Прямо житья никакого нет.

— Так в чем же все-таки суть? — нетерпеливо сказал я. — Пока я ничего не вижу… Выкладывайте!

Свесив руки промеж колен, он сделал там какой-то сложный, замысловатый жест.

— Все потеряно…

— Что именно? — спросил я, с любопытством следя за его пассами, — где?

— Ну, здесь, здесь, — сказал парень. — Неужто не понимаете? Я же ведь оскоплен…

— Ах так, — пробормотал я, — да, это действительно… Хе-хе-хе… проблема.

И я замолчал в растерянности, не зная толком, что же еще сказать? В самом деле, вот вам задачка для школьного возраста: приходит человек с таким заявлением и просит вашей помощи. Как тут быть? И чем тут, собственно, можно помочь?

— Как же это вы ухитрились? — сказал я, помедлив. — А? Все же — такое дело… Подумать страшно!

— Вот, вот. А я — рискнул. Это же героизм, верно?

— Бесспорно. И еще какой! Но скажите, кому и зачем он понадобился?

— Да, видите ли, здесь, в Очурах, есть религиозная секта — „скопцы", — начал парень, — довольно крупная секта. И наша комсомольская организация решила повести с ней серьезную борьбу…

Комсомольская организация решила повести с ней серьезную борьбу. И тут сразу же встал вопрос: как проникнуть в эту секту? Как ее разоблачить?

Секта была тайная, старинная, со строгими правилами. Сборища скопцов устраивались в лесу, в большой, глубоко вырытой землянке, лишенной окон и с одним только входом.

Посторонние туда не допускались, а подглядеть и подслушать что-либо не представлялось возможным… Проще всего, конечно, было бы ворваться туда силой, прийти с милицией. Но когда комсомольцы обратились в районное отделение, к Хижняку, тот посоветовал другой вариант.

— Чтобы разоблачить сектантов, — сказал он, — необходимо поймать их с поличным. Захватить в тот самый момент, когда они творят свой ритуал. И без агента здесь не обойтись! Нужно, чтобы кто-нибудь вошел в эту секту, притворился ихним…

Вот такой совет дал старший лейтенант милиции — крупный специалист по работе с тайной агентурой! Комсомольцы воодушевились. Стали искать желающих. Секретарь сельской организации провел ряд бесед, посвященных подвигам различных агентов. Рассказал о знаменитом Зорге, о легендарном Кузнецове. Зачем-то приплел он сюда и английского полковника Лоуренса. И вот этот полковник сильнее всего взволновал нашего волонтера. (Пора его вам представить: фамилия его Владимиров, имя Максим.) Завороженный лоуренсовской романтикой, Максим дал согласие и начал свою игру.

Он познакомился с группой сектантов, долго и упорно втирался к ней в доверие. Заявил, что хочет вступить в секту… И когда его спросили, почему, с какой стати, он, молодой парень, захотел лишиться столь мощного мужского украшения, Максим ответил, как и положено: что он устал от дьявольских женских соблазнов и не хочет больше жить в мире греха.

Это весьма точно совпадало с сектантской идеологией (которая во многом опирается на старинные, запрещенные церковью „раскольничьи" книги и на так называемые „Соловецкие тетради"). В одной запретной тетради, например, сказано: „Что есть жена? Сеть прельщения человека… Что есть жена? Покоище змеиное, болезнь, бесовская сковорода, соблазн адский, увет дьявола…"

Браня напропалую женщин, Максим — сам того не ведая — приблизился к каноническим текстам. И скопцы, поразмыслив, решили парня принять… В эту секту, кстати сказать, попасть не так-то просто: туда принимают только избранных!

А затем, малое время спустя, новоявленный Лоуренс предстал перед старшинами секты; его должны были посвятить в „непорочные", удостоить „высшей благодати" (а попросту говоря — стерилизовать!). Торжество было назначено на субботний вечер. И в этот час все комсомольцы села, а также оперативники Хижняка окружили землянку и залегли в окрестных кустах.

Они залегли, ожидая сигнала. Было так условлено: когда начнется „посвящение" и к Максиму подойдут с инструментами, он тотчас же крикнет, позовет на помощь…

— А какие у них вообще-то инструменты, — поинтересовался я, — чем они яйца-то стригут? Ножницами, что ли?