Орхан Джемаль

Мирись, мирись, мирись

ХРОНИКИ ПЯТИДНЕВНОЙ ВОЙНЫ

Понемногу я стал даже забывать, как именно все тогда происходило. А где-то через полтора месяца после того, как война закончилась, мне на мобильник позвонил офицер-спецназовец из чеченского батальона «Восток»:

– Ты заскочи к нам в Одинцово, на квартиру к комбату. Мы тут тебя к награде представили, так забери медальку.

Медаль мне вручал командир «Востока» Сулим Ямадаев. Наверное, он вручал такие медали всем, кто был с ним в Грузии. Я знал, что не сделал ничего, за что бы мне следовало получить эту награду. Что Сулим представил меня к награде из дружбы-симпатии, которая часто возникает между людьми оказавшихся вместе в серьезной переделке. Он наверняка чувствовал, что я именно так думаю. Чтобы скрыть неловкость я пошутил:

– Соберешься на еще какую-нибудь войну, – зови. Мне с вами понравилось.

Я вернулся домой, включил телевизор. Показывали награждение в Кремле. Главнокомандующий, – человек с лицом зубрилы-отличника вешал Звезды Героев каким-то неизвестным мне полковникам. Имени Ямадаев в репортаже не прозвучало. А ведь в первые послевоенные дни ходили разговоры, что ему дадут второго Героя. Как иначе? Ведь если бы не «Восток», война уж точно не была бы пятидневной.

Моя медаль лежала в пластиковой коробочке. Красно-сине-желто-белая муаровая лента. На золотистом диске заснеженные пики и танки, ползущие по горной дороге. На обороте надпись «За принуждение к миру. Август 2008». Потрясающая формулировка! Звучит почти как фраза из милицейской сводки: «принуждение к вступлению в половую связь». К медали прилагается желтенькое картонное удостоверение: сверху мое имя, снизу подпись командующего миротворческой группой в зоне грузино-осетинского конфликта генерал-майора Марата Кулахметова.

Разумеется, никого ни к какому миру я не принуждал, а просто прибился к «Востоку» в разгар российско-грузинской войны и вместе с ними прошел от Цхинвали до Гори. Даже не уверен, что меня можно называть «участником боевых действий». Чеченцы, – да. Они участвовали: стреляли, убивали, брали в плен. А я лишь присутствовал в качестве журналиста и нажимал не на курок, а на спуск фотокамеры. Кроме того, итоги этой пятидневной войны не однозначны. К вечеру 12-го августа стало ясно, что Россия полностью выиграла военную операцию, но потерпела сокрушительное поражение в информационной баталии. Стало быть, ребята из батальона «Восток» по любому заслужили награды, а вот что касается меня, – большой вопрос.

Мое издание с непатриотично-американским названием «Newsweek» и германским уставным капиталом было, в общем-то, против моего присутствия в зоне конфликта. Ежедневно со мной связывался мой шеф, зам. главного редактора Степан Кравченко, – несмотря на войну, грузинский роуминг работал как часы. Степан ультимативно требовал, что бы я вернулся.

– Звонили из Берлина, интересовались, есть ли кто из наших в Южной Осетии. После того как год назад наш фотограф подорвался в Ираке, они следят, чтоб ньюсвиковцы в горячих точках не работали.

– Так ведь Южной Осетии и не было в горячеточечном списке…

– Внесли. Через два часа после того как ты улетел. Так что давай быстро назад в Москву.

Все последующие дни я беззастенчиво врал ему, что пытаюсь выехать из Цхинвали во Владикавказ… а теперь уже даже выехал… а теперь уже нахожусь на полпути, но дороги забиты идущей на встречу военной техникой… то есть, я возвращаюсь, возвращаюсь… только возвращение продвигается чертовски медленно.

На самом деле я действительно покинул Цхинвали, но двигался не на север в Россию, а на юг в Грузию. И сидел не в жигуле-попутке, а на броне трофейной БМП: чеченцы захватили ее у грузин. Степа в очередной раз позвонил мне сразу после боя в грузинском приграничном селе Земо Никози, и я в очередной раз бодро тараторил, что боевые действия, по сути, давно закончились, а мне осталось всего ничего до Владика. Мой голос перекрывала канонада, и Степа слышал этот фон. Вместо вопроса, «А что это за звуки?», я услышал печальное:

– Ну, ты все-таки будь там осторожнее…

Степа понимал, что я вру.

Тот самый офицер, что позже звонил мне по поводу медали, тогда с любопытством осмотрел меня: вонючая футболка, которую я не снимал уже неделю, лицо в грязных разводах, локти, содранные в кровь от ползания по-пластунски… Пальцы, судорожно сжимают фотоаппарат.

– Ну, у тебя и работа…

– А у тебя?

– У меня хотя бы автомат есть. Я в ответ выстрелить могу… А ты за это сколько получаешь?

– Вообще-то я высокооплачиваемый. Сто тысяч рублей в месяц минус тринадцать процентов подоходного. Но это зарплата, она по любому набегает, А конкретно за Осетию – ничего. Хорошо, если выговор не влепят.

– Я бы за такие бабки сюда не полез.

– Да я не за бабки.

Чеченец понимающе кивнул: он тоже «не за бабки». Я готов был поспорить, что моя зарплата была побольше, чем его. А за что тогда? Ему нравились грузины, с которыми он воевал. Он весьма критично относился к осетинам, которых защищал. А если бы кто-то всерьез сказал ему про долг и про то, что есть такая профессия, – Родину защищать, то думаю, он просто бы его послал.

Этот мужчина просто был солдатом и любил войну. Да и я увязался с ними потому, что война и мне нравилась. В общем, моя медаль оказалась чем-то вроде продолжения этого разговора: представили не за подвиги, а за то, что мы были там вместе и примерно по одним и тем же причинам. Хотя, понятное дело, вслух этого никто не говорил. А что касается чудовищного «За принуждение к миру», ну так не во власти востоковцев было назвать медаль поприличней. Скажем, «За грузинский поход».

Война за Южную Осетию началась в ночь с 7-го на 8-е августа, а закончилась вечером 12-го. Однако, то, что там заваривается каша, было понятно еще с весны. Ну и к первым числам августа все понимали: каша готова, пора подавать.

Прямо 1-го августа, началась череда взаимных провокаций. То одна, то другая сторона обстреливали позиции противника из легкого оружия.

6-го августа мой шеф Степа Кравченко спросил:

– А ты не хочешь слетать в Южную Осетию?

В тот день глава Южной Осетии Эдуард Какойты возмутился тем, что грузинский спецназ окопался на так называемой Нульской высоте. Эта высота торчала как раз над осетинскими селами и по предыдущим договоренностям поста там быть не должно. Какойты дал команду местной милиции вытеснить грузин с высоты, а Степа пошел спрашивать у меня, не хочу ли я слетать в Осетию.

Следующие сутки прошли в перестрелках между осетинским ОМОНом и грузинскими военными в районе села Нули. Появились первые сообщения об уничтоженной бронетехнике. Руководство Южной Осетии бодро докладывало о вытеснении грузинского спецназа, Тбилиси это опровергало, начальник аналитического департамента МВД Грузии Шота Утиашвили отвечал на цхинвальские заявления:

– Это грузинское село и, естественно там, находятся грузинские полицейские, которые никуда оттуда не собираются уходить.

Утром 7-го августа Степа уже торопил:

– Аккредитуйся! Закажи билеты!

Но к вечеру того дня Михаил Саакашвили заявил, что не поддерживает силовых решений юго-осетинской проблемы. Он дает команду в одностороннем порядке прекратить огонь и преступить к переговорам. В Цхинвали это заявление комментировали однозначно: «Мишико дал слабину». Действительно после всего предшествующего бряцания оружием это выглядело почти как капитуляция.

Представители грузинских миротворцев во главе со спецпредставителем Саакашвили по урегулированию конфликтов Теймуразом Якобошвили действительно появились в штабе Смешанной миротворческой группы и преступили к переговорам с командующим группой генералом Маратом Кулахметовым. Переговорщики разошлись к ночи, договорившись продолжить свое вербальное миротворчество завтра в 13:00. Правда, помощник Кулахметова капитан Владимир Иванов обратил внимание на то, что грузинские миротворцы вдруг исчезли со своих постов. Также исчезли и наблюдатели от ОБСЕ. Но даже этот симптом не встревожил российских военных. Казалось, что все в очередной раз обойдется.