Эта нарочитость повторения достигла своей цели. Я начал думать о политинспекторе, стрелявшем рядом со Щорсом в момент его гибели.

…Я больше не видел политинспектора. Он в тот же день уехал в штаб 12-й армии. Мне товарищи даже называли его фамилию. Она у меня записана…

Это был человек лет 25–30. Одет в хорошо сшитый военный костюм, хорошо сшитые сапоги, в офицерском снаряжении. В хорошей кобуре у него находился пистолет системы «браунинг», никелированный. Я его запомнил хорошо, так как этот политинспектор, будучи у меня в вагоне, вынимал пистолет, и мы его рассматривали. По его рассказам, он родом из Одессы. Проходя по российским тюрьмам, я насмотрелся на уголовников. Этот политинспектор почему-то на меня производил впечатление бывшего «урки». Не было в нем ничего от обычного типа политработника. Приезжал он к нам дважды. Останавливался у Дубового. Его документ, что он политинспектор, я видел своими глазами…»

Далее следовало такое, от чего перехватило дыхание и участился пульс. Генерал С. И. Петриковский (Петренко) сделал сенсационное заявление о том, что выстрел, которым был убит Щорс, раздался после того, как замолк пулемет на железнодорожной будке! Бывший командир отдельной кавбригады из дивизии Щорса допускал даже возможность случайного, неумышленного убийства. Политинспектор волновался, а может быть, и струсил. Первый бой. Возбуждение. Свой случайно убил своего. Бывало. Что тогда? Свои разберутся. Быть может, даже под суд отдадут. Но при неумышленном убийстве всегда все-таки потом поймут.

Итак, в противовес Дубовому утверждается, что пуля просвистела, когда петлюровский пулемет уже умолк. Кстати, это не единственное свидетельство. Более того, имеются даже напечатанные, притом в солидных московских изданиях, и что уж совсем невероятно — при жизни Сталина. К ним мы еще вернемся, а сейчас дослушаем до конца бывшего комбрига С. И. Петриковского (Петренко).

«При стрельбе пулемета противника, — старается быть педантичным старый рубака, — возле Щорса легли Дубовой с одной стороны, с другой — политинспектор. Кто справа и кто слева — я еще не установил, но это уже не имеет существенного значения. Я все-таки думаю, что стрелял политинспектор, а не Дубовой. Но без содействия Дубового убийства не могло быть… Только опираясь на содействие власти в лице заместителя Щорса — Дубового, на поддержку РВС 12-й армии, уголовник совершил этот террористический акт… Я думаю, что Дубовой стал невольным соучастником, быть может, даже полагая, что это для пользы революции. Сколько таких случаев мы знаем!!! Я знал Дубового и не только по Гражданской войне. Он мне казался человеком честным. Но он мне казался и слабовольным, без особых талантов. Его выдвигали, и он хотел выдвигаемым быть. Вот почему я думаю, что его сделали соучастником. А у него не хватило мужества не допустить убийства…

…Бинтовал голову мертвого Щорса тут же на поле боя лично сам Дубовой. Когда медсестра Богунского полка Розенблюм Анна Анатольевна (сейчас она живет в Москве) предложила перебинтовать аккуратнее, Дубовой ей не разрешил.

По приказанию Дубового тело Щорса без медицинского освидетельствования отправлено для погребения…

…Дубовой не мог не знать, что пулевое «выходное» отверстие всегда больше, чем «входное». По его же рассказу, он видел рану Щорса, Щорс умер на руках у него. Так что же он пишет, что пуля вошла спереди и вышла сзади?..»

О том, что все было как раз наоборот — пуля вошла ему в затылок и вышла в висок впервые сказано в изданной в 1947 году в Москве книжке «Повесть о полках Богунском и Таращанском». Бывший боец щорсовской дивизии Дмитрий Петровский вопреки версии Дубового уверял, что в момент, когда пуля сразила Щорса, вражеский пулемет уже молчал, так как был уничтожен нашей артиллерией. Известна фамилия артиллериста — Хомиченко, который, по словам Д. Петровского, саданул четыре снаряда в будку или сарай, откуда строчил пулемет. Когда бойцы бросились к разрушенному сараю, они увидели разорванного в клочья пулеметчика и части пулемета, выведенного из строя снарядом за несколько минут до смерти Щорса. Трудно переоценить важность свидетельства артиллериста Хомиченко для следствия, если бы оно проводилось.

Когда был уничтожен пулеметчик: до гибели Щорса или после? Если артиллеристы били по будке после того, как Щорс получил смертельную дозу свинца, можно допустить, что пуля выпущена с крыши этой злополучной будки. Если четырьмя снарядами, о которых говорит Д. Петровский, саданули раньше, а после известия о смерти Щорса пушки огня не открывали — значит, стрелять с крыши было уже некому. К сожалению, материалов дознания по факту нелепой смерти Щорса нет, как нет и акта медицинского освидетельствования тела погибшего. К тому же С. И. Петриковский (Петренко) уверяет, что Дубовой не разрешил медсестре перебинтовать голову Щорса.

Как Д. Петровскому удалось печатно опровергнуть версию Дубового — до сих пор остается неразгаданной тайной. Но волна слухов и недоумений, поднятая нашумевшей «Повестью о полках Богунском и Таращанском», была столь высокой, что для ее возвращения в официальные берега вынуждены были пойти на рискованный шаг и произвести эксгумацию останков. Могилу обнаружили лишь в 1949 году. Вот истинная причина многолетних поисков места захоронения Щорса, а не обращение сербов, как объяснили наивной Ольге Александровне. Результаты судебно-медицинской экспертизы были таковы, что испуганные идеологи не придумали ничего другого, кроме сурового указания о прекращении обсуждения обстоятельств гибели Щорса. В соответствии со сценарием, разработанным в верхах, началось гневное осуждение «Повести о полках Богунском и Таращанском». Справедливости ради следует признать, что в эту шумную пропагандистскую кампанию втянули и ветеранов-щорсовцев. «Зачем ворошить прошлое? — вопрошали они. — Зачем через столько лет бередить наши раны?» Впрочем, на осуждение именно самими щорсовцами строптивого автора рассчитывали особо. Словом, свои должны расправляться со своими. Знакомый почерк, не правда ли?

Что ж, устроители осуждения «вредной» книги порядком преуспели. Они добились того, что замолчали даже самые неугомонные, догадывающиеся о правде. Но ведь шила в мешке не утаишь. Едва началась хрущевская оттепель и появилась возможность безбоязненно обсуждать вопросы недавнего прошлого, как жгучая тайна гибели Щорса всплыла снова. И снова с неожиданной стороны. Возмутителем спокойствия на этот раз был умерший в 1951 году авторитетный военачальник — генерал-полковник Е. А. Щаденко, занимавший в Гражданскую войну высокую должность члена реввоенсовета Украинского фронта. В пятом номере журнала «Советская Украина» за 1958 год появилась посмертная публикация Щаденко о Щорсе, где впервые обрисована та непростая обстановка, которая сложилась вокруг начдива-44 в последние недели его жизни. Щаденко, например, прямо говорит о том, что были вокруг Щорса люди, которые ненавидели его за непримиримое отношение к мелкобуржуазной расхлябанности, разгильдяйству. Они объявили Щорса «неукротимым партизаном», представляя его в канцелярских сферах наркомата как «противника регулярных начал», внедрявшихся в армии. «Новое командование, присланное из центра, — с горечью вспоминал престарелый генерал-полковник, — стало подозрительно относиться к Щорсу. «Угодники», создавая мнение, старались дискредитировать начдива. Новый член реввоенсовета 12-й армии Аралов не раз приезжал в дивизию, чтобы лично проверить, насколько Щорс «неукротим»… Оторвать Щорса от дивизии, в сознание которой он врос корнями, могли только враги. И они его оторвали».

Намек более чем прозрачный. Несправедливость обвинения усиливается другими свидетельствами, в частности, приведенными в уже известной нам документальной повести Юлия Сафонова и Федора Терещенко записками члена КПСС с 1915 года, бывшей работницы ЦК КП(б)У А. К. Ситниченко. Ее воспоминания хранятся в рукописном фонде Государственного мемориального музея Н. А. Щорса. Вот что рассказывает она о реакции руководителя украинских чекистов М. Я. Лациса на смерть Щорса: «В беседе о положении на Западном фронте совсем неожиданно тов. Лацис сказал: