Подоплека хрущевского заказа следователям была ясна. Почти двадцать лет материалы следствия и суда по делу Тухачевского не подвергались сомнению. Но изменилась политическая погода, и хотя главными «метеорологами» оставались прежние персонажи, включая Хрущева, над архивным делом подули новые ветры.

Самый главный вывод, который сделали проверяющие, — никаких законных оснований к аресту Тухачевского, Якира, Уборевича и других военных деятелей не было. Органы НКВД арестовали их в нарушение Конституции СССР, вопреки требованиям уголовных и уголовно-процессуальных законов, без санкции прокурора или постановления суда, по прямому произволу Сталина и Ежова. В деле нет объективных доказательств, подтверждающих совершение кем-либо из обвиняемых государственных преступлений. Обвинения в этих преступлениях являются ложными и базируются лишь на противоречивых «признательных» показаниях арестованных, навязанных им работниками НКВД преступными методами проведения следствия по делу.

На основании этой проверки Прокуратура СССР сделала заключение, которое Генеральный прокурор внес на рассмотрение Военной коллегии Верховного суда СССР. 31 января 1957 года приговор Специального судебного присутствия от 11 июня 1937 года в отношении Тухачевского и семерых военачальников был отменен, а дело за отсутствием в их действиях состава преступления прекращено. В том же 1957 году КПК при ЦК КПСС все эти лица были реабилитированы и в партийном отношении. Гамарника реабилитировали еще раньше — в 1955 году.

К тому времени из тех, кто судил Тухачевского, в живых оставался только один Буденный. Дряхлевший, не занимавший крупного поста маршал, хотя и разволновался страшно, ожидая репрессий, опасности для Хрущева не представлял. Чего нельзя было сказать о Ворошилове, Молотове и Кагановиче, причастных к расстрелу Тухачевского больше, чем Буденный, поскольку вершили тогда вместе со Сталиным все дела. Старая гвардия была очень сильна, влиятельна и в штыки воспринимала новации Хрущева.

Эта троица категорически возражала против реабилитации Тухачевского.

— Зачем же они писали сами на себя?! — кипятился Ворошилов, убежденный в виновности расстрелянных.

И хотя именами репрессированных военачальников стали называть улицы и предприятия, колхозы и военные учебные заведения, а страницы прессы и эфир заполнили их жизнеописания, в Кремле не утихала упорная борьба. Соратники Сталина не сдавались, обвиняя ослушника Хрущева в отступничестве.

Вражда разгорелась не на шутку. Дважды, пятого января и шестого мая 1961 года, Хрущев проводил через Президиум ЦК КПСС постановления, обязывающие КПК вновь и вновь возвратиться к делу Тухачевского. Формальным поводом было выяснение причин и условий возникновения этого дела. В действительности же — огромным потоком писем в ЦК, авторы которых утверждали, что Тухачевский и другие заговорщики осуждены правильно, а реабилитация преследует конъюнктурные цели. И подрывает авторитет советской власти.

Хрущев считал, что письма инспирированы Ворошиловым и Кагановичем. Он ухватился за понравившееся ему выражение «признательные показания»:

— Найдите костоломов, которые выбивали показания. Пусть расскажут, как было на самом деле, и мы заткнем глотки Климу и Лазарю.

Председатель КПК Шверник принял указание к исполнению. Срочно создали группу партийных следователей, которые связались с Лубянкой. Начали устанавливать фамилии, адреса. Многие оказались живы и здоровы. Самых-самых приводили лично к Швернику.

20 декабря 1961 года перед председателем КПК предстал Суровицких — бывший работник НКВД, лично допрашивавший заместителя начальника правительственной охраны Воловича.

— Расскажите, как Волович дал показания на Тухачевского, — обратился к вошедшему председатель КПК.

— Товарищ Шверник, все, что творилось в органах НКВД в то время, было от начала и до конца продуманной и подготовленной провокацией, — бойко, в духе новых веяний, заговорил вошедший. — Поведение Воловича на следствии свидетельствовало о том, что он был подготовлен к даче нужных показаний. Воловича допрашивал Ежов…

— Но ведь и вы допрашивали?

— Да, конечно, — растерянно пробормотал бывший следователь. — Абсолютное большинство фамилий подсказывалось Воловичу Ярцевым или… гм… мною. Но, прошу учесть, товарищ Шверник, по указанию Ярцева. Это мой начальник. Я и Ярцев, как бы это сказать, «получили», что ли, от Воловича развернутые показания на Тухачевского как на участника заговора, готовившего армию для обеспечения военного переворота. То есть добились подтверждения о наличии воинской силы и закрепили нужную Ежову солидность и серьезность заговора.

Невозмутимо-спокойный Шверник предложил собеседнику изложить сказанное на бумаге.

О том, что Примаков и Путна на допросах подвергались физическому воздействию, показал бывший сотрудник Особого отдела НКВД Бударев:

— Замначальника отдела Карелин и начальник отдела Авсеевич давали мне и другим работникам указания сидеть вместе с Примаковым и тогда, когда он еще не давал показаний. Делалось это для того, чтобы не давать ему спать, понудить его дать показания о своем участии в троцкистской организации. В это время ему разрешали в день спать только два-три часа в кабинете, где его должны были допрашивать, и туда же ему приносили пищу. Таким образом, его не оставляли одного. В период расследования дел Примакова и Путны было известно, что оба эти лица дали показания об участии в заговоре после избиения их в Лефортовской тюрьме…

Бывший заместитель министра Госбезопасности СССР Селивановский нарисовал картину скупыми, но сильными мазками:

— В апреле 1937 года дела Путны и Примакова были переданы Авсеевичу. Зверскими, жестокими методами допроса Авсеевич принудил Примакова и Путну дать показания на Тухачевского, Якира и Фельдмана. Эти показания Путны и Примакова послужили основанием для ареста в мае 1937 года Тухачевского, Якира, Фельдмана и других крупных военных работников. Работа Авсеевича руководством Особого отдела ставилась в пример другим следователям. Авсеевич после этого стал эталоном в работе с арестованными. Так появился заговор в Советской Армии. После этого по указанию Сталина и Ежова начались массовые аресты крупных военных работников, членов ЦК КПСС, видных партийных и государственных деятелей.

Итак, всплыло имя истязателя Путны и Примакова — Авсеевич. И вдруг выясняется, что он жив. Бывшего следователя НКВД доставили на Старую площадь.

— Приходилось ли вам во время допроса избивать подследственных? — спросил невозмутимый Шверник.

— Так точно, в период массовых арестов военных работников мне приходилось принимать участие в допросах и избиении арестованных. На допросах вопросы и ответы формулировал Леплевский, мой начальник. Фамилии в протокол заносились те, которые называл Примаков, но значение разговоров и встреч, о которых говорил Примаков, в формулировках усиливалось и возводилось в степень заговорщической деятельности. Таким образом, были сфабрикованы показания Примакова на большую группу крупных военных работников…

Услужливость, подобострастие, готовность быть полезным лезли, струились из каждой клеточки бывшего следователя.

Шверник задал новый вопрос:

— Вы считаете, что Примаков и Путна оговорили себя?

— Они морально были сломлены… Длительное содержание в одиночных камерах, скудное тюремное питание… Это очень действует на психику. Вместо своей одежды они были одеты в поношенное хлопчатобумажное красноармейское обмундирование, вместо сапог обуты были в лапти, длительное время их не стригли и не брили. Перевод из сносной внутренней тюрьмы на Лубянке в Лефортовскую, вызовы к Ежову их сломили, и они начали давать показания…

— Расскажите о подготовке судебного процесса. Почему подсудимые не отказались от своих показаний, выбитых у них во время следствия?

— После того как следствие закончилось, было созвано оперативное совещание. Оно состоялось где-то за сутки-двое перед процессом. На совещании начальник отдела Леплевский дал указание всем нам, принимавшим участие в следствии, еще раз побеседовать с подследственными и убедить их, чтобы они в суде подтвердили показания, данные на следствии…