Я уловила только одну фразу.

— Я могу уйти?

Настоятельница удивилась.

— Это бегинаж, а не монастырь. Разве я не сказала тебе, что мы не даём вечных обетов?

— И я могу забрать деньги, что отец вам дал?

Это был глупый вопрос. Девушкам не принадлежит их приданое. Его забирают мужья или настоятельницы.

— Мы не даём обета бедности. Это твои деньги, но пока ты здесь, тебе не следует ни жить в роскоши, ни чрезмерно себя ограничивать. Обе эти крайности — признак гордыни. Хозяйка Марта, она же хозяйка нашего общего кошелька, сохранит для тебя деньги, и ты можешь брать их у неё, когда пожелаешь. Как знать, может, они ещё понадобятся тебе для приданого.

— Не говорите глупостей! Вы же знаете, этого не будет!

В деревне всякий знает, что мне никогда не выйти замуж. Сёстры дразнили меня этим с самого рождения. Никто меня не возьмёт, и я очень этому рада. Я просто счастлива. Если меня кто-нибудь ещё хоть тронет, я его убью. Клянусь, в следующий раз убью. Я плотно прикрыла глаза, ощутив, как шею обжигает зловонное дыхание той твари. Мне стало плохо, я испугалась, что сейчас меня вырвет, и крепко прикусила кулак, пытаясь сдержаться.

Настоятельница Марта еще больше распрямилась.

— Что ж, Агата, раз ты понимаешь только грубость, придется быть с тобой грубой.

Её резкий, как пощёчина, тон вывел меня из кошмара, и я была почти благодарна за это. Я сделала глубокий вздох и взглянула на неё так холодно, как только могла. Какая ещё грубость? Она считает, будто могла сказать что-то, чего я не слышала тысячу раз от отца? Как бы там ни было, больше я никому не позволю никому причинять мне боль.

— Запомни хорошенько, Агата. Если тебя выгонят отсюда с позором, останешься только с тем, что на тебе надето. Всё остальное ты потеряешь.

Я чуть не рассмеялась. Вот, значит, как? Я знала, всё это слишком хорошо для правды. Как бы она не называла это место, оно не что иное, как монастырь. Она пристально смотрела на меня, пытаясь смутить, но я не отвернулась, не дрогнув встретила тяжёлый взгляд её тёмно-синих глаз.

Подойдя к двери, Настоятельница Марта окликнула кого-то невидимого.

— Не будешь ли ты так любезна попросить Кухарку Марту прийти к нам?

Мы ждали, молчание нарушали только потрескивание огня и дребезжание ставней на ветру. Наконец, дверь отворилась, отчего по комнате закружились клубы дыма, и к нам ввалилась маленькая толстуха. Несмотря на холодный ветер, лицо у неё было румяное, лоснящееся от печного жара.

— Кухарка Марта, это Агата, она будет жить у нас.

Кухарка Марта широко улыбнулась и торопливо прошла вперёд.

— Добро пожаловать, дитя, мы тебе очень рады.

Я чуть не вскрикнула, когда она заключила меня в свои мощные объятия, едва не задушив могучей грудью.

— Она будет под твоей опекой. — Настоятельница Марта помедлила. — Она очень в ней нуждается, так что ты уж постарайся.

Я хмуро смотрела на Настоятельницу Марту. Меня ни на минуту не обманули её заботливые речи. Они означали «Следи за ней, контролируй её и заставь подчиняться. Эту дикую кошку надо приручить».

Но если я это поняла, то Кухарка Марта, очевидно, нет — она переводила взгляд то на меня, то на Настоятельницу Марту, как будто ждала от неё ещё каких-то слов, но в конце концов кивнула и стала подталкивать меня к двери.

Прежде чем мы дошли до двери, Настоятельница Марта окликнула меня:

— И ещё кое-что, Агата. На субботней службе в часовне ты получишь новое имя, в знак начала новой жизни с нами.

Я увидела проблеск надежды.

— Я могу сама выбрать себе новое имя?

— Конечно, нет. Мы никогда в жизни не выбираем себе имён, их нам дают. Марты выберут для тебя подходящее имя после долгих молитв и размышлений. Это будет дар тебе от них.

Меня снова затопило отчаяние. Здесь или в отцовском доме — никакой разницы.

Придерживая юбки над адской грязью, мы с опущенными головами прошмыгнули под проливным дождём к длинному низкому зданию. Кухарка Марта усадила меня на скамейку у огня и, стряхнув дождевые капли с плаща, извлекла из мешка кусок горячего пирога.

— Ешь, дитя, пока горячий. Даже у ощипанного цыплёнка не такие бледные щёки. Не знаю, что имела в виду Настоятельница Марта, говоря подобные вещи, но даже слепому видно, ты на грани обморока. Как можно выслушивать нотации на пустой желудок?

От пряного медового запаха я внезапно почувствовала, как изголодалась. Я откусила огромный кусок жирного сладкого теста с мягкими запечёнными фруктами внутри и тут же жадно проглотила.

— Осторожнее, дитя, не то обожжёшься.

Кухарка Марта отвернулась, чтобы поворошить огонь. Руки у неё были в ямочках, как поднимающееся тесто, и покрыты шрамами от сотни мелких ожогов, возможно из-за многолетней стряпни. Никто не назвал бы её миловидной — нос картошкой, рябой и шершавый, на щеках красные прожилки вен. Но у неё были весёлые глаза, а копна седеющих кудрей отказывалась укладываться в причёску, как и у меня.

Я огляделась. Мы находились в вытянутой комнате. У стен расставлены узкие деревянные кровати, между ними — простые деревянные сундуки, окованные железом. Вокруг длинного стола в центре комнаты, заваленного горой книг и перьями, стояли грубые скамейки. Мне хотелось взглянуть на книги, но я побоялась их брать. На другом конце комнаты — несколько канделябров с сальными свечами вокруг распятия, уже приготовлены на ночь. Ночь! Скоро снова станет темно. Я вздрогнула и поплотнее запахнулась в плащ. Бока и живот болели. Шаркая ногами, я почувствовала запах тимьяна от устилающего пол сена. Мне так хотелось наполнить тело острой чистотой этого запаха. Говорят, тимьян изгоняет червей, которые грызут мозг и вызывают безумие. Но ничто не могло изгнать этого червя. Он был внутри. Демон был внутри меня, и я ничего не могла сделать, чтобы прогнать этот ужас из своего тела. Я сделала ещё глоток воздуха, но аромат рассеялся и не вернулся.

— А здесь ты будешь спать, дитя, — Кухарка Марта указала на кровати у двери.

Как долго она говорит? И что ещё она сказала?

— Думаю, эти четыре кровати свободны. Можешь выбирать, какую захочешь. В сундуках лежат платья и серые плащи, ты наверняка найдёшь подходящий для себя. Можешь положить туда свою одежду, хотя её надо бы почистить, прежде чем убирать. — Она подошла ближе и повернула к свету моё лицо. — Какой ужасный порез. Как это случилось?

Я отстранилась от её прикосновения.

— Ничего, просто царапина.

— Идём, я попрошу посмотреть на рану Целительницу Марту. У неё много мазей, которые помогут тебя подлечить.

— Не трогайте меня. Я сама справлюсь. — Я слышала, что кричу, но не могла сдержаться. — Уйдите, оставьте меня одну!

Кухарка Марта казалась испуганной. Она неловко протянула руку, как будто хотела успокоить меня, но отдёрнула. Я чувствовала себя больной, каждую частичку тела как будто жгло. Мне хотелось забиться в какой-нибудь тёмный угол, подальше от всех.

— К тебе скоро присоединятся другие дети. — Кухарка Марта, переваливаясь, направилась к двери. — Не унывай, ты скоро найдёшь друзей.

Я подождала, пока за ней закрылась дверь, потом выбрала кровать в углу, подальше от занятых, и легла, свернувшись клубком под плащом. Постель была жёстче, чем та, к которой я привыкла, но, по крайней мере, кровать слишком узкая, чтобы делить её с кем-то. Весь день я как будто бродила в кошмарном сне. Мне было так больно, что я мало беспокоилась о том, куда меня отправили и что будет дальше. Сейчас, в незнакомой постели, я внезапно осознала, что оказалась одна среди чужих людей и совершенно не знаю, как быть и чего они от меня хотят. Горло сдавил страх. Я всегда стремилась сбежать из отцовского дома, но теперь, когда это случилось, хотелось туда вернуться. Там я хотя бы знала, что делать. Но я не могла вернуться. Отец отрёкся от меня и выбросил на улицу, как служанку. У меня нет больше ни дома, ни семьи. Нет ничего, кроме этих женщин-иностранок. Настоятельница Марта, Кухарка Марта, Целительница Марта — кто они? Отец говорил, они монашки какого-то богатого ордена. Он так считал потому, что они разбрасывали деньги, как помои свиньям. Сам он всегда находил причину урезать плату наёмным работникам и презирал тех, кто вёл себя иначе.