И что я говорю о зрелище? Часто и на площади, встретившись с женщиною, мы смущаемся; а ты, сидя вверху, где столько побуждений к нескромности, видя блудную женщину, выходящую с обнаженною головою, с великим бесстыдством, одетую в золотые одежды, делающую нежные и обольстительные телодвижения, поющую блудные песни и развратные стихотворения, произносящую срамные слова, и совершающую такие непристойности, какие ты, зритель, представив в уме своему потупляешь взоры, — как дерзаешь сказать, что не испытываешь ничего человеческого? Разве тело твое — камень? Разве оно — железо? Я не перестану повторять тоже. Разве ты любомудреннее тех великих и доблестных мужей, которые пали только от одного такого взгляда? Не слышал ли ты, что говорит Соломон? Может ли кто взять себе огонь в пазуху, чтобы не прогорело платье его? Может ли кто ходить по горящим угольям, чтобы не обжечь ног своих? (Притч.6:27-29). Хотя бы ты и не имел совокупления с блудницею, но ты имел с нею связь пожеланием и совершил грех волею. И не только в то время, но и тогда, когда окончится зрелище, когда она уже уйдет, в душе твоей остается ее образ, слова, одежды, взгляды, походка, стройность, ловкость, прелюбодейные члены, и ты уходишь, получив множество ран. Не отсюда ли беспорядки в доме? Не отсюда ли погибель целомудрия? Не отсюда ли расторжение браков? Не отсюда ли брани и ссоры? Не отсюда ли бессмысленные неприятности? Когда ты, занятый и плененный ею, приходишь домой, то и жена кажется тебе менее приятною, и дети — более надоедливыми, и слуги — несносными, и дом — отвратительным, и обычные заботы к устроенно надлежащих дел кажутся тягостными, и всякий приходящий — неприятным и ненавистным.

3. Причина же этого в том, что ты возвращаешься домой не один, но приводишь с собою блудницу, входящую не явно и открыто, — что было бы сноснее, потому что жена скоро выгнала бы ее, — но сидящую в твоей душе и в сознании, и воспламеняющую внутри тебя вавилонский, и даже гораздо сильнейший пламень, — ведь пищею этого пламени служит не хворост, нефть и смола, но то, что сказано выше, и все у тебя приходит в беспорядок. И как больные горячкою, не имея никакой причины обвинять прислуживающих им, по дурному влиянию болезни бывают недовольны всеми, отталкивают пищу, оскорбляют врачей, гневаются на домашних и обижают служащих, так точно и одержимые этою тяжкою болезнью беспокоятся и негодуют, постоянно представляя себе ту блудницу. О, тяжкие дела! Волк, лев и прочие звери, будучи ранены стрелою, убегают от охотника; а человек, разумнейшее существо, получив рану, стремится к той, которая ранила его, чтобы получить еще более тяжелую рану, и находит удовольствие в последней; это прискорбнее всего и производит неизлечимую болезнь. Кто ненавидит свою рану и не хочет избавиться от нее, тот как станет искать врача? Поэтому я и скорблю и терзаюсь, что вы приходите оттуда, получая столь великую заразу, и за малое удовольствие навлекаете на себя непрестанное мучение. Подлинно, еще прежде геенны и тамошнего мучения, вы уже и здесь подвергаете себя крайнему наказанию. Не крайнее ли, скажи мне, мучение — питать такую похоть, постоянно воспламеняться и везде носить с собою огонь непотребной любви и угрызение совести? Как ты приступишь к порогу этого святилища? Как прикоснешься к небесной трапезе? Как будешь слушать беседу о целомудрии, весь покрытый такими язвами и ранами, и имея душу, порабощенную страсти? И нужно ли говорить об остальном? И из того, что происходит теперь у нас, можно видеть душевную скорбь. Вот и теперь я вижу, как некоторые при этих словах ударяют себя в лице, и изъявляю вам великую благодарность за то, что вы — такие сострадательные люди. Я думаю, что многие, может быть, не согрешив сами ни в чем, делают это из сожаления о братских ранах. Потому я и скорблю и терзаюсь, что диавол заражает такое стадо. Но если вы захотите, то мы тотчас заградим ему вход. Как и каким образом? Если больных мы увидим здоровыми; если, распростерши сети учения, отправимся искать уловленных зверем и исхитим их из самой пасти льва. Не говори мне: отделившихся от стада немного. Хотя бы их было только десять, и то не малая потеря, и хотя бы — пять, хотя бы — один. Так и тот пастырь, оставивший девяносто девять овец, отправился за одною и не возвратился дотоле, пока не привел ее и возвращением той заблудшей пополнил оскудевавшее без нее сторичное число (Мф.18:12). Не говори, что он только один, но подумай, что это — душа, ради которой сотворено все видимое, ради которой существуют законы, наказания, мучения, бесчисленные чудеса и многообразные дела Божии, ради которой Бог не пощадил и Своего Единородного. Подумай, какая цена заплачена и за одного, и не пренебрегай его спасением, но, поди, приведи опять его к нам я убеди, чтобы он более не впал в тоже самое, и тогда мы будем иметь достаточное оправдание. Если же он не примет ни наших советов, ни ваших увещаний, то я, наконец, употреблю власть, которую Господь дал нам к созиданию, а не к расстройству вашему (2Кор.10:8).

4. Поэтому я предупреждаю и объявляю громким голосом: если кто после этого увещания и наставления пойдет на нечестивые и гибельные зрелища, того я не впущу внутрь вот этой ограды, не сделаю причастником таинств, не позволю ему прикоснуться к священной трапезе; но как пастыри отделяют шелудивых овец от здоровых, чтобы болезнь не распространилась и на прочих, так точно поступлю и я. Если в древности прокаженный должен был оставаться вне стана и, хотя бы это был царь, он выводился туда с диадемою, то тем более мы изгоним прокаженного душою из этого священного стана. Как вначале я употреблял увещание и совет, так теперь, после такого увещания и наставления, необходимо, наконец, прибегнуть и к отсечению. Ведь уже прошел год с тех пор, как я прибыл в ваш город (т.е. Константинополь), и я не переставал часто и постоянно предлагать вам такое увещание; но так как некоторые остались в этой заразе, то теперь уже мы произведем отсечение. Хотя я не имею железа, но имею слово, острее железа; и хотя я не ношу огня, но есть у меня учение, пламеннее огня и могущее жечь сильнее.

Не презирай же нашего приговора. Хотя мы не важны и весьма смиренны, однако, по благодати Божией, мы получили достоинство, по которому можем делать это. Итак, да будут отлучены такие люди, чтобы здоровые у нас сделались более здоровыми, а больные восстановили себя от тяжкого недуга. Если же вы вострепетали, услышав этот приговор, — а я вижу всех воздыхающими и сокрушенными, — то пусть они переменятся, и приговор будет отменен, потому что подобно тому, как мы получили власть вязать, так получили и разрешать и опять приводить (в Церковь). Да и не отлучать наших братий хотим мы, но отклонить позор от Церкви. Иначе теперь и язычники станут издеваться над нами, и иудеи будут насмехаться, если мы будем так равнодушно смотреть на наши собственные грехи. А в противном случае и они станут весьма одобрять нас и удивляться Церкви, получив уважение к нашим законам. Итак, пусть не входит в Церковь никто из предающихся этому прелюбодеянию, но пусть будет он отвержен и вами и станет общим врагом. Если же кто, говорит апостол, не послушает слова нашего в сем послании, того имейте на замечании и не сообщайтесь с ним, чтобы устыдить его (2Фес.3:14). Сделайте вот что: не разговаривайте с ними, не принимайте их в дом, не разделяйте с ними трапезы, не имейте с ними общения ни при входе, ни при выходе, ни на торжище; и таким образом мы легко возвратим их. И как тех зверей, которых не легко поймать, охотники загоняют в сеть, преследуя их не с одной стороны, а со всех, так и тех, которые уподобились свирепым зверям, мы будем преследовать общими силами, мы с одной, а вы с другой стороны, и тогда скоро уловим их в сети спасения. А чтобы это случилось, разделяйте и вы с нами негодование против них, или лучше скорбите за законы Божии, и мало-помалу обращайте столь тяжко болящих и согрешающих братий, чтобы они постоянно были с вами. Не малое постигнет вас осуждение, если вы будете пренебрегать такою погибелью, но вы подвергнетесь величайшему наказанию. Если и в домах человеческих, когда кто-нибудь из слуг уличен в краже серебра или золота, наказывается не один только похититель, но и знавшие о том и не открывшие, то тем более в Церкви. Бог скажет тебе тогда: видя, как из Моего дома украден не серебряный или золотой сосуд, но похищено целомудрие, как тот, кто причащался пречестного тела и участвовал в такой жертве, отправился в диавольское место и впал в такое преступление, почему ты молчал, почему терпел, почему не объявил священнику? И тогда ты подвергнешься не малому наказанию. Поэтому и я, хотя и опечалю (вас), однако, не пожалею наложить и тягчайшее наказание. Гораздо лучше нам, испытав скорбь здесь, избавиться от будущего осуждения, нежели тому, кому мы стали бы льстить словами, быть наказану тогда вместе с вами. Подлинно, не благонадежно и не безопасно для нас — покрывать это молчанием. Из вас каждый даст отчет за себя самого; а я должен отвечать за спасение всех. Поэтому я не перестану делать и говорить все, — хотя бы нужно было опечалить вас, хотя бы, показаться ненавистным, хотя бы несносным, — чтобы мне можно было предстать пред тем страшным престолом, не имея пятна, или порока, или чего-либо подобного (Ефес.5:27). Да будет же молитвами святых, чтобы уже развратившиеся скоро обратились, а оставшиеся неповрежденными еще более преуспели в чистоте и целомудрии, чтобы и вы достигали спасения, и мы радовались, и Бог прославлялся ныне и присно, и в бесконечные веки веков. Аминь.