ОБ УТЕШЕНИИ ПРИ СМЕРТИ

Слово 1-е

1. Внимайте, братие, в молчании, чтобы не пролетели мимо вас слова полезные, а иногда и необходимые. Тогда особенно и нужно врачевание, когда бывает тяжкая болезнь; тогда и надобно тщательно прикладывать целебную примочку, когда глаз страдает от боли. Впрочем, и тот, у кого нет этой болезни, пусть не ропщет, но лучше пусть выслушает, потому что и здоровому неизлишне знать полезное врачество. А у кого в настоящее время умственное око расстроено и страдает от боли, тот пусть будет еще более внимательным, чтобы открыть свое око для принятия врачества спасительной беседы, от которой можно получить не только утешение, но и облегчение. Известно, что если у кого болит глаз и если больной не согласится открыть его врачу, чтобы влить целебную примочку, то примочка будет течь по наружной поверхности века, а глаз останется больным; так и ум человека, пораженного скорбью, если вследствие чрезмерной печали не откроет себя для слова, то, не приняв спасительного увещания, начнет болеть еще сильнее, и, может быть, подвергнется тому, что указано в Писании: печаль мирская производит смерть (2Кор.7:10). Блаженный апостол Павел, учитель верующих и благотворный врач, сказал, что печаль бывает двоякого рода: одна добрая, а другая злая, одна полезная, а другая бесполезная, одна спасительная, а другая пагубная. А чтобы мои слова не показались кому-нибудь сомнительными, я приведу сами слова его. Он говорит: печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению; это — печаль добрая. Затем следует: а печаль мирская производит смерть; это — печаль злая.

2. Посмотрим же, братие, полезна ли или бесполезна та печаль, которая теперь занимает нас, которая теперь наполняет нашу грудь и слышится в самом голосе; может ли она принести пользу, или вред? Представим, что лежит бездыханное тело, лежит на столе человек без человека, члены без духа; ему кричат, а он не отвечает; его зовут, а он не не слышит; лежит с бледным лицом, с измененным видом, в котором выражается сама смерть; при этом вспоминаются его непрерывное молчание, удовольствие и польза, которые от него были, или могли быть; вспоминаются его отношения к другим, приходят на ум его приятнейшие слова, долговременное обращение с ним. Вот, без сомнения, то, что извлекает слезы, вызывает рыдание и повергает всю душу в глубокую печаль! Против этого, столь сильного, столь крепкого оружия скорби, надобно, прежде всего, поставлять ту мысль, что все, рождающееся в этом мире, необходимо должно умереть. Это — закон Божий и неизменный приговор, который изречен был праотцу человеческого рода, после его грехопадения, в словах Божиих: прах ты и в прах возвратишься (Быт.3:19). Что же случилось нового, если человек, на это рожденный, выполняет закон и приговор божественный? Что нового случилось, если родившийся от смертных соответствует своей природе в том, чего избежать не мог? Нет ничего необыкновенного в том, что существует издревле; нет ничего неслыханного в том, что случается каждодневно; нет ничего особенного в том, что всеобще. Если мы знаем, что деды и прадеды наши прошли этим же путем смерти, если слышали, что, наконец, и сами патриархи и пророки, от Адама первозданного, переселились из здешнего мира не без смерти, то возведем душу свою из глубины печали; ведь здесь человек отдает долг, которым он был должен. Как же можно печалиться, когда отдается долг? Подлинно, это — долг, которого невозможно заплатить никакими деньгами, — долг, от которого не избавляет ни мужество, ни мудрость, ни могущество, и которого не могут отклонить от себя, наконец, и сами цари. Я, конечно, посоветовал бы тебе усилить свою печаль, если бы это дело происходило от нерадения или от скупости, тогда как можно было бы тебе своими средствами откупиться от него, или отсрочить его; но если это Божие определение, твердое и неизменное, то мы напрасно скорбим и спрашиваем себя: почему такой-то умер, когда написано: Господни, Господни врата смерти (Пс.67:21)? Таким образом, если принять во внимание это общее условие нашей жизни, то отягченное око сердца начнет чувствовать облегчение, как бы от приложенной к нему первой примочки.

3. Я знаю, скажешь ты, что это общая участь; знаю, что тот, кто умер, заплатил долг; но я представляю происходившее от него удовольствие, припоминаю отношения его к другим, вспоминаю об его обращении. Если ты поэтому предаешься скорби, то ты действуешь ошибочно, а не руководишься разумом. Ты должен знать, что Господь, Который дал тебе это удовольствие, может дать и другое, лучшее; и Тот, Кто доставил тебе такое знакомство, имеет достаточно силы вознаградить тебя другим образом. Что касается пользы, то ты, как смотришь на свою пользу, так же должен думать и о пользе умершего; может быть, это для него полезнее, как написано: восхищен, чтобы злоба не изменила разума его; душа его была угодна Господу, потому и ускорил он из среды нечестия (Прем.4:11,14). А о сообществе с ним что мне сказать, когда самое время приводит его в такое забвение, как будто его никогда не бывало? Поэтому, что производит время и смена дней, то гораздо более должны производить разум и здравое суждение. Особенно же надобно помышлять о том, что Божественная мудрость изрекла чрез апостола: печаль мирская производит смерть (2Кор.7:10). Итак, если и удовольствие, и настоящая польза, и знакомство составляют предметы здешнего мира и радости века скоропреходящие, то, смотри, ради них падать духом и сокрушаться сердцем не есть ли поистине смертельная болезнь? Опять и опять я повторю те же слова: печаль мирская производит смерть. Почему же она производит смерть? Потому, что чрезмерная печаль обыкновенно доводит или до сомнения, или до пагубного богохульства.

4. Но, скажет кто-нибудь, как же ты запрещаешь оплакивать умерших, когда и праотцы плакали, и Моисей, раб Божий, и затем многие пророки, — особенно же, когда и праведнейший Иов разодрал свою одежду по случаю смерти сыновей своих (Иов.1:20)? Не я запрещаю оплакивать умерших, а просветитель народов — апостол, который говорит так: не хочу же оставить вас, братия, в неведении об умерших, дабы вы не скорбели, как прочие, не имеющие надежды (1Фес.4:13). Те, которые жили до закона, или находились под тенью закона, оплакивали своих мертвецов; но свет Евангелия не может так помрачаться. И они справедливо плакали, — потому что еще не приходил с небес Христос, Который осушил этот источник слез Своим воскресением. Они справедливо плакали, — потому что смертный приговор оставался еще в силе. Они справедливо проливали слезы, — потому что еще не было проповедано о воскресении. Хотя тогда святые и ожидали пришествия Господня, но между тем оплакивали умерших, потому что еще не видали Того, Кого ждали. Наконец, Симеон, один из ветхозаветных святых, который прежде также беспокоился о своей смерти, после того, как принял, на руки Господа Иисуса еще младенцем во плоти, с радостью приветствует свою кончину и говорит: ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром, ибо видели

очи мои спасение Твое (Лк.2:29,30). О, блаженный Симеон! Увидев то, чего ждал, он уже стал смотреть на свою смерть, как на мир и успокоение. А вот, скажешь, читается и в Евангелии, что плакали и о дочери начальника синагоги (Лк. 8:52), и сестры Лазаря оплакивали Лазаря (Ин.11:31). Но они рассуждали еще по ветхозаветному закону, — потому что еще не видели воскресения Христова из мертвых. Плакал, правда, и сам Господь о Лазаре уже погребенном, но не для того, чтобы подать пример оплакивания умерших, а чтобы своими слезами показать, что и Он воспринял истинное тело; или вероятно, Он по человеческой любви оплакивал иудеев, которые, не смотря даже на такое чудо, не имели уверовать в Него. Ведь не могла быть причиною слез смерть Лазаря, о котором сам Иисус сказал, что он уснул, и обещал пробудить его, как и сделал.