2. Поэтому, если кто из сомневающихся и неверующих спросит меня: как воскреснут умершие и в каком явятся теле? — то я отвечу ему устами и словами апостола: безрассудный! то, что ты сеешь, не оживет, если не умрет. И когда ты сеешь, то сеешь не тело будущее, а голое зерно, какое случится, пшеничное или другое какое семя, зерно мертвое и сухое, без влаги (1Кор.15:36,37); и когда оно истлеет, то снова восстает плодороднейшим, одевается листьями и снабжается колосьями. Итак, Кто пробуждает, зерно пшеницы для тебя, Тот неужели не в состоянии будет пробудить тебя для Себя? Кто каждый день пробуждает солнце как бы из гроба ночи и возводит луну как бы из погибели, и вызывает обратно времена года, возвращающиеся для нашей пользы, Тот неужели не возвратит к жизни нас самих, для которых Он возобновляет все, неужели попустит однажды навсегда погибнуть тем, которых Он воспламенил Своим дыханием и оживил Своим Духом? Неужели навсегда перестанет существовать человек, который благоговейно познал и почитал Его? Но ты опять сомневаешься: как можешь ты возобновиться после смерти, воссоздаться из праха и разрушившихся костей? Скажи же мне, человек, чем ты был прежде своего зачатия в утробе матери? Ничем, конечно. Итак, Бог, сотворивший тебя из ничего, не удобнее ли может воссоздать тебя из чего-нибудь? Поверь мне, легче будет обновить уже прежде бывшее Тому, Кто мог сотворить и то, чего не было. Кто повелел тебе в утробе твоей матери произрасти из капли безобразной жидкости и облечься нервами, жилами и костями, Тот, поверь мне, в состоянии, будет родить тебя снова из утробы земной. Но ты боишься, что иссохшие твои кости не смогут облечься прежнею плотию? Не суди, не суди о величии Божием по собственной своей немощи. Бог, Творец всех вещей, одевающий деревья листьями и луга цветами, может немедленно облечь и твои кости в определенное время весны, при воскресении. Сомневался в этом самом некогда и пророк Иезекииль и на вопрос Господа, оживут ли сухие кости, которые представились ему рассеянными по полю, отвечал: Господи Боже! Ты знаешь это (Иез.37:3). Но, когда он увидел, как кости, по Божию повелению и его собственному пророчеству, пошли к своим местам и составам, когда увидел, что сухие кости стали облекаться нервами, связываться жилами, покрываться плотью, одеваться кожею, то после этого изрек пророчество о духе, и пришедший дух каждого вошел в лежащие на земле тела; они воскресли и тотчас встали. Убежденный таким образом в воскресении, пророк описал это видение, чтобы познание о таком предмете дошло до потомков. Поэтому справедливо взывает Исаия: оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела! Воспряните и торжествуйте, поверженные в прахе: ибо роса Твоя — роса растений, и земля извергнет мертвецов (Ис.26:19). Подлинно, как семена, увлаженные росою, прозябают и возрастают, так возрастут и кости верующих от росы Духа.

3. Но ты сомневаешься, каким образом из малых костей может восстановиться целый человек? А ты сам из малой искры огня производишь большой пламень: неужели же Бог не в состоянии будет из малой закваски твоего праха восстановить полный состав твоего небольшого тела? Если ты и скажешь: и самых остатков тела нигде не видно, так как, может быть, они истреблены огнем, или пожраны зверями, — то, прежде всего, знай, что все разрушающееся хранится в недрах земли, откуда по повелению Божию опять и может произойти. И ты, когда еще огня не видно, берешь камешек и кусочек железа и из недр камня высекаешь огонь, сколько нужно. Если же ты, при помощи своего ума и искусства, которыми тебя Сам Бог наделил, производишь на свет то, что было невидимо, то неужели у величия Божия не достанет силы для того, чтобы произвести то, чего еще не видно? Поверь мне, для Бога все возможно.

4. Ты спрашивай только о том, обещал ли Бог совершить воскресение; и когда узнаешь из свидетельств, столь многих, что оно обещано, когда будешь иметь несомненнейшее уверение Самого Господа Христа, то, утвердившись в вере, уже перестань бояться смерти. Кто еще боится ее, тот не верует; а кто не верует, тот впадает в неисцелимый грех, так как своим неверием дерзает представлять Бога или бессильным, или лживым. Но не то доказывают блаженные апостолы, не то — святые мученики. Апостолы, в доказательство этого учения о воскресении, проповедуют, что Христос воскрес, и возвещают, что в Нем будут воскрешены и умершие; притом, они не отказывались ни от смерти, ни от мучений, ни от крестов. Если же при свидетельстве двух или трех свидетелей станет всяк глагол, то как можно подвергать сомнению воскресение мертвых, которое имеет так много и таких достоверных свидетелей, о котором они свидетельствуют, проливая кровь свою? А святые мученики? Имели ли они твердую надежду воскресения, или нет? Если бы не имели, то не приняли бы, как величайшее приобретение, смерть после столь многих мучений и казней. Они помышляли не о казнях настоящих, а о наградах последующих; они знали, что видимое временно, а невидимое вечно (2Кор.4:18). Выслушайте, братие, и о примере мужества. Мать (Маккавеев) убеждала семерых сыновей своих, и не плакала, а больше радовалась; видела она, как сыновей ее терзают когтями, рассекают железом, жарят на сковороде, и не проливала слез, не испускала воплей, но старательно убеждала детей к терпению. Ведь она была не жестокосердою, а верующею, она любила сыновей, но не изнеженно, а мужественно. Она побуждала детей к страданию, которое с радостью и сама приняла, — потому что была уверена в воскресении своем и сыновей своих, Зачем говорить о (других) мужах, женах, отроках, отроковицах, как они радовались этой смерти, с какою величайшею поспешностью переходили к небесному воинству? Они могли сохранить настоящую жизнь, если бы захотели, — потому что от них зависело отречься от Христа и жить, или исповедать Его и умереть. Но они избрали лучше потерять жизнь временную и приобрести жизнь вечную, оставить землю и поселиться на небе.

5. После этого, братие, есть ли какое место сомнению? Может ли еще оставаться страх смерти? Если мы — сыны мучеников, если мы желаем быть их общниками, то не станем скорбеть о смерти, не будем оплакивать любезных нам, которые прежде нас отходят к Господу. Если мы захотим скорбеть о них, то будут укорять нас блаженные мученики и скажут: о, верующие и желающие царства Божия, вы, которые горько плачете и рыдаете о любезных ваших, умирающих спокойно на ложах и мягких постелях, — что стали бы вы делать, если бы увидели их мучимыми и умерщвляемыми от язычников за имя Господне? Разве нет у вас древнего примера? Праотец Авраам, принося в жертву своего единственного сына, заклал его мечом послушания Богу (Быт.20:10), не пощадил и того, кого любил такою любовью, чтобы доказать свою покорность Господу. Но, если вы скажете, что он так поступил по Божию повелению, то ведь и вы имеете заповедь, чтобы не скорбеть об усопших. А кто не соблюдает самого малого, тот как соблюдет большее? Или вы не знаете, что дух, который сокрушается в таких обстоятельствах, оказывается неспособным к делам труднейшим? Кто боится ручья, тот пойдет ли когда-нибудь в море? Так и тот, кто нетерпеливо оплакивает потерю, в состоянии ли будет когда-нибудь выступить на подвиг мученический? Напротив, тот, кто в подобных обстоятельствах остается твердым и великодушным уже этим самым устрояет себе ступень к подвигам важнейшим.

6. Этого, братие, достаточно было бы для того, чтобы научиться презрению смерти и утвердиться в надежде на будущее. Но остается мне привести один пример из древности, который может доставить всякое утешение и который пусть выслушают все слухом сердца, хотя бы и страждущего. Великий царь Давид весьма сильно скорбел, когда любимый его сын, которого он любил, как свою душу, был поражен болезнью (2Цар.12:16 и след.); а так как человеческие средства уже не приносили никакой пользы, то он обратился к Господу, отложив царскую пышность, сел на земле, лег во власянице, не ел и не пил, молясь Богу целых семь дней, в надежде, не будет ли ему возвращен сын его. Старейшины дома его приступили к нему с утешениями и просили его вкусить хлеба, опасаясь, чтобы он, желая жизни сыну, сам прежде него не дошел до изнеможения; но не могли ни убедить его, ни принудить, — потому что нетерпеливая любовь обыкновенно презирает и сами опасности. Царь лежал в мрачной власянице, а сын его болел; ни слова не доставляли ему утешения, ни сама потребность пищи не действовала; душа его питалась скорбью, грудь дышала печалью, вместо питья текли из глаз слезы. Между тем совершилось то, что было предопределено Богом: младенец умер; жена была в слезах, весь дом наполнен был стонами, слуги в страхе ожидали, что будет; никто не смел известить господина о смерти сына, опасаясь, чтобы царь, который так горько оплакивал еще живого сына, не лишил себя жизни, услышав об его смерти. Между тем как слуги совещались между собою, между тем как они в унынии то советовали, то запрещали друг другу говорить, Давид понял и предупредил вестников, спросив, не скончался ли сын. Не имея возможности отрицать, они слезами объявили о случившемся. При этом было необыкновенное опасение, сильное ожидание и страх, как бы нежный отец не подверг сам себя опасности. Но царь Давид немедленно оставляет власяницу, весело встает, как будто получив весть о безопасности сына, идет в умывальницу и умывает свое тело, приходит в храм, молится Богу, вкушает пищу вместе с приближенными, подавив вздохи, отложив всякое сетование, и с веселым уже лицом. Домашние удивляются, приближенные изумляются этой необыкновенной и внезапной перемене и, наконец, осмеливаются спросить его, что это значит, что при жизни сына он так скорбел, а по смерти — не скорбит? Тогда этот необыкновенный по своему великодушию муж отвечал им: пока сын был еще жив, то необходимо было и смириться, и поститься, и плакать пред лицем Господним, потому что была надежда на возвращение его к жизни; но, когда воля Господня совершилась, то безрассудно и нечестиво терзать душу бесполезным плачем; теперь, говорит он, пойду к нему, а оно не возвратится ко мне (2Цар.12:23). Вот пример великодушия и мужества! Если же Давид, еще бывший под законом, имевший, не скажу позволение, а необходимость — плакать, если он так удержал душу от безрассудного плача и так умерил печаль свою и своих приближенных, то мы, живущие уже под благодатию, имеющие верную надежду воскресения, получившие запрещение всякого сетования, почему так упорно оплакиваем своих мертвецов по примеру язычников, поднимаем безрассудные вопли, как бы в некоторого рода опьянении разрываем одежды, обнажаем грудь, поем пустые слова и причитанья около тела и гробницы усопшего? Для чего, наконец, окрашиваем платье в черный цвет, если только не для того, чтобы не только слезами, но и самою одеждою показать себя поистине неверующими и жалкими? Все это, братие, должно быть чуждо нам, непозволительно; а если бы и было позволительно, то не было бы прилично. Впрочем, иных из братьев и сестер, которых собственная вера их и заповедь Господня могли бы сделать твердыми, обессиливает и сокрушает мнение родственников и соседей, как бы не почли их каменными и жестокосердыми, если они не переменят одежды, если не предадутся с неистовством безумному плачу. Но как пусто, как непристойно думать о мнении людей заблуждающихся, а не бояться того, как бы не причинить ущерба вере, которую принял! Почему бы такому человеку не поучиться лучше терпению? Почему бы тому, кто сомневается, не научиться от меня вере? Если бы даже и действительно в груди его была такая печаль, то и в таком случае следовало бы в безмолвии умерять скорбь рассудительностью, а не разглашать о ней с душевным легкомыслием.