Рири усмехнулся, и усмехнулся с заметным удовлетворением:

— Было и это. Угадали, дядя Андре. Жаклин так и зовет меня эти полгода: «Мсье мой опекун».

В редакцию Андре Клеман не мог явиться в замаранном отцовском пиджаке — там он был персоной, «патроном», принимал посетителей, выступал на собраниях и по телевидению, ездил в командировки. Поэтому он со вздохом надел модный серый костюм, которым гордилась больше всего его Тереза, и повязал красивый галстук, «удавку», как он его называл. Машины у него не было — он ленился управлять сам, а иметь шофера ему было не по средствам. Тогда метро? И тут же он вспомнил, что парижское метро со вчерашнего вечера бастует. Парижане к этому привыкли: было известно, что метрополитеновцы борются за изменения трудовых договоров, за улучшение условий жизни, за оплаченные выходные дни, за повышенную пенсию старикам — словом, за все, что так хорошо понимали и одобряли французские рабочие.

Андре Клеман пришел на свою площадь, площадь Данюб, где у ворот большой больницы был вход в метро: железная вывеска в стиле начала века, карта парижского метро и каменная, из двух маршей, лестница вниз. Внизу все было тихо и пустынно: не клацали своими металлическими зубами турникеты, не было ни кассиров, ни контролеров, и на табурете лежала вязаная шаль старой Женни Лонг — контролерши, которая славилась в квартале тем, что иногда пропускала «зайцами» своих любимцев, бельвилльских школьников. Написанная от руки записка была приклеена к окошечку кассы: «Поезда на этой линии будут ходить сегодня до 2-х часов дня».

Андре с удовлетворением подумал: «Успел». Мимо него с шутками и смехом по лестницам сбегали бельвилльцы: всех забавляло, что можно ехать бесплатно. Издевались над администрацией, которая терпит страшные убытки, издевались над хозяевами больших магазинов, над шефами учреждений: все сегодня откроется значительно позже, чем обычно, потому что служащие опоздают и хозяева даже не смогут к ним придраться — метро бастует и, кажется, бастуют шоферы автобусов и трамвайщики. Многие не спускались в метро, а с холмов Бельвилля к центру устремлялся быстрый, многоцветный, то сужающийся, то, наоборот, широко растекающийся человеческий поток. Торопились элегантные продавщицы магазинов, корректные банковские и министерские чиновники, служащие авиа- и автокомпаний, страховые агенты, мелкие кустари, цветочницы, гарсоны из бистро и ресторанов, длинноволосые студенты и лицеисты, девчонки в мини-юбках и шортах, в белых гольфах на загорелых ногах, похожие со своими распущенными волосами на русалок. Шли мерным шагом рабочие в комбинезонах и белых куртках, мастеровые со связками провода на плечах, с малярными кистями и распылителями, грузчики и мясники с Центрального рынка — с обнаженной грудью, в белых халатах до пят — точь-в-точь библейские первосвященники. Словом, поток этот состоял из тех, у кого не было и, верно, не будет собственных автомобилей.

Погода была великолепная, совершенно летняя, и настроение толпы почти карнавальное: нарушилась рутина, а это всегда приятно.

Поезд шел только до узловой станции — Восточный вокзал. На асфальтовом, перерезанном железными лестницами перроне толпа пассажиров окружала красивую немолодую женщину в форменном голубом халате и синей пилотке, чуть приспущенной на бархатную бровь. Отчетливо, громко, так, чтобы все слышали, женщина объясняла, какие станции работают, как можно добраться до них наземным транспортом, как от Восточного вокзала пройти на такую-то и такую-то улицу.

— Только имейте в виду: сейчас автобусы и трамваи еще ходят, но с полудня шоферы и трамвайщики обещали присоединиться к нам, — громко объявила она. — Наверное, таксисты тоже не останутся в стороне. Словом, если нет собственного автомобиля, надежда одна — на собственные ноги.

— Как вы полагаете, мадам, долго мне придется утруждать мои ноги? — с ухмылкой спросил ее какой-то молодой франт.

Она окинула его быстрым взглядом, собиралась что-то ответить, но ее опередил желчный черноусый пассажир с портфелем. Его потрепанный плащ и воротничок с бахромкой, видимо, сделали его нервным и нетерпеливым.

— Спросите об этом своих дружков-чиновников, мсье! — закричал он на весь перрон. — Это они во всем виноваты.

Женщина в пилотке успокоительно ему улыбнулась.

— Вы правы, мсье. Пойдет администрация навстречу метрополитеновцам, выполнит наши требования, и вы, мсье (она повернулась к франту), уже к вечеру дадите отдых вашим бедным ногам.

— О, я не сомневаюсь… — начал было франт.

— А я, мсье, очень сомневаюсь, — перебила его женщина в пилотке. — Но мы не собираемся отступать от своего. Вот и выходит, что вам придется вдоволь погулять по нашему прекрасному городу.

Франт пробормотал что-то нелестное в адрес забастовщиков и поспешил смыться. Толпа то приливала, то отливала от перронов. Пришел еще поезд с действующей станции Пре-Сен-Жерве, и снова вокруг женщины в пилотке начало то смыкаться, то размыкаться плотное кольцо пассажиров. В этой толпе нос к носу столкнулись Надя Вольпа, седая, юркая, в черных, ловко облегающих ее сухую маленькую фигурку брюках и шелковой тунике, и Старый Старожил, удивительно элегантный и подтянутый.

— Ко мне ты ходишь чуть не в трусах, а в город небось джентльменом вырядился, — буркнула Надя вместо приветствия. — Как тебе это нравится? Третья забастовка за два месяца!

— А вам разве не нравится? — вопросом на вопрос отозвался Андре Клеман. — Я помню, когда-то и вы бастовали со швейниками. И почему вы в метро, а не на своей машине?

— Меня неделю назад зацепил какой-то молодой лихач, смял левое переднее крыло. Я еще не удосужилась сказать Саиду, чтоб он завел машину в гараж к своему хозяину, — объяснила даже с некоторым удовольствием Надя. — А забастовка, я хорошо это понимаю, — единственная возможность выжать что-то из хозяев для бедных людей. И потом, если забастовщикам помогают такие, как Жаклин Мерак и Кристин Монтель, значит, это стоящее дело…

— Жаклин Мерак? — изумился Старый Старожил. — Каким образом?

— Ты что, не читаешь своих газет? — уязвила его Надя. — Даже по радио сообщали, что сбор со своего ближайшего концерта Жаклин передает в фонд престарелых метрополитеновцев.

— Гм… Странно… Кто же ее надоумил? — пожал плечами Андре.

— А Кристин Монтель — вон она. — Надя показала на женщину в пилотке. — Я ее знаю почти столько же, сколько тебя. Ее муж погиб в Сопротивлении.

— Мне это известно, — кивнул Андре, — она давно у нас в мэрии занимается инвалидами войны. Кажется, коммунистка.

Пришел новый поезд из Пре-Сен-Жерве, и новая толпа пассажиров разъединила Надю Вольпа и Старожила. Он видел только издали ее руку, поднятую над головами и махнувшую ему на прощание.

И почти тотчас в этой толпе его дружески крепко обняли за талию, и молодой голос сказал над самым его ухом:

— Какова забастовка?.. Весь Париж на улицах, из-под земли все вылезли на солнышко. Ух и завертятся теперь патроны, точно на горячей сковородке!

Рири Жюльен, смеясь, взглянул на Андре Клемана:

— А вы куда направляетесь? К себе, в редакцию?

Андре мельком глянул на его раскрасневшееся, весело-возбужденное лицо. Под мышкой Рири нес пачку каких-то отпечатанных листков. Такие же пачки тащили за ним двое парней: один рыжий, веснушчатый, которого Клеман видел впервые, а во втором он сразу признал Саида.

— В редакцию я нынче пойду позднее, — сказал он, — мне сначала нужно заглянуть в забастовочный комитет, взять там обращение работников метро к шоферам автобусов и таксистам. Возможно, это будет у нас напечатано.

Рири и его парни как-то глупо, на взгляд Андре, заулыбались.

— Так мы туда же идем, дядя Андре, — фыркнул уже без всякого стеснения Рири. — Текст обращения — вот он, у нас. Мы с ребятами его размножили. Ведь мы здесь с самого раннего утра.