У него были точеные розовые ручки и ножки, прозрачный хитон, светлые кудри над кукольным пухлым личиком и блестящие белые крылышки за плечами.

— Этого мы повесим на самый верх, рядом со звездой, — сказала Боболь, еще раз оглядывая почти украшенную елку. — Это любимый ангелок Матери.

— Какой хорошенький! — простонала Шанталь, молитвенно дотрагиваясь до восковых ручек. — Хочу этого ангельчика! Пусть мне его подарят!

— Тебе будет другой подарок. — Боболь говорила железно. — Мать сказала, что это — талисман, он приносит счастье. Ей подарил ангела один испанский мальчик, который жил здесь. Он думал, что его маму убили, а она вдруг нашлась. И теперь они счастливы и живут вдвоем на юге.

И говоря так, Боболь взобралась на стремянку и повесила воскового ангела на самый верх пушистой, пахнущей смолистым лесом елки.

Шанталь всхлипнула, провожая ангела глазами. И еще одну детскую душу пронзила печаль. И еще одной девочке вдруг страстно захотелось иметь ангела, завладеть им, скрытно любоваться, запереть в деревянную шкатулку, где уже хранилось самое дорогое, самое заветное: черная, насквозь прокуренная трубка отца, лента из волос Сими, письма Рири, железное колечко, которое она надевала только по ночам…

«Кажется, я все-таки дефективная… Выросла почти совсем взрослая дуреха, и вдруг подай мне игрушечного ангела! Пусть это талисман, но ведь в сущности это игрушка. Крошка Шанталь зарится на игрушку — это понятно и законно, но ты-то, ты-то — стыд какой! Узнает Рири — обхохочется! Нет, нет, и думать не смей!.. Сейчас же выкинь это из головы!..»

Так Клоди стыдила и уговаривала себя и пыталась смирить свое желание, но ангел, парящий наверху, среди темно-зеленых игл, манил ее все сильнее, все неотступнее она думала о нем.

«Вот возьму и украду. Да, да, просто украду! Ведь называли меня «похитительницей детей». А теперь украду не живого малютку, а воскового. Никогда у меня не было такой прелести. Ах, как мне его хочется! Дождусь, чтобы кончили украшать елку, чтобы все ушли. Стремянку, конечно, еще оставят, на всякий случай, а я заберусь и возьму его. А Рири? Что ж, Рири меня не послушался, ушел в свой лыжный поход с мальчиками, и я не стану о нем думать, не стану с ним считаться, пусть знает, какая я», — мстительно раздумывала она.

Только сегодня утром ребята провожали трех старших мальчиков до остановки автобуса, идущего в долину Романш к трем главным снежникам Лотарэ. На шоссе было тепло и тихо, солнце изредка прорывалось сквозь рыхлые облака, и тогда снег начинал играть разноцветными искрами, и желтые солнечные зайцы резвились, прыгая по заснеженным опушкам.

Под стрелами восхищенных девчоночьих глаз, под завистливыми взглядами остающихся мальчиков три лыжника старались выглядеть особенно небрежно-независимыми. Одетые в облегающие синие костюмы и красные вязаные шапочки с пышными помпонами, они были удивительно хороши и юны все трое — бледный Рири с миндалевидными мечтательными глазами и темными длинными кудрями, смуглый и румяный, с намечающимися усиками южанин Раймон и голубоглазый, с золотистым пушком на щеках и белозубой улыбкой Дидье. Рюкзаки за плечами, красно-синие, сверкающие металлическими подрезами лыжи, притороченные к мешкам топорики — все это красивое, ловко пригнанное оборудование так шло стройным мальчикам, делало их такими неотразимыми, что даже Клоди, сердитая и надутая, нет-нет да и взглядывала исподтишка на Рири — непослушного, упрямого, как всегда, Рири, который все-таки настоял на этом походе. Про Брижит нечего и говорить — она просто ела глазами Раймона, а Дидье скромно принимал восторги Мари. И Казак тоже пожирал глазами мальчиков — просился ехать с ними.

— Смотрите же, не опоздайте завтра на елку, — наказывала Брижит. — В полдень у нас будут игры и угощение для малышей, а ровно в три часа — елка для старших с концертом, танцами и разными развлечениями.

— А подарки нам будут? — спросил Раймон. — Если без подарков, не стоит и возвращаться.

— Подарки будут всем! — Брижит возмущенно повела плечами. — А тебе, Раймон, просто стыдно спрашивать: разве ты забыл, какой чудесный галстук достался тебе в прошлом году? Мать сама ездит перед каждым рождеством в Гренобль выбирать всем подарки.

— Ну-ну, я пошутил, — примирительно сказал Раймон. — Мы же знаем, как чудесно бывает у вас каждый год на елке. Конечно, мы вернемся ровно к трем, даже, наверное, пораньше. Поднимемся на подъемнике разика три-четыре на верхнее плато, а оттуда ка-ак сиганем вниз — ух! Даже дух захватывает, как подумаю!.. Там ведь скорость знаешь какая! Говорят, километров под сто, не меньше, да еще восемь витков. Рири обещал, что это будет самое сильное ощущение за всю нашу жизнь! Он и в прошлом году хотел нас туда свести, да, помните, подвернул в Мулен Вьё ногу. Зато сейчас накатаемся вволю…

Брижит покачала головой:

— Отчаянные вы типы, вот что я скажу! А Рири отчаянней всех — это все его затеи. И никого не слушает — ни Мать, ни Патоша, ни мсье Клемана… Недаром и Патош и Клоди на него обиделись… А вдруг с вами что-нибудь случится? Кто-нибудь сломает ногу, или разобьется, или еще что-нибудь…

— Да будет тебе, Брижит! — прервал ее причитания Дидье. — Что ты все каркаешь? Ничего с нами не случится, можешь не сомневаться.

— А где вы собираетесь кемарить? — спросила Мари.

— Собираемся что? — не понял Дидье.

Мари возмущенно фыркнула:

— Вы здесь все безнадежные тупицы, ничего не понимаете! Я спрашиваю на старофранцузском: где вы собираетесь ночевать?

— А, вот оно что, — с облегчением промолвил Дидье. — У самого Лотарэ есть гостиничка для лыжников, нечто вроде мотеля. Патош знает владельцев — молодую пару итальянцев. Он звонил туда, и нам обещали оставить комнату. И даже с камином…

Пока шел этот разговор, Рири, делая вид, что гладит Казака, приблизился к Клоди.

— Послушай, Диди, я хотел объяснить… — начал он тихо.

Девочка демонстративно отвернулась:

— Я сказала: я с тобой не разговариваю.

— Но, Клоди, я не мог не пойти, я обещал ребятам. Пожалуйста, не сердись, — уговаривал мальчик.

Она упрямо вздернула голову. Рири робко тронул ее руку в варежке:

— Я тебя прошу, Диди, не обижайся на меня. Дай мне руку на счастье.

Казак начал поскуливать.

— Ты слышишь, Диди, вон и Казак просит, — пытался он пошутить.

Но ей нравилось его мучить, нравилось, что он так выпрашивает ее ласку. Она вырвала руку:

— Пожалуйста, не лезь ко мне! Еще говорил всякие хорошие слова, а сам…

Она не докончила. Из-за поворота показался весь окутанный морозным инеем, запорошенный снегом автобус. Багажник на его крыше ощетинился лыжами. Из затуманенных окон выглядывали лица немногих пассажиров. Дверцы раздвинулись, и мальчики один за другим вскочили на подножку. Последним поднялся Рири.

— До свиданья! Счастливого пути! Возвращайтесь, мы ждем! — закричали провожающие.

Раймон и Дидье замахали рукавицами. Один Рири стоял неподвижно. Глаза его следили за тающей в снегах девочкой, к которой прижималась лохматая собака с поднятыми ушами. Казак все еще надеялся, что его возьмут в горы.

Это происходило утром. А сейчас Клоди, поглощенная своими мыслями о том, как она похитит ангела, машинально подавала Боболь хлопушки, свечи, золоченые орехи и даже не слышала, как в зал вошли Анриетт и Патош, нагруженные пакетами и свертками.

Анриетт всегда любила наводить «последний глянец» на елку, на подарки, на украшение стола. Кроме того, каждый год в сочельник в республике бывали игры, пение, танцы и разные смешные выдумки. Вот и сейчас за Анриетт следовала с большим клетчатым мешком Брижит. В мешке были пакетики с травами, собранными ребятами летом в горах. На каждом пакетике шутливые надписи: