— Гуляли… да ведь дождик… гуляли они…

Лейшис был не слишком речист; создавалось даже впечатление, что разговаривать он поленивается; это относилось, впрочем, и к остальным занятиям; и к мыслительному процессу; Ауримас частенько видел его около портье — Лейшис посиживал на стуле и подозрительно поглядывал сквозь стеклянную гостиничную дверь на снующих взад-вперед постояльцев, — иногда он напоминал уходящим, что надо оставлять ключ; на его лице — розовом, круглом, тщательно выбритом, словно было написано: боюсь шелохнуться, как бы не переутомиться; это подтверждал и взгляд, и скептическая, скорбная улыбка непонятого мудреца.

— Никакого дождика, папа, — оживилась Соната. — Давно кончился.

— Как это — кончился, вон какие мокрые, — Лейшис уставился на нас, и это кое что да значило; глазки его недобро сверкнули в электрическом свете. — А если воспаление легких схватите или там… плеврит… мало ли…

Ауримасу все это было не в диковинку — и «мало ли», и «плеврит»; он прекрасно знал, что для Лейшиса не было слова страшнее плеврита, поскольку однажды у него кололо в боку и врачи сказали, что вполне возможно — плеврит, сухой или мокрый, — надо обследоваться; жена, однако же, утверждала, что колотье в боку — от долгого лежания в постели по утрам (сама она вставала по-деревенски — с петухами) и от слишком холодного пива; а то и просто от лени или от мнительности, — ведь он считает, что у нее нет других дел, кроме как скалить зубы с молодыми постояльцами гостиницы или с сотрудниками; Ауримас в эти дела не вмешивался; с него и Сонаты было достаточно.

— Мы же не старики… — бойко ответила Соната и кинула на стол сумочку; настроение у нее было хоть куда, и было ясно, что отцовские упреки не омрачат ей жизни. — А это что? — она изумленно воззрилась на коробку конфет рядом со связкой ключей, прямо посередине столика. — Гости, да, мам? Из Вильнюса?

— Соната… — Ауримас пожал плечами.

— А что?

— Перестань! — Лейшене сразу же метнула взгляд на мужа и хлопнула ладонью по столику; ключи подпрыгнули кверху. — Сколько можно!

— Да мало ли…

— На сегодня хватит, — повторила она более спокойно и взглянула на Ауримаса; глаза у нее тоже были зеленые, как и у Сонаты, только чуть позлее и не такие бойкие. — Прекрати. Давайте поужинаем.

Она встала и нажала розовую кнопку около двери; жест этой вытянутой к стене руки снова напомнил Ауримасу Сонату — по-спортивному подтянутую и бодрую, настороженную, как готовая к прыжку лосиха; снедаемый ревностью, измученный плевритом Лейшис, при своем напыщенном выражении лица унтер-офицера сметоновской[17] армии, рядом с ней и впрямь смахивал на пожилого швейцара гостиницы.

— Пожалуйста, товарищ директор! — Словно из-под земли выросла молодая, цветущая буфетчица; ее щеки были румяны, грудь с трудом умещалась в блузке; она, как и Соната, бросила взгляд на шоколадный набор.

— Что у нас сегодня на ужин?

— Карбонады, фасоль, кофе…

— Икра есть?

— Поищем.

— Сардины? Или шпроты?

— Я посмотрю, товарищ директор.

— И, будьте любезны, масло, булочки… Отбивные — тоже, но, пожалуйста, поскорей… Теплые?

— Горячие… ведь мы для правительственного номера, знаете…

— Знаю, знаю. Принеси. И еще… — Лейшене заколебалась. — Нет, не надо. Хватит пива. Слышишь, — она хлопнула мужа ладонью по плечу, — пива дадут. Детям — ни капли.

— Ауримасу можно, — заступилась за друга Соната.

— Ты разрешаешь? — Лейшене ухмыльнулась. — Ну, с твоего разрешения…

— Ах, мамочка, не придирайся, — Соната надула губы. — Я знаю, что говорю: сегодня Ауримасу можно. Сегодня он заслужил.

— На танцах? Мне говорили.

— Быстро тебе докладывают, мамочка.

— А как же — ведь самим вам некогда даже зайти и предупредить!..

— Мы хотели, но… — Соната как бы невзначай покосилась на коробку, лежащую на столике; Лейшене покраснела; это делало ее еще более моложавой.

— Вот как! Когда-нибудь еще мы с тобой об этом…

— Он был на собрании, мама, — Ауримас. Там его ругали, ты понимаешь!

— Ругали? — Лейшене пожала плечами. — И за что же? Разве он директор гостиницы? Материально ответственное лицо?.. — она повернулась к мужу. — Или завскладом?

— Ауримас — писатель, мама. А писательская доля, сама знаешь…

Конечно, Соната говорила с чужих слов — услышала где-нибудь в коридоре, в перерыве между лекциями, а то и на танцах; Ауримас — тот избегал слова «писатель»; непривычно звучало оно в устах Сонаты, и все же Ауримаса оно не покоробило; он даже был благодарен ей за крохи внимания к тому, что сейчас было так важно для него; Соната определенно менялась.

Принесли ужин; все сели; Лейшис, понятно, старался держаться подальше от жены, Соната же теснилась ближе к Ауримасу, вот и получилось, что трое сгрудились на одном краю стола, а хозяйка сидела напротив в одиночестве; пиво, тем не менее, поставили около нее.

— Молодец, Ируся, уважаешь меня, — шутливо заметила хозяйка и переставила бутылки на середину стола. — Ладно уж, давай-ка принеси… знаешь, из фондов…

Цветущей, пышной Ирусе не требовались подробные разъяснения; в мгновение ока была внесена пузатая бутыль шампанского.

— Надо же, по какому случаю? — Лейшис выпучил глаза, явно повеселев. — Может, ради, так сказать…

Он возвел очи к потолку (наверху размещались правительственные номера) и даже ткнул туда пальцем, потом многозначительно поджал губы и с достоинством опустил голову; Лейшене метнула в его сторону грозный взгляд.

— Сперва подумай, чем на хлеб зарабатываешь, Валериан, — произнесла она чересчур назидательно, — а потом и говори. И держи свои чувства при себе… А выпить мы можем хотя бы и потому, что в кои-то веки явился к нам опять Ауримас… С тех пор, как стал студентом (повысили, подумал Ауримас), он вроде бы подзабыл, что есть у него друзья и под этим кровом… Даже когда выдался не совсем простой случай, он и то не выкроил времени заглянуть…

— Я уже поставила ему на вид, — Соната поспешила обратить разговор в шутку. — Зачем же опять…

— Надо же, Леонора… ты все…

— А может, я именно с Ауримасом хотела в тот день чокнуться? Как со свойским парнем… Или мне нельзя? Неужели мне с одним старьем, таким вот, как ты, а, дед?

— Ну, мамочка! — умоляюще протянула Соната. — Очень тебя прошу…

— Проси, проси! Но не думай — мамаша еще покамест не древняя старуха. Ведь мне и сорока нет. Может, и я чего-нибудь да стою…

Она рассмеялась тихим смехом; Ауримас и Соната переглянулись.

— Мама! — повторила Соната. — Ну хотя бы сегодня… здесь…

— Почему же!.. Чужих здесь нет! — Лейшене подняла бокал и широко улыбнулась, повернувшись лицом к Ауримасу. — Ты, Ауримас, особенно не слушай, что она городит… Соната эта… Любить — люби, а слушать — ни к чему это… мужчина не должен быть под башмаком… Давайте лучше выпьем… Могу я себя иногда побаловать…

Они чокнулись, выпили. Соната наморщила носик и, даже не пригубив, поставила бокал на скатерть — ей не нравилось; Лейшис — тот осушил свою порцию залпом — как прохладительный напиток — и тут же до краев наполнил бокал снова; и он, как Лейшене, решил себя сегодня «побаловать»; как знать, вдруг и его жизненный путь не устлан розами.

— Надо же, писатель, — повернулся он к Ауримасу, перед тем покосившись на жену. — А платят-то вам как, аккордно или от…

— Да никак… — Ауримасу не хотелось просвещать Лейшиса. — При чем тут деньги…

— Надо же!.. Неужто все эти люди… святым духом…

— Если и платят, — терпеливо принялся втолковывать Ауримас, — то больше тычками, подзатыльниками… отбивные там, знаете ли, не очень-то пышные…

— Надо же…

— Ауримас, папе это… чуждо… — Соната склонила голову набок.

— Но когда-нибудь да заплатят? — поинтересовалась Лейшене; было видно, что тема эта ее в какой-то степени интересовала. Она уже отпила полбокала и ждала, когда ей подольют еще; Ауримас встал и наполнил ее бокал; она поблагодарила кокетливой улыбкой моложавой тещи. — Заплатят? Такие вещи как-никак надо знать. Мы здесь почти родственники, так что не стесняйся.