И еще раз в конце третьей встречи Гопкинс напоминает Сталину, что до сих пор нет официального сообщения о назначении Жукова.

Для меня остается загадкой такая настойчивость в отношении кандидатуры маршала Жукова. Боевые действия кончились. Авторитет Жукова в Контрольном Совете способен только подавлять других членов комиссии и усложнить им защиту своих интересов. Зачем так настаивает Гопкинс на его кандидатуре?

Единственное, может быть нелестное для Георгия Константиновича объяснение я вижу в том, что Жуков им хорошо известен, как «военная косточка», прямолинейный строевой командир и никакой не политик, и уж тем более, не дипломат. А наступила пора ораторских баталий, а дипломат, как известно, должен говорить одно, думать другое, а делать третье. Жуков на такие выкрутасы явно не был способен. Может быть, поэтому его тянули в сторону от близких ему военных дел?

Как бы там ни было, а на третьей встрече Гопкинс еще раз просит Сталина разрешить вопрос о назначении Жукова. Сталин не привык к такой напористости, да и неловко ему, наверное, было оказаться не хозяином слова после того, что в прошлый раз пообещал.

На следующий день в газетах появилось сообщение:

Обратите внимание: в этой публикации не сказано, кто принимал решение, нет ничьей подписи, нет ссылки на какой—либо официальный орган. Не знаю, в чем причина такой публикации, может быть, Калинин был болен или в отъезде? Это предположение могу подкрепить тем, что в перечне присутствовавших членов правительства на приеме у Молотова 31 мая и на обеде у Сталина 1 июня, Калинина не было. Но Сталин сказал опубликовать, и этого было достаточно, надо же успокоить высокого гостя.

На третьей беседе зашел разговор о месте очередной встречи глав союзных держав, Гопкинс стал вспоминать, как при возвращении с Ялтинской (Крымской) конференции, Рузвельт полагал, что следующая встреча произойдет в Берлине, это будет символично для победы, которую одержат союзники.

Сталин поддержал:

— Я помню, мы даже подняли тост за следующую встречу в Берлине.

Так было предопределено место следующей конференции руководителей трех союзных держав, которая войдет в историю под названием Потсдамской.

Нетрудно догадаться, какие огромные труды и заботы легли на плечи маршала Жукова по подготовке, а затем по обеспечению работы этой конференции. Но об этом поговорим в соответствующем месте.

Итак, завершив переговоры с Гопкинсом 6 июня, Сталин позвонил Жукову о прилете «выдающейся личности» и просил уделить ему должное внимание.

5 июня 1945 года после долгих предварительных переговоров было назначено первое заседание Контрольного Совета в Берлине. На этом заседании уполномоченные своими правительствами Жуков, Эйзенхауэр, Монтгомери, Делатр де Тасиньи должны были подписать Декларацию о поражении Германии и взятии на себя верховной власти правительствами четырех союзных держав. Кроме ответственности и высокого доверия в этой миссии на Жукова легли еще и заботы по встрече, размещению, обеспечению безопасности и другие хлопоты, связанные с проведением очень представительной конференции. И действительно, эти четыре военачальника в те дни были самые выдающиеся и знаменитые личности в Европе.

В 12.00 на Темпельхофском аэродроме приземлился самолет главы американской делегации. Его встречали с почетным караулом генерал армии Соколовский и комендант Берлина генерал—полковник Берзарин. Разумеется, было непонятно, почему не встречал Жуков, как полагается, равный — равного (скажу позднее о веской причине).

Генерал Эйзенхауэр, я думаю, специально внес некоторую экстравагантность в момент своего прибытия. Американцы вообще большие любители выкинуть нечто необычайное, особенно запоминающееся. В нарушение принятого во всем мире ритуала встречи почетных гостей, Эйзенхауэр не спустился по лестнице и не пошел по ковровой дорожке к почетному караулу. У самолета опустился кусок борта, превратившись в трап, и из темного чрева выехал новенький, сверкающий на солнце «виллис». В нем сидели двое. За рулем очаровательная, типичная американская красавица в форме лейтенанта, улыбающаяся белоснежными зубками. Рядом с ней в пилотке (и как контраст красавице) морщинистый, но тоже сияющий улыбкой Айк (да, именно Айк, как его звали сослуживцы и вся Америка). Сама простота, сама непосредственность, ни тени заносчивости, язык не поворачивается, не смотря на торжественность момента, называть его полным именем генерал—армии Дэвид Дуайт Эйзенхауэр. Да его так никто и не звал с детства. Отца его тоже звали Дэвид. На это имя откликались оба. К тому же, мать не любила модную манеру сокращать имена в Боб, Эд, Тед, Кэт. Она не стала звать сына Дэви и привилось ему второе имя Дуайт. Родительница была довольна, вроде бы и не сокращается оно. А вот мальчишки в школе сразу дали ему кличку — по аналогии с гадким утенком — Гадкий Айк, потому что у него были светлые волосы и красное лицо. Не стану напоминать читателям всю его биографию и головокружительную карьеру. С 1915 года, за 25 лет он дослужился до подполковника и в феврале 1940 года, когда уже полыхала мировая, еще занимался подготовкой резервистов, будучи работником штаба 15 пехотного полка в Калифорнии.

Айк был типичный провинциальный парень из пыльного ковбойского городка Абелина. Отец его работал механиком на маслобойне. Айк обожал (до конца дней своих) фильмы—вестерны. Романтичная история ковбойских приключений витала в воздухе его детства. Еще недавно в Абелине было больше бандитов и проходимцев, чем в других городах Америки. Ковбои и гуртовщики приезжали сюда развлечься, пьянство, поножовщина, перестрелки были повседневной жизнью этого городишки всего с пятью тысячами коренных жителей. Очень колоритной была фигура Дикого Билла, недавнего шерифа Абелина, который пристрелил более 50 преступников, попадал из кольта в подброшенную монету. Правда, и самого Билла уложили выстрелом в затылок во время игры в карты.

И вот к концу войны в Абелине боготворили самого Айка, который стал Верховным главнокомандующим армий трех держав — США, Англии и Франции. Портреты легендарного земляка были теперь в каждом доме. Но дружок юности, со свойственной американцам склонностью к подначке, писал по этому повод Айку: «Это самые худшие из твоих портретов. Рот у тебя на них, как у Джона Брауна, а другие черты лица вообще ни на что не похожи».

В ответе Эйзенхауэр писал: «Если абилинцы попытаются превозносить меня и величать по титулам, а не называть по имени, я, когда приеду домой, буду чувствовать себя чужаком. Самое худшее в военных чинах заключается в том, что они ведут к изоляции, а это мешает товариществу».

Прошу читателей запомнить последнюю фразу, она поможет вам постоянно представлять манеру поведения, жесты и речь Эйзенхауэра при общении с Жуковым.

Итак, выкатился из самолета на «виллисе» прославленный военачальник, генерал армии Эйзенхауэр и в сопровождении почетного эскорта помчался в отведенную ему резиденцию. Он жаждал скорой встречи с Жуковым, увидеть которого давно хотел, заочно был готов с ним подружиться, выпить и поболтать по—приятельски.

Но не тут—то было! Наша извечная зарегулированность и хроническая бюрократия едва не испортили при первой же встрече отношения с Жуковым. Наверное, самым достоверным на этот счет мнением будет выдержка из мемуаров Эйзенхауэра: