Николай Михайлович помолчал, видимо, вспоминая те дни и продолжал:

— Нам было известно и то, что существует правительство Деница, и чем оно занимается, и какие надежды с ним связывает английская сторона. Черчилль возлагал на это правительство большие надежды, что подтверждает сам факт его существования в английской зоне. Покровительство англичан Деницу, я думаю, было не случайно и объясняется не только заботами тех дней.

Посмотрев на меня с доброй хитринкой, генерал спросил:

— Как вы думаете, не имеет ли это связи с тем, что Дениц во второй половине 1918 года был взят англичанами в плен вместе с частью экипажа с тонущей подводной лодки? На поверхности их подобрал английский эсминец. Только через год, во второй половине 1919 года, Дениц возвратился в Германию. Кроме того, общеизвестно, что бывший гросс—адмирал Дениц на Нюрнбергском процессе, пожалуй, не обвинялся, а опекался со стороны английского обвинения. Заместитель английского главного обвинителя не требовал смертной казни Деницу, а вел такую линию, что Дениц получил минимальный срок наказания. Дениц был единственным обвиняемым на Нюрнбергском процессе, который получил только 10 лет тюремного заключения, хотя гросс—адмирал Дениц не меньше других совершил военных преступлений против человечества, был одним из видных лиц нацизма и полностью ответственен за чудовищные преступления фашизма. Ну, еще напомню, что на смерть Деница, бывшего гросс—адмирала гитлеровского флота, лондонская газета «Тайме» в 1981 году опубликовала некролог в половину газетной полосы. В некрологе самым почтительным образом воздается дань его заслугам, таланту, знанию военного дела и ничего не говорится о его преступлениях перед человечеством во второй мировой войне. Газета «Тайме» цитирует дружеские письма, которые отправляли в тюрьму Шпандау Деницу его коллеги — видные адмиралы и генералы НАТО. Среди корреспондентов Деница, как утверждает «Тайме», был и Уинстон Черчилль. Вот так! Мне же еще в 1945 году было ясно, что английская сторона благосклонно относится к правительству Деница и имеет определенные виды на его использование в своих интересах.

И вот, 15 мая 1945 года маршал Жуков вызвал меня к себе в кабинет и сказал, что мне срочно надо выехать во Фленсбург, и что Верховный Главнокомандующий утвердил меня представителем от советской стороны для ареста правительства Деница, и что завтра из Москвы прилетят несколько офицеров, которые вольются в мою группу. Затем маршал Жуков добавил, что мне поручается на период проведения операции держать связь непосредственно с Москвой, для чего следует взять с собой радиостанцию и необходимые документы для связи с центром. Далее Жуков приказал подобрать группу в 20–25 офицеров по моему усмотрению, 17 мая быть во Фленсбурге и в возможно короткий срок выполнить это задание.

Нелегко было за сутки с небольшим создать и подготовить необходимую группу офицеров. Смелых, надежных людей было много, но в предстоящем деле нужны были качества не только те, которые человек показал в боях, но и большая гибкость, несколько иная находчивость, не говоря уж о смелости в самом прямом понятии: мы ехали в расположение, где еще хозяйничали фашисты, да и на союзников в деле, которое они очень заинтересованы решить по—своему, тоже полагаться не следовало. Заехать—то в их зону мы заедем, но вернемся ли оттуда в случае своей большой настойчивости, да и вообще, если узнаем кое—что такое, что не захотят предавать гласности англичане? Уж кто—кто, а они—то умели заставить замолчать неугодных им людей, этому можно найти подтверждающие факты на любой странице их истории.

Николай Михайлович не подмигнул, а как—то лукаво прищурил оба глаза, уж очень хорошо и просто у него это получалось — ну такой сидит «мужичок—простачок». Как говорят в народе, мухи не обидит, но я—то знал настоящую, большую, государственную цену этому человеку. И было мне очень приятно и тепло оттого, что генерал, пройдя огромную и трудную жизнь, полную опасной, а порой и жестокой по необходимости работы, сохранил для своих друзей вот эту теплоту, непосредственность и обаятельность.

Он после улыбчивого прищура сказал:

— Я уважаю твою трудную фронтовую профессию, Владимир Васильевич, брать «языка» — дело очень рисковое. Но там, при всей опасности, ты в какой—то степени все же хозяин положения. От тебя зависит, сумеешь ли ты хорошо подкрасться, решительно ли бросишься на врага, одолеешь его в короткой схватке, скрутишь и уволочешь. В крайнем случае, если все это не состоится, ты можешь тихо уползти. Ну пожурят, поругают, завтра, глядишь, дело поправится — притащил «языка». В том задании, которое предстояло нам выполнить, не было путей для отступления, был только один — арестовать правительство Деница. Не было возможности подкрадываться к врагам — мы шли в открытую, как в дневной поиск, у всех на виду. И ликвидировать нас могли и враги, и союзники, а своих поблизости ни души. Тебе отход могла артиллерия прикрыть, а нам кто поможет? И учти еще одно — война кончилась, все вокруг ходили со счастливо сияющими глазами от победы, от радости, что остались живы… А мы тоже хотели жить. Вот такие, брат, дополнительные трудности нас обременяли.

В общем, я все подготовил, товарищи чекисты, включенные в мою группу, из Москвы прилетели вовремя, старшим среди них был спокойный, понравившийся мне с первого взгляда Горбушин Василий Иванович. Он ленинградец, как и я, начинал жизнь рабочим Кировского завода. Перед войной был уже мастером механического цеха, и горком направил его работу в органы государственной безопасности. Горбушин пережил ленинградскую блокаду и затем прошел боевой путь до Берлина.

— Как вы добирались до Фленсбурга, это же было неблизко и непросто? — поинтересовался я.

— В то время вопрос с транспортом не представлял трудностей, было много и служебных машин — наши надежные фронтовые «газики» и «виллисы» и трофейные легковые автомобили самых различных марок. Вот такая сборная колонна из двенадцати автомобилей утром 17 мая тронулась на Запад.

— А во что вы были одеты?

— Мы все были в своей армейской форме и даже многие при орденах. Тогда, как известно, фронтовики носили чаще ордена, чем заменяющие их ленточки. Я тоже был в генеральской форме. Отношения с солдатами и офицерами союзников, которые служили в строевых частях, у нас были самые добрые. Когда мы прибыли на контрольно—пропускной пункт и сказали, куда едем, правда, не вдаваясь в подробности нашего задания, нас беспрепятственно пропустили, как добрых боевых друзей. И вот мы помчались к Фленсбургу.

Оказавшись за Кильским каналом, мы как бы попали в довоенную фашистскую Германию: всюду видны старые названия улиц, фашистские указатели, кругом свастика, фашистское приветствие поднятием руки и масса немецких военных в сухопутной, эсэсовской и морской форме, все при орденах, со знаками различия.

Было очевидно: здесь в полной мере продолжал существовать гитлеровский порядок, действовали фашистские законы.

В городе Фленсбурге функционировал городской транспорт, работали магазины, оживленное уличное движение регулировали пожилые полицейские в форме, которую они носили при Гитлере.

Во Фленсбургском порту находилось много немецких вооруженных военных кораблей. Экипажи этих кораблей жили обычной жизнью, уходили на берег, возвращались из городского отпуска. На кораблях отбивались склянки и развевались немецкие флаги со свастикой.

Во Фленсбурге находилось и продолжало функционировать верховное командование фашистской Германий (ОКВ) во главе с генерал—полковником Йодлем! — начальником штаба оперативного руководства.

Как будто не было ни поражения, ни подписания 8 мая акта о безоговорочной капитуляции. Нам тогда показалось, что нацистам оставлена эта территория преднамеренно, дается возможность сохранить кадры, переждать «ненастье». Это был какой—то музей не восковых, а живых фигур, и не только фигур, но и фашистских порядков, образа жизни.

Во Фленсбург раньше нас прибыли американская делегация, ее возглавлял генерал—майор Руке, и английская делегация во главе с бригадным генералом Фордом.