Усилием воли Сара заставила себя сдержаться, спросила только:

— Так это ты его обнаружила? Где именно?

— Ну как где — под розовыми кустами. Мы с Артуро наткнулись на него.

Сара бросила на Чивера вопросительный взгляд.

— С Артуро?

— С Артуро Оливаресом. Я тебе все расскажу,— сердито ответил Чивер.— Пошли.

Никки отвернулась, недовольно тряхнув головой.

— Не обращай внимания,— пробормотал Чивер, ведя Сару через зал.— Не будь она моей невесткой... А, да что там, я объявил Фреду напрямик: пускай либо ее приструнит, либо разводится; но у него, видимо, не хватает духу ни на то, ни на другое. Может, его как врача страшит мысль о скандале — боится потерять практику. Вот и предпочитает на все смотреть сквозь пальцы. А она отбивает поклонников даже у собственной дочери. Многие видят в ней всего-навсего пустенький одноактный фарс, но для Фреда это трагедия. Полагаю, ты, как и все остальные, поняла, почему он вообще на ней женился: ведь ему тогда было всего двадцать...

Чивер отворил дверь, и, миновав увешанный картинами коридор, они вошли в большой мрачноватый кабинет — красное дерево, кожа. В комнате все имело девственный вид — чувствовалось, что заходят сюда редко.

— Садись,— сказал Чивер, и они опустились в глубокие кресла. Вслед за Сарой он обвел взглядом ряды книг в добротных переплетах, небольшие картины на стене, выдержанные в темных тонах.

— Вообще-то, бог с ним, с этим кабинетом. Плод совместных усилий Этель и ее декоратора. У меня здесь всегда такое чувство, будто мне приклеили фальшивую бороду. Зато тихо, можно поговорить без помех.

Он предложил ей сигарету, она отказалась, и тогда он закурил сам, внимательно наблюдая за нею сквозь табачный дым.

— В тебе появилось что-то такое, что внушает мне опасения. Какая-то печальная сосредоточенность. Словно бы для тебя на чем-то одном свет клином сошелся.

Она кивнула.

— Ты проницателен, Джерри. Вот уже сколько месяцев меня гвоздит одна мысль: что я в чем-то предала Тома, сама не знаю, в чем. Но на прошлой неделе я получила письмо — он написал его перед смертью — и поняла, что мне делать. С тех пор я уже ни о чем другом не могу думать.

Чивер ответил не сразу. В открытое окно доносился слитный шум голосов, негромкие переборы гитары. Мотив был знакомый — печальная, нежная песня, много лет назад она слышала ее в Аргентине: «Juventud perdida». «Погибшая молодость»... «О, скажи мне, куда подевалась она, та, которую я любил в юности?..»

— Я должен задать тебе один вопрос,— начал Чивер.— Правда ли, что перед твоим отъездом у вас с Томом были, ну, скажем, неважные отношения? — Заметив, что глаза ее расширились, он поспешно добавил: — Не пойми меня ложно. Том был от тебя без ума, это всем известно. Но у нас создалось впечатление, что ты была на него сердита.

— Сердита? Да я была просто взбешена! После того как он у вас выпил лишнего и выставил себя из-за Никки таким дураком, я с ним не разговаривала неделю. Я должна была выдержать роль оскорбленной жены. Том это понял, и когда он обещал мне, что больше не будет пить, мы с ним помирились. Мы любили друг друга, Джерри. Собирались поездить вдвоем, просто так, для собственного удовольствия, когда я вернусь из Сирии. У нас было решено, что я брошу работу, осяду в Вашингтоне и мы заведем ребят.

— Ну, у меня отлегло от сердца. А то проклятые сплетники чешут языки, а потом попробуй отличи, где правда, а где выдумки. Так вот, насчет письма от Тома. С моей стороны не будет нескромностью, если я попрошу тебя рассказать, о чем оно?

Сара задумчиво поглядела на свою сумочку.

— Его удручало, что он вынужден навлечь неприятности на одного из наших друзей... На человека, которого он любил. Но на кого именно, там не написано.

— И ты считаешь, что его смерть как-то связана с этим? Что тут, ну, в общем, дело нечисто?

— Нечисто, говоришь? — Она призадумалась.— Просто мне хочется разобраться во всем до конца.

Он сделал долгую затяжку и медленно выпустил дым.

— Когда человек постоянно пишет о всяких закулисных делах и знает подноготную множества людей, как Том, у него непременно должны быть враги. Но тебе, вероятно, известно, что информационное агентство, где он работал, присылало ко мне своего сотрудника. Он тщательно вник во все детали этой истории, а когда во всем разобрался, то сказал, что согласен с медицинским заключением: смерть в результате несчастного случая.

— Видимо, так оно и есть. А все-таки... Сам подумай, Джерри, столбняк... В наши дни в Америке от столбняка не умирают. Если, конечно, поблизости есть врач.

Рот его искривился в усмешке.

— Когда я был мальчиком, эта болезнь называлась по-всякому: тризм челюсти, заражение крови,— и от нее погибало порядочно народу, особенно ребятишек: оцарапаются и забудут об этом, а инфекция делает свое дело. Тогда сыворотка еще не была общедоступной.

Она молчала, и его пухлое загорелое лицо горестно сморщилось.

— Наш сад заражен столбнячной бациллой, ничего не поделаешь. Кажется, она часто встречается в естественных удобрениях; наш садовник применяет их для розовых кустов. Да он и сам не так давно переболел столбняком — правда, в легкой форме. И сыворотку ему ввели своевременно.

— А Тому — слишком поздно?

— Да. Думали, правда, что вовремя. Но у него оказалась очень тяжелая форма.

— Расскажи мне, Джерри, как все это было. Со всеми подробностями, какие только вспомнишь. Очень тебя прошу.

— Постараюсь, Сар. Значит, так. В тот вечер народу собралось меньше обычного — всего-навсего человек сто. Было порядочно латиноамериканцев. Том очень много пил.

Сара беспокойно шевельнулась.

— Тебя это удивляет? — спросил Чивер.

— Даже очень. Ведь он дал мне обещание. А он слов на ветер не бросал.

— Должно быть, он сильно скучал по тебе.

— Во всяком случае, не настолько, чтобы нарушить слово. Ведь он же не был алкоголиком. Он всегда умел остановиться, стоило ему захотеть.

— И все-таки в тот вечер он, вероятно, здорово нагрузился. Я видел его у стойки, он был не в себе. Я спросил, в порядке ли он, и он ответил: в порядке, но голос у него был сиплый.

На мгновение она закусила нижнюю губу.

— Том не любил признаваться, что ему плохо или что он перебрал. Но ты действительно видел, что он выпил больше обычного?

— Вообще-то не видел. Я же за ним не следил. Но это и так было ясно.

— А что он пил?

Казалось, Чивера удивил ее вопрос.

— Полагаю, то же, что всегда,— «Бурбон» с содовой.

— А был еще кто-нибудь в баре? Я хочу сказать, одновременно с ним?

— Ну конечно, то одни заходили, то другие, масса народу. Помнится, я видел его с Керком, с Артуро Оливаресом. А после — с Никки; но тут вмешалась Этель, быстро все поломала и шепнула мне, что Том сильно пьян и чтобы я как-нибудь потактичней уговорил его выйти подышать свежим воздухом. Тогда я предложил ему прогуляться со мной по саду, посмотреть цветы. Последние в нынешнем сезоне, так я ему сказал. Меня смущало лишь одно: ночь была темная, безлунная. Впрочем, Том был не настолько пьян, чтобы не разгадать моего замысла. Сказал, чтобы я не беспокоился и что лучше он посмотрит цветы сам. Вид у него был неважнецкий, я подумал, что его вот-вот стошнит и поэтому он хочет пройтись один, так что я не стал настаивать. Когда он выходил через стеклянную дверь, мне бросилось в глаза, что он пошатывается. Я еще подумал тогда: это первый случай на моей памяти, чтобы Том нетвердо держался на ногах.

Сара взглянула в окно, на залитый вечерним солнцем сад. Он напомнил ей картину Дюфи[3] — заросший лилиями прудик, отражающий густую синеву неба, яркие цветочные бордюры, атласно-гладкая лужайка, веселые наряды прогуливающихся гостей. Вдоль одной стороны огромного сада и высокой кирпичной стены в дальнем его конце были высажены гигантские ползучие розовые кусты. Уже распустились ранние розы — отсюда они казались ярко-красной массой с палевыми и белыми островками.