— Ну, а что дальше было? Рассказывай, рассказывай, — поторопила Галя, подсаживаясь ближе ко мне.

— А дальше не знаю. Я в журнале читал. Там написано: «Продолжение следует». А я больше номеров не достал.

— Эх, ты, начал интересно так, а потом… Нечего тогда рассказывать! — возмутились ребята.

— Интересно узнать, что дальше было.

— А давайте сами придумывать, что было дальше, — предложила я.

— Дальше, в общем, они, конечно, спасли всех, — глубокомысленно заметил Дёма.

— А может быть, наоборот, — мрачно проговорил Витя, — они опоздали. Тело уж подошло так близко к Земле, что своим ядовитым серным воздухом отравило всех. И они попали в мертвый мир.

— Ух, страшно! — взвизгнула в темноте Люда, прижимаясь ко мне.

— Да, — сказал довольный Витя. — Весь мир заснул, а они только остались. Их было семь человек.

— Кто это тебе сказал, что семь? — возмутился Игорь. — Их было трое всего.

— Ну, не их семь, так нас тут семеро, — зловеще изрек Витя.

— Ну тебя, Витька! Всегда ты такое придумаешь, что слушать противно! — возмутились ребята.

Но все замолчали, полные неясных опасений. Невольно и я себе представила, как мы всемером пробираемся по темной, молчаливой, пустой Москве. И ни в одном окне ни огонька, и нигде ни живой души. А мы бредем всемером… Последние на Земле. Шесть пионеров и я — их вожатая…

— Фу ты, ерунда какая! — рассердилась я сама на себя и встряхнула головой.

В эту минуту мне послышался какой-то странный звук на водохранилище. Я прислушалась. Да! Где-то стучал мотор. Очевидно, по водохранилищу шел катер. Как я обрадовалась этому звуку! Значит, где-то в мире еще есть живая душа.

— Ребята! Скорей! Быстро! Зажигай костер, давай устроим из веток факелы!

Мы быстро навалили сухой валежник, поднесли спичку — костер сразу занялся. Взметнулось высокое пламя, а мы, взяв ветви, зажгли их концы и стали махать этими самодельными факелами.

Звук мотора приближался.

— Сюда, сюда! — кричали ребята, размахивая огнем. — Снимите нас отсюда, мы тут застряли!

Трескучая скороговорка мотора слышалась уже совсем рядом, но через огнистый ореол вокруг факелов трудно было разглядеть приближавшийся катер. Оттуда, из темноты, слышался чей-то очень знакомый голос:

— Кончай огни жечь! Обалдели вы, что ли?! Гаси костер!

— Кто это, кто это? — заговорили ребята.

Из темноты показался освещенный нашими факелами катер. Красным светом загорелись поручни, наши огни отразились в стеклах. Блеснули буквы: «Фламмарион»…

— Говорено, кажется, вам по-русски: тушить огонь! — закричал кто-то с катера, и теперь я узнала голос: это кричал Костя Чиликин, который когда-то ходил мотористом на яхте «Фламмарион» у Расщепея.

— Котька, это ты? — закричала я. — Котька?..

Кто-то прыгнул в темноте с катера прямо в воду; расплюхивая ее, кинулся к берегу, оттолкнул меня, вырвал у ребят зажженные ветви, бросил их на берег и стал ожесточенно затаптывать.

— Для вас что, правил нет, что ли? Сказана было — не балуй с огнем! Кажется, надо понятие иметь! — сердито окал Чиликин.

Костер затоптали, и стало так темно, что ничего нельзя было разглядеть.

В темноте что-то кричали обрадованные ребята, потом я услышала другой, тоже очень знакомый голос:

— Сима!.. Сима Крупицына тут? Сима, ты где?

— Здесь, здесь я!

Глаза мои привыкли к темноте, и я рассмотрела Ромку Каштана.

— Ромка, здравствуй! Ну, спасибо, что пришел за нами. Как же ты узнал, где мы находимся?

— Наделали вы переполоху! — не слушая меня, сердито говорил Ромка. — Там ваши папахены-мамахены все с ума посходили. Тут и без вас сегодня у людей дел сверх головы, а еще извольте вас, халдеев, с милицией разыскивать! Хорошо, что хоть рыбак этот вас тут видел…

— Какой рыбак? Это который… — начал было Игорь и разом смолк.

— «Какой рыбак»! Видел вас тут один, что вы сидите на острове… Да, спасибо, Котька катер выпросил… Эх, вы… Такой у людей день, а вы чепухой занимаетесь…

— Собирай ваши причиндалы, мотай удочки да погружайся, — всех перебивая, пробасил суровый Котька Чиликин. — Мне с вами тут долго прохлаждаться времени нет. Ну, живо! А за огонь вам еще попадет! Раз было объявлено, так надо исполнять! Поживей, поживей! — торопил нас Чиликин. — Мне у нас в батальоне катер всего на два часа дали.

— В каком батальоне? — опешила я.

Он поправил пояс, и я увидела на нем кобуру.

— В охране, вот в каком!..

— А ты разве… — начала было я.

Но Ромка вдруг перебил меня:

— Котька, стой! Пойми! Они же, халдеи, ничего не знают… Вы радио-то слушали? Нет?.. Ну, ребята… — вдруг совсем другим голосом заговорил Ромка. Я никогда еще не слышала, чтобы Ромка говорил так. — Ну так вот, Сима, ребята, знайте… — он перевел дыхание, — сегодня…

И Ромка Каштан, веселый, неугомонный Ромка, от которого мы всегда слышали только смешные шутки, насмешки, дразнилки, серьезным и тихим голосом сказал нам то, что знал уже сегодня в полдень весь мир — весь мир, кроме нас семерых.

Вот почему такая строгая тишина сковала все вокруг нас, вот почему не было света над Москвой и весь мир погасил свои огни.

По-разному узнавали об этом люди. А нам выпало на долю узнать вот так… И сразу вчерашний день ушел куда-то очень далеко, словно давным-давно был он и какая-то грозная черта отделила его от нас навсегда.

Стряслось то, о чем не раз говорили, предостерегая нас, книги, газеты, песни — «Если завтра война, если завтра в поход…». А вот уже не завтра… Сегодня! Это случилось, а мы были далеко от своих, мы ничего не знали, занимались пустяками, огорчались, что пропали «загадалки», устраивали суд из-за рыбы…

— Да, Сима, вот как, — проговорил Ромка. Таким серьезным я видела его только один раз — когда он подошел ко мне после похорон Расщепея.

А ребята стояли затихшие, и лица у них, слабо освещенные уже начинавшейся зарей, показались мне осунувшимися.

— А мы уже ответили ударом на удар? — спросил Игорь.

— Наверно. Что же ты думаешь, ждать будем? — негромко ответил Рома Каштан.

— Узнают, как на нас лезть! — проговорил Дёма.

— Я их, этих фашистов, всегда терпеть не могла! — с сердцем сказала Галя.

— И я, — поддержала ее Люда. — Через них теперь уж лагерь, наверно, отменят.

— Ну, сажайся, грузись! — скомандовал Чиликин. — В Москве поговорите.

Мы быстро погрузились на катер. Давно я не была на «Фламмарионе». И когда теперь попала в знакомую маленькую каюту, освещенную лампочкой в потолке, я вспомнила наше плавание с Расщепеем. Мне показалось, будто какой-то особенный смысл был в том, что весть о войне, о «великом противостоянии», пришедшем для всех нас, приплыла ко мне на маленьком кораблике Расщепея. Словно он сам прислал за мной своего «Фламмариона».

А ребята были до того истомлены этим трудным и несчастным днем, который начался таинственными приключениями и закончился таким ошеломляющим сообщением, что, прикорнув в разных уголках катера, привалившись друг к другу, голова к голове, все скоро заснули. И тогда Ромка шепотом сказал мне:

— Киев бомбили… Минск… А я потом слышал радио по-немецки. Фанфарят на весь мир, барабанят и гавкают на весь свет из своей рейхсштабквартиры, собаки, что наши отступают.

— Врут, конечно. Да, Ромка?

— Да нет, как тебе сказать… — замялся Рома и посмотрел на заснувших пионеров. А потом, еще понизив голос, добавил: — А телескопов твоих надо скорей по домам развести… Что это за история у вас с лодкой вышла, не пойму.

Я рассказала Ромке об исчезновении наших «загадалок».

— Странно… — протянул он рассеянно, думая, видимо, о чем-то другом. — Ну, да сейчас в этом и разбираться некогда. А вот у Малинина вашего отец утром на фронт уезжает. Надеюсь, успеет проститься.

Мы помолчали оба. Ровно стучал мотор «Фламмариона». Ромка сидел на кожаном диване, припав лицом к стеклу, слегка сдвинув шторку окна, за которым не было огней, но уже проступала утренняя голубизна. Он сидел, полуотвернувшись от меня, прикрыв сбоку от света лампочки глаза ладонью, и я наконец решила спросить его: