Блум пожал плечами.

— Греки, македонцы, какая разница? Тем не менее они разрешили нам использовать это место. Боюсь, правда, что нам придется подождать. Через час я заказал экипаж, чтобы он доставил вас в Город. К тому времени мы должны встретить еще одну делегацию из Анатолии. А пока, прошу вас, отдохните немного. — Он указал пальцем на грязные лачуги.

Сердце у Эмелин упало. Все же она сказала:

— Спасибо.

Она попыталась вытащить свой багаж из вагона. Это был внушительного вида баул из бизоньей кожи, перетянутый ремнями. Баул пересек Атлантику вместе с ней.

— Не трудитесь. Мой слуга вам поможет. — Он повернулся и щелкнул пальцами.

Молчаливый человек протянул свою массивную руку и с легкостью снял тюк с поезда. При этом ему не понадобилось даже согнуть руку или подойти поближе к вагону. Один из ремней случайно зацепился за скамейку. Блум незамедлительно отвесил своему слуге подзатыльник. Тот не моргнул глазом и вообще никак не отреагировал, он просто повернулся и потащился по направлению к деревне. Эмелин смотрела на его плечи, слегка прикрытые рваной одеждой: похоже на плечи гориллы, подумала она, разве что голова слишком большая.

Эмелин прошептала:

— Мистер Блум… ваш слуга…

— А что с ним такое?

— Он ведь не человек, не так ли? Он посмотрел на нее.

— Ах, я всегда забываю, что вновь прибывшие на этот старый черный континент очень пугаются нашего доисторического скота. Таких, как этот мальчик, греки называют каменными людьми — за то, что большую часть времени они молчат и стоят, как камни. Как будто каменные изваяния. Думаю, что любители костей на Земле, еще до Обледенения, называли их неандертальцами. Для меня было потрясением их увидеть, когда я впервые сюда приехал. Но потом привык. И вы привыкнете. В Америке таких уже нет, не правда ли?

— Нет, таких нет. Только мы.

— Да, здесь все по-другому, — задумчиво сказал Блум. — Здесь как в ковчеге — полно разных зверей, от человекообразных обезьян до этих крепких тварей, и еще много разного. При дворе Александра они фавориты: очень неплохие спортсмены. Если, конечно, их удается поймать.

Они подошли к пологому холму и начали на него подниматься. Земля здесь была песчаная, вся в рытвинах и ухабах, кое-где усыпана черепками и следами пепла. У Эмелин возникло чувство, что место это очень древнее, что землю обрабатывали и жили здесь в течение очень долгого времени.

— Добро пожаловать в Навозную Кучу, — сказал Блум. — Смотрите под ноги, чтобы не наступить куда не следует.

Они подошли к первому жилищу. Оно представляло собой простую коробку из соломы и глины, полностью закрытую, без окон и дверей. К стене была прислонена грубая деревянная лестница. Блум показывал путь: по лестнице взобрался на крышу жилища и смело зашагал прямо по ней. Каменный человек просто подпрыгнул: оттолкнулся ногами и совершил один ловкий прыжок, приземлившись сразу едва ли не на середину крыши.

Эмелин чувствовала себя очень неловко, но ей ничего не оставалось, как последовать за Блумом. Ей казалось странным запросто шагать по чьей-то чужой крыше.

Крыша представляла собой гладкую поверхность, покрытую засохшей глиной и чем-то вроде штукатурки. Из грубо пробитой дыры вился дымок. Домик располагался в непосредственной близости от другого такого же, а тот едва ли не соприкасался стенами с третьим, и так далее. Блум уверенно шел по крышам, без всяких затруднений перешагивая с одной на другую. Эмелин старалась от него не отставать. Весь склон холма был покрыт, словно мозаикой, этими бледными жилыми коробочками, прижимавшимися друг к другу, как сельди в бочке. И все люди здесь преспокойно передвигались по крышам. В основном это были женщины, коротенькие, квадратные и темнокожие. С какими-то тюками в руках или деревянными корзинами, они появлялись из одного отверстия в крыше и исчезали в другом. Такова особенность этого города. Все жилища — на одно лицо, просто прямоугольные мазанки, прижатые друг к другу так тесно, что ни о каких улицах не могло быть и речи, так что лазание по крышам составляло здесь единственный способ передвижения.

Эмелин сказала:

— Но ведь здесь живут люди. Я имею в виду, такие же люди, как мы.

— О, да! — ответил Блум. — Они не человекообразные обезьяны и не неандертальцы. Просто это место очень древнее, миссис Уайт. Оно здесь появилось из очень древних времен — древнее, чем греческая цивилизация, это уж точно, но никто не знает, насколько древнее. Во всяком случае, эти люди еще не изобрели дверей и улиц.

Они подошли к одной из крыш. Из единственного отверстия в ней вился дымок. Блум без колебаний направился к этому отверстию и начал спускаться вниз: там оказалась лестница, прикрепленная к внутренней стене. Эмелин последовала за ним, стараясь не прикасаться к стене, которая была покрыта копотью.

Каменный человек спустился вслед за ней вместе с баулом и брякнул его об пол. Затем он вновь поднялся по лестнице наверх и исчез из виду.

Внутри дом был такой же простой, как и снаружи. В нем была единственная комната без всяких перегородок. Дойдя до последней ступеньки, Эмелин постаралась случайно не задеть очаг, сложенный из камней. Он располагался прямо под дырой в потолке, которая служила не только дверью, но и дымоходом. В нишах стояли лампы и украшения: фигуры в полный рост из камня или глины, затем что-то вроде бюстов, и наконец скульптурные головы, все ярко раскрашенные. Мебели как таковой не было — только соломенные тюфяки с грудами одеял на них, одежда, корзины, каменные орудия труда, все ручной работы и все тщательно и аккуратно разложенные.

Стены были густо покрыты копотью, но пол имел такой вид, словно его недавно вымели. В целом комнату можно было назвать почти уютной, если бы не густой запах нечистот и еще чего-то, что было гораздо сильнее и гуще, — запах гниения.

Женщина, очень молодая, сидела у одной из стен и укачивала на руках ребенка, завернутого в какое-то грубое тряпье. Она бережно положила ребенка на соломенный тюфяк и подошла к Блуму. Хозяйка была одета в простой, не слишком чистый халат. Блум погладил ее по светлым, покрытым пылью волосам, заглянул в голубые глаза и провел рукой по шее. Эмелин подумала, что ей, должно быть, лет четырнадцать-пятнадцать, не больше. У спящего ребенка волосы были черные, как у Блума, а не светлые, как у матери. Блум обращался с ней довольно бесцеремонно, без всякой нежности.

— Вина, — громко приказал Блум, обращаясь к девушке. — Вина, Изабель, ты понимаешь? И еды. — Он посмотрел на Эмелин. — Вы не голодны? Изабель, принеси нам хлеба, фруктов и оливкового масла. Поняла? — Он довольно грубо ее толкнул, так что девушка еле устояла на ногах. Она поднялась по лестнице и вышла из дома.

Блум сел на кучу грубо тканых одеял и сделал знак Эмелин, чтобы она сделала то же самое.

Она осторожно села и осмотрелась кругом. Ей вовсе не хотелось затевать с этим человеком разговор, но ее мучило любопытство.

— А эти изваяния — идолы?

— Некоторые из них да. В основном женщины с большими грудями и толстыми животами. Можете взглянуть поближе, если хотите. Но будьте осторожны с раскрашенными головами.

— Почему?

— Потому что они есть именно то, чем кажутся. Сородичи Изабель хоронят своих мертвых под полом своих домов. Причем головы они отрезают и сохраняют отдельно. Для этого покрывают их обожженной глиной и раскрашивают. Результат у вас перед глазами.

Эмелин робко огляделась кругом, представив себе, какие древние страхи таятся под выметенным полом, на котором она сидела.

Изабель между тем вернулась с кувшином вина и корзиной хлеба. Она молча налила им по чашке вина: оно было теплым и слегка солоноватым, но Эмелин с благодарностью его выпила. Изабель между тем вынула из корзинки буханку черствого хлеба и нарезала ее каменным ножом. Потом поставила перед ними миску с оливковым маслом. Следуя примеру Блума, Эмелин начала макать хлеб в масло, отчего он становился мягче, а затем отправляла его в рот.