Поняв, что рассердить сейчас Анну — это значит надолго оборвать ниточку интимной доверительности, оперуполномоченный Саврасов сменил тон и предельно лаконично, без лишних подробностей и отступлений рассказал, вернее даже — доложил о результатах своих третьегодняшней и позавчерашней поездок в областной центр и вчерашней — в Тургаевку. В результате получасовой беседы с женой и дочерью Ходорова, в которой живо участвовал и некто Николай Петрович, представившийся как «друг семьи и сосед по даче», выяснилось, что Феликс Михайлович Ходоров не собирался куда-либо уезжать за пределы области, на это не было и намека. Его отсутствие в течение нескольких дней домашних ничуть не обеспокоило — он и раньше, бывало, снимал летом на месяц-полтора комнату или домик в какой-нибудь деревне, чтобы, не отвлекаясь, работать над новой книгой.

Правда, так было, когда его издавали, в последние два года он предпочитал уединяться на даче в Советах, от города час на электричке. Из-за хронического безденежья, только поэтому, ибо к своей даче он безразличен, хотя под нажимом жены иногда и делает там кое-что, в основном поливает. Однако «сосед по даче», который через день ездит в Советы — разгар огородной страды как-никак! — утверждает, что в течение последних двух недель Ходоров там не появлялся. Жена и дочь Ходорова на дачу не ездили давненько, как они выразились, «сейчас не до того». Так что сказать с определенностью, где сейчас Ходоров, они не могут, хотя, если судить по отсутствию пишущей машинки, рабочего кейса, дорожной сумки и зубной щетки, можно с уверенностью предположить, что он что-то где-то пишет, скорее всего в деревне, хотя не исключено, что временно поселился у друзей в пустующей квартире или на даче. Но далеко уехать не мог — единственный его брат не так давно умер в Санкт-Петербурге, с другими родственниками отношений практически не поддерживает, даже не переписывается.

— Я так понял, что для этой семейки он был отрезанный ломоть, — резюмировал Саврасов. — Видела бы ты, какую рожу скорчила дочка, когда я спросил, были ли у него крупные суммы, которые он мог бы взять с собой. А жена аж зашипела, рукой рубанула: «Да какие там суммы!.. Сума!..». И вот что, Анечка, самое любопытное: ни жена, ни дочь даже не поинтересовались, с какой стати я расспрашиваю их о Ходорове. Не то что не забеспокоились, э-ле-мен-тарного любопытства — и того не проявили!.. Я усек и спрашиваю: а не опасался ли он кого-то, не спрятался ли где? Не в курсе ли они, может, Ходорова кто преследовал, угрожал ему? Или какие подозрительные люди на горизонте появлялись? Мать с дочкой переглянулась, губу закусила и не сразу так головой покачала: нет, мол… А девица не смолчала все же, не выдержала. Видела, мол, отца в ресторане с бабенкой, где он бабки взял на угощение — непонятно… Тут «сосед по даче» ввязался: да скажите, говорит, про бандитов, которые приходили и его спрашивали… Тут я уцепился. Но так ничего и не прояснил: описать они этих самых «бандитов» толком не смогли — видели мельком, качки и качки, никаких примет… Я показал им фото нашего Иванова-Сидорова. Вглядывались, плечами пожимали — нет, совсем не похож на тех… Но знаешь, Анна Сергевна, у жены что-то глазки забегали-забегали и задышала чаще. Нет, протокольно подтвердили, что нашего бомжа знать не знали, видеть не видели. Подробности потом прочитаешь…

— А что на работе?

Саврасов пренебрежительно покрутил в воздухе пальцами.

— Тем он тоже до лампочки… Или вроде того. Директор издательства в отпуске, говорил с главным редактором. Нормальный такой мужик, видать, из бывших военных. Сказал, что Ходоров взял большую работу — переделывать какой-то роман заграничный, договорились с ним, что может не приходить на службу — лишь бы в срок все сделал. Аванса не получал, хотя и просил. Но на счету ихнего «Парфенона» сейчас шиш без масла, хотя Ходорову хотели найти, прижало его, кажется, крепко… Но он не идет почему-то, ну и никто его, понятно, не ищет… А по договору получит неплохо. Но это мне было уже как-то ни к чему.

Потом он направил меня к одному шустренькому еврею — Зиновию… Как его там?

Ага, Краснопольскому. Ходоровский закадычный корешок, там же, в Доме печати, работает… Вот он-то единственный, кто забеспокоился. По его словам, нервничал его дружок в последнее время крепко, не только из-за безденежья, а еще в неприятность чуть не влип с одной бабенкой. Не хотел говорить, с какой, мямлил, но я поднажал. С секретаршей районного прокурора, как оказалось. Да если б она была для того только секретаршей!.. Короче, по пьянке она как-то повисла на этом писателе, а прокурор психанул…

— Ты с ним говорил?

— С прокурором? Нет, а зачем? Я с ней говорил. Бабеночка еще та, но говорит, что только раз и видела Ходорова на вечеринке. Ничего не знает, где он и что.

Утверждает, что и в ресторане никогда не бывала. И Сидорова на фото не признала, как и этот, который Зиновий… Да, он тоже подтвердил, что Ходоров, похоже, собирался над рукописью засесть, но не дома у себя там ему вроде бы совсем отбой дали. Предположил, что куда-то в деревню смылся поработать. Или на дачу. Но на дачу я в конце дня съездил, опросил соседей. Не появлялся, говорят, давно. Вот все. То есть ничего интересного. Разве что баба в ресторане и эти самые «бандиты». Но это уже дохлый номер — искать их, не зная примет. Так что, Анюта, версию «уехал» отбрось. В Тургаевке его прирезали, это верняк. Раскручивай своего Сидорова. Кстати, в Тургаевке я вчера наскреб кое-что полюбопытнее, чем в городе.

— А именно?

— В кустах, метрах в тридцати от старицы, наткнулся на следы недавнего костра.

Кто-то что-то жег.

— Жег? Ну и что?

— А то! — Саврасов выудил из кармана форменной рубашки две черные от копоти металлические заклепки. — Джинсовые! От штанов. А Ходоров носил джинсы. Я давай копать угольки. И нашел то, что надо — молнию, или как его там — зиппер.

А еще пошукал — и на золе обнаружил следы тех же кедов, что у Сидорова.

— Странно… — Анна усмехнулась. — Он что же, снял с него штаны, прежде чем утопить? А потом их сжег? Зачем?

— А ты вот и спроси у него сегодня, зачем.

Дверь скрипнула, открывая просунувшуюся в кабинет загорелую физиономию немолодого щекастого блондина со звездочками старшего лейтенанта милиции.

— Соколов?! — Ларина приветливо закивала. — Здравствуй, Семен Семенович!

Привез?

— Так точно! Ничего, что чуть раньше?

— Нормально, Семен Семенович! Сейчас Виктор Иваныч с вами займется, подберет подходящих мужичков.

— Опознание? — Саврасов кивнул. — На какой час?

— Давай через полчасика, ладно? Бабульку-то чайком угостите, у меня здесь печенье, возьми… А я покопаюсь в твоих бумажках. Да и подумать надо…

— Я про Тургаевку тебе не все успел…

— Потом доскажешь, в бумажках твоих есть? Вот и славно… Иди!

Когда дверь за капитаном закрылась, Анна оглянулась на рыженького визави и улыбнулась ему. Почти по-матерински.

— Так-то, Сережа… Ты извини, но я хочу допросить своего бомжа один на один.

Часок у тебя еще есть, посиди, а там… Есть ведь куда сходить, верно?

— Найду… Да я и сам собирался…

— Вот и славно… Не нравится мне что-то этот Сидоров-Иванов.

— А кому нравятся бомжи?! — ухмыльнулся молоденький следователь. Одно слово — отбросы…

Несмотря на порывистость и кажущуюся непредсказуемость поступков, следователь Анна Ларина слыла среди своих занудой и крючкотвором. Ни дефицит времени — а у следователей, волочащих порой по десятку дел, он постоянен, — ни «абсолютная ясность» дела, по мнению коллег, самого заурядного, вроде бытовой драки, ни даже нажим или прямое указание руководства не влияли на дотошность, с какой старший лейтенант милиции Ларина обмозговывала, обсасывала, обнюхивала каждую самую невинную прогалинку, оставленную оперативниками в фактуре их рапортов, донесений, справок, служебных записок и протоколов — неважно, обыска ли, опроса или осмотра места происшествия. Порой она доводила их до белого каления, отправляя заниматься и во второй, и в третий раз тем же самым. И только потому, что была упущена какая-нибудь абсолютно несущественная мелочь, казалось бы, не имеющая никакого отношения к существу дела. Поэтому самоуверенность капитана Саврасова была чисто показной, и факт, что он, вернувшись из областного центра, по своей инициативе, не отдохнув, снова отправился в Тургаевку, говорил о том, что в глубине души он был убежден, что Ларина найдет в его действиях не один огрех. Теперь он подстраховался, но полного спокойствия все-таки не ощущал. А портить отношения с Анечкой ему было ну никак нельзя, Виктор уже настроился на их развитие в менее официальном аспекте.