Правда, и без него у нас помощников хватало. Я было достала из дорожной сумки примус «Шмель». С ним прежде мы выезжали на природу, на пикники. Когда-то для этих выездов у нас было все необходимое, включая резиновую надувную лодку и четырехместную польскую палатку...

– Белла, ты бы еще спиртовку достала! – раздался у меня над ухом голос Палыча, нашего старшого то есть. Командира каравана. Водители признали его таковым единогласно: он решал теперь все вопросы как со службами движения, так и снабжения машин самым необходимым, включая масло, бензин и помощь аварийки. – На твоей мошке мы будем готовить мясо до утра. Спрячь свой примус подальше и скажи мужу, что пока он спал, более передовые путешественники давно изобрели кое-что поинтереснее. Вот, обрати внимание на достижение шоферской мысли!

Он принес обычную паяльную лампу и сваренный из металлических прутьев треножник.

– Достижение! – громко фыркнул тут же появившийся Артем. Подумать только, я считала, что он куда-то ушел, а он слышал и видел все, что делалось возле меня. – Да ему сто лет в обед.

– Сто не сто, а ты такой взять не догадался!

Да, старшой попал не в бровь, а в глаз. Какое там, догадался! Если уж на то пошло, этот «критик» и в моих сборах-то не участвовал. Разве прежде допустил бы он, чтобы я укладывала вещи без него, не проверив, взяла ли я все необходимое? Для нас обоих. Прежде он всегда заботился обо мне. Наверное, даже больше, чем я сама.

Теперь же что он мог знать, придя домой под утро? Принимал на дорожку с друзьями? Или с подругами? От этих мыслей во мне опять стала закипать злость. Зачем вообще я поехала с ним? Неужели я до конца рейса так и буду буксовать на этом своем вопросе?!

– У Саньки есть такая, – пробормотал между тем мой супруг и опять отошел, чувствуя себя не в своей тарелке.

Пламя, вырвавшееся из паяльной лампы, взревело зверем, и довольный Палыч скомандовал:

– Тащите сковородку! Пять минут, и мясо будет готово.

Тут же за дело взялся кто-то из шоферов, а я с ножом в руке подошла к Люсе, чтобы помочь ей дорезать овощи. Впрочем, не только для этого. Некий вопрос вертелся у меня на языке.

– Как ты определила, что у шоферов тех машин женщины – плечевые? – спросила я у Люси.

Она взглянула на меня снисходительно:

– А разве ты не видела? Они перебегали из машины в машину голые. Думаешь, их жены стали бы так делать?

– Голые? Но зачем?

Я понимала, что выгляжу в глазах девушки наивной идиоткой, но мне уже было все равно: я хотела знать все. Все, с чем сталкиваются в рейсах шоферы-дальнобойщики.

– Чтобы времени не терять на переодевание, – однако терпеливо объяснила мне новая приятельница. – Они же, так сказать, на потоке. Шоферы домой к женам торопятся. Рейс-то обратный!

– Наверное, ты не в первый раз едешь? – спросила я.

– Третий. Столько всего нагляделась, стыдно и рассказывать... А ты, конечно, в первый. – Она посмотрела на меня в упор. – И ты – жена!

Сказала, словно припечатала.

– Жена, – кивнула я, будто признаваясь в какой-то провинности. – А ты – нет?

– А я – любовница, – сказала Люся, но без злости и без ехидства, а скорее с грустью. – Женщина для души и тела, но не для паспорта.

«Зато я – женщина для паспорта, но не для души! – подумалось мне как раз со злостью. – Так что неизвестно, кому из нас двоих хуже».

Вообще, зачем я задала Люсе свой дурацкий вопрос? Женщин – не жен – всегда видно. Они в большинстве случаев и сами ведут себя так, что еще больше подчеркивают разницу в положениях между ними и законными женами. Словно в соревновании участвуют с той, незримой, но законной. Словно хотят доказать всему свету, что уж они-то куда лучше: внимательнее, находчивее, заботливее и так далее.

Но любовницы не в силах справиться с главным – своим раздражением от кажущейся им несправедливости жизни. Ведь они такие достойные, такие явно лучшие, но их избранник все медлит, не спешит расстаться с законной женой. Все кормит их обещаниями рассказать недостойной супруге о своей высокой и чистой любви...

– Знаешь, почему они называются плечевые? – вывела меня из задумчивости Люся.

– Знаю, – кивнула я.

Каждая из проституток работает на определенном отрезке дороги – на «плече». Отсюда и название. Только вот почему Люся все возвращалась к вопросу об этих девках? Хотела меня уязвить? На что-то намекнуть?

Но напрасно, наверное, она ждала от меня дальнейших расспросов. Уж если я что-то узнаю о Темке, то не от нее. Я не имела что-то против этой симпатичной девушки, но мы с ней стояли по разные стороны баррикад. Я по крайней мере пока принадлежала к клану замужних женщин, жен шоферов-дальнобойщиков. И не им, тем, что разок-другой съездили со своими женатыми товарищами в рейс, противопоставлять себя нам!

Что я гоню? Как говорит мой собственный сыночек, мету пургу. Откуда во мне вдруг проклюнулись эти визгливые нотки?

Хорошо, что общими усилиями мы уже накрыли импровизированный стол, потому самокопание и обличение виновных временно отменялось.

Уютно скворчала сковородка с мясом. На захваченной кем-то из дома клеенке с веселыми кухонными узорами громоздились разносолы, собранные в дорогу все теми же женами. Некоторые водители, те, чья смена кончилась, позволили, как говорили сами, принять на грудь.

Мы быстро поужинали, но расходиться никто не хотел. У Люси оказался неплохой голос. Она охотно пела, а остальные ей негромко подпевали. С неба лился мягкий звездный свет, а в наших сердцах царила умиротворенность.

– Как хорошо, – мечтательно произнес один из наших водителей.

Но в это время оттуда, где возле костерка разместились водители двух чужих фур, донесся хриплый женский смех, перешедший в истерический хохот. В сочетании с окружающей темнотой он походил на аккомпанемент к американскому эротическому триллеру, этакий похотливый, зовущий.

В одно мгновение в нашей дружной компании что-то неуловимо изменилось. Мужчины, до того спокойно обсуждавшие свои шоферские проблемы, стали какими-то рассеянными и даже развязными. В анекдоты, до того вполне приличные, тут же проникла похабщина, а рассказчики их теперь явно поглядывали в ту сторону.

Шофер, чьей женщиной была Люся, нарочито медленно поднялся и потянул ее за собой.

– Мы пойдем пройдемся, – пробормотал он неуклюже, и парочка растворилась в темноте.

– Думаю, мамочка, и нам с тобой пора, – вдруг сказал Артем.

Я не поверила своим ушам: когда прежде он звал меня мамочкой, зная, что я терпеть не могу этого обращения?

Артем, насколько я знала, никогда раньше не пил в рейсе. Его напарники когда со смехом, а когда и с раздражением рассказывали, что Решетняк всегда «выделывается». Начинает «втулять», что приедем домой, тогда и выпьем, а делать это в рейсе нет никакой необходимости.

Сегодня, однако, он выпил вместе с другими. По договоренности с Сашей он должен был вести машину во вторую очередь – товарищи решили отправляться в путь с рассветом. Но и теперь я украдкой проследила, что выпил он больше для виду, по крайней мере не столько, чтобы теперь изображать примерного товарища-шофера и этакого вальяжного отца семейства. Между нами давно уже нет таких приятельских отношений, которые он перед своими знакомыми водителями пытался демонстрировать.

Мои опасения, что в последнее время он изменился далеко не в лучшую сторону, теперь получили еще одно подтверждение. Но в то время, как я об этом размышляла, Артем просто схватил меня за плечи и потащил за собой. Возле нашей фуры он остановился, открыл дверцу и скомандовал:

– Полезай!

– Я не хочу, – с нажимом произнесла я.

– А я хочу!

Что же это происходит, люди! Похоже, мой муж принимает меня за плечевую, на отказ которой никто не обращает внимания. И с каких это пор его перестали интересовать мои желания?

Когда-то, шесть-семь лет назад, бывший морпех Решетняк часто приставал ко мне с дурацкими вопросами, вроде: «Что ты будешь делать, если какой-нибудь хулиган схватит тебя за руки?» Или: «А что ты предпримешь, если серийный маньяк (это он насмотрелся боевиков) станет тебя душить?» И тут же показывал, как уходить от таких захватов, попутно обездвиживая нападавшего.