– Да? – Колеблющееся пламя свечи ореолом окружило говорящего. Он был высокий, хотя сильно сутулился, и лысый как лампочка. Лицо изборождено морщинами, руки дрожали, но льдистые голубые глаза не отрываясь смотрели на нас. – Простите, как вас зовут?

– Бентли Хаскелл. – Почему я раньше не замечала, что у Бена улыбка лавочника, обремененного шестью голодающими малютками и умирающей матерью? – А это моя милая женушка Жизель.

– Вы ведь опоздали, верно? – проворчал старик.

Потуже затянув галстук, Бен едва не положил конец своим земным страданиям.

– Примите мои самые искренние извинения! Дело в том, что цепь совершенно непредвиденных и неблагоприятных обстоятельств…

– Никаких извинений! – Свеча гневно дрогнула, капнув воском мне на руку. – Я Блюститель Двери! А вы получили совершенно определенные указания. Время прибытия – семь тридцать. – Приложив ладонь к уху, Блюститель прислушался: где-то в глубине этого напоминающего пещеру дома часы пробили пять раз. – Слышите? Двадцать минут девятого. Никому не позволено натягивать нос велениям Кулинаров. Вон! Слышите, убирайтесь вон – оба!

– Что значит "убирайтесь"? – возмутилась я. – Мы еще и не "забрались", порога вашего не переступили! – Пусть во всем виноваты гормоны, но, будь этот экспонат из коллекции маньяка-таксидермиста чуть помоложе, я бы с радостью обрушила свою сумку ему на голову. – Хороший же из вас представитель! Мы тут, можно сказать, вырванные с корнем из родной почвы, падаем от усталости после скитаний по прокаленным равнинам, не говоря уже об отважной битве с бушующими водами и пенистыми порогами! А вы нас выставляете за порог. – Пропихнув сумку в дверной проем, я потребовала: – А ну-ка отведите меня к своему шефу!

– Кто-то помянул мое имя всуе? – раздался скрипучий голос, под ненавязчивый аккомпанемент шаркающих шагов. – Что за скандал? Неужели я не имею права даже на пять минут покоя?

Сумка выпала из моих рук, дверь широко распахнулась, явив нашим взорам необычайно низенькую женщину с мордочкой куклы-марионетки и седыми локонами, выбивающимися из-под чепчика с оборочками. Она грозно взглянула на нас.

– Добрый вечер, меня зовут Бентли Хаскелл, а это моя любимая жена Жизель.

– Знаю, знаю. – Отпихнув локтем слугу, карлица чуть попятилась. – Заходите, вы оба. Чтоб не говорили потом, будто я вас выставила, даже не позволив воспользоваться ванной.

Ростом она была не выше гнома. Я бы могла запросто запихнуть ее к себе в карман. Но побоялась – вдруг эта особа кусается?

– Что тебе? – Она обернулась к слуге, который, набравшись мужества, тронул ее за руку.

– Молодая женщина такая упрямая… – Голос его дрожал, как и пламя свечи; Блюститель старился на глазах. Несчастная жертва грубого обращения. – Я устал, с меня довольно; надо посидеть с газеткой да пожевать арбузные семечки.

Наша крошечная хозяйка нежно взглянула на него и, привстав на цыпочки, похлопала старика по костлявому плечу.

– Давай-давай, а уж я прослежу, чтобы тебя вышвырнули вон.

Подняв мою сумку, Бен прошептал:

– По-моему, они начинают к нам проникаться.

– Я бы не сказала, – карлица поправила свой накрахмаленный передник, – но тем не менее отведу вас в зал заседания. А насчет того, чтоб вас выставить, – это он пошутил. В конце концов, кто здесь хозяин – я или Лысачок?

Бен испустил вздох облегчения, который наверняка услышали на всем Среднем Западе. Я боялась, как бы он не грохнулся на колени и не принялся целовать ей ноги.

– Меня зовут Джеффриз, – сообщила дама, – а он – Пипс.

– Потомок великого мемуариста[7]? – просиял Бен. – Какое же удовольствие я получал, когда в школе меня заставляли читать его творения!

Джеффриз почмокала дряблыми губами.

– Мы туточки не держим всяких таких нервотрепательных книжек. Нам по вкусу приятные истории о людях, которые усаживаются завтракать, кушают свои освященные яички и рассуждают, чем бы угоститься на обед и на ужин.

Мы с Беном разинули рты, но любезная Джеффриз уже повернулась к Пипсу и задула его свечу.

– Ты все с этой своей дрянью! Таскаешь ее повсюду, будто грелку! Давай сюда, а сам отнеси их вещи наверх.

Со скоростью похоронной процессии мы проследовали через унылый темный холл, косясь на покрытый лаком потолок, словно оформленный для игры в крестики и нолики. Бен, против которого работала каждая истекающая минута, наверняка еле сдерживался, чтобы не пуститься бегом. С ротонды второго этажа свисала трехрожковая люстра, напоминающая вывеску ростовщика, а свечка Пипса действительно служила для внешнего эффекта – ибо керосиновые лампы, закрепленные на стенах красного дерева, окутывали лестницу таинственным светом, отбрасывая мрачные тени на картины и темно-бордовые плитки, покрывавшие пол.

Я мысленно представила, как по этой лестнице спускается дворецкий, держа перед собой свечу. "Дамы и господа, хозяин умер не своей смертью, а… в завещании прорех не меньше, чем дырок в сыре".

– Углядели что-нибудь, что стоит спереть? – Остановившись возле двери, Джеффриз скорчила гримасу.

– Я… э-э… любовалась на эту картину, – мой палец ткнулся в сторону ближайшего портрета. На фоне зеленовато-черных разводов машинного масла была выписана чопорная дама с желчным лицом, в просторных черных одеждах, оживляемых белым чепцом, который был завязан бантиком под подбородком особы. Неужели эта мумия когда-то была живой? Палец ее правой руки был воздет кверху.

За моей спиной раздался скрипучий голос Пипса:

– Дама указывает на небеса, так было модно в те времена, когда писалась эта картина.

– А если вы действительно разбираетесь в живописи, – добавила Джеффриз, – вам обязательно понравится портрет Кота-Мертвеца над камином. – И на этой мрачной ноте дверь распахнулась.

Бен, наверное, увидел полный Кулинаров зал и испытал непреодолимое желание пасть ниц с криком: "Смилуйтесь, всемогущие господа!" Я же увидала всего лишь обыкновенную комнату с резными дубовыми панелями и красными обоями, с бахромчатыми скатертями и рубиновыми лампочками под раскачивающимися абажурами. Кроваво-красные бархатные гардины колыхнулись в стороны от окон, будто открывая вход во владения предсказателя судеб. Воздух был буквально пропитан пылью. Любопытно, какие флюиды обнаружила бы цыганка Шанталь в этой отвратительной комнате? Неужто именно здесь обитают злые силы? Во всяком случае, дурного вкуса в избытке.

На каминной полке стояла бронзовая урна. Любопытно, в ней мусор или же прах Джошуа Менденхолла? С трудом удержавшись, чтобы не заглянуть внутрь урны, я вдруг узрела – о боже! – тот самый, досточтимый портрет Кота-Мертвеца. О мой милый Тобиас, представляю, как завертелся бы ты в своей могилке, узнай, что тебя увековечили в образе окоченевшего трупа!

Я услышала, как Джеффриз пронзительно выкрикивает наши имена. Эх, быть бы мне фунтов на двадцать похудее, не беременной и за пять тысяч миль отсюда! Несколько пар глаз критически разглядывали нас.

– Добрый вечер, меня зовут Бентли Хаскелл, а это моя дорогая жена Жизель…

– Enchantée, mon ami![8] Меня зовут Соланж, а рядом со мной – mon mari[9] Венсан. – Голос был бархатистый и мягкий, как французский шоколад, а владелица его – высокая дама с блестящими, зачесанными на макушку волосами и аристократическими манерами, будто только что сошла с крытой двуколки. Ее приветствие словно рассеяло чары. Бесформенная человеческая масса вдруг зашевелилась и разделилась на живые организмы.

Бен стиснул мою ладонь. С пылающими щеками и потупленным взором (как подобает верующему в священное право королей поварского искусства), он подошел к ближайшему креслу, занятому дамой в брючном костюме тыквенного цвета.

– Быть допущенным на собрание великих Кулинаров – столь огромная честь для меня, что я просто не нахожу слов. Позвольте поблагодарить вас за то, что сочли меня достойным вашего общества и уделили мне частичку вашего драгоценного времени.