Я встала, но Эрнестина по-прежнему сидела на кровати. Неужели надеялась, что сейчас явится Марджори Задсон и придется сознаться? Обернувшись в дверях, я протянула руку:

– Давайте я заберу эти штуки. Не волнуйтесь. Пока идет собрание, вернуть их в столовую – пара пустяков.

– Ну уж нет! Не позволю! – С решимостью мученицы, усаживающейся на кол, Эрнестина сделала рывок к ножам, но я оказалась шустрее.

Откуда ей было знать, что под моей внешностью праведницы прячется родственная ей шпионская душа. Мои родители вырастили беспардонную проныру – именно так сказал дядюшка Мерлин при нашем знакомстве, когда я деловито заявила, что ему следует посещать церковь, жениться и отписать мне некоторую сумму в своем завещании.

Я понимала: не мое это дело – возвращать на место проклятые ножи. Стал бы Господь создавать полицейских, если бы хотел, чтобы занозы вроде меня лезли повсюду? Осторожно спускаясь по лестнице и придерживая свою просторную блузу, я надеялась, что если кто-нибудь ненароком меня увидит, то не подумает, будто мой ребеночек сошел с ума и пихает меня в бок, собираясь вылезти. Интересно, можно ли подать жалобу на внутриутробное умопомешательство в этой стране, где судятся по поводу и без? Я понимала, что пытаюсь обелить всех и вся. Наверное, это болезнь. Нельзя же считать невиновными всех! Хотя, конечно, Бинго уже достаточно наказан за то, что в кои-то веки повел себя как нормальный ребенок. Минуты, проведенные под кроватью Марджори Задсон, вряд ли доставили ему удовольствие. Что же касается самой Марджори – трудно ждать от шерифа Догерти, чтобы он поверил, будто ее подставили. В отличие от меня, он не был с ней знаком.

Лучи света, проникая через витражное стекло двери, выписывали на потолке причудливую мозаику; в остальном же коридор был темным и душным, как опечатанная церковь. Закрытые двери напоминали исповедальни. Интересно, исповедалась ли уже Теола Фейт, созналась в содеянном? Старые часы с циферблатом в виде злобной кошачьей мордочки показывали десять тридцать. Скоро ли явится к нам шериф с известиями? Или он уже здесь? С трясущимися руками я ринулась в столовую. И вынырнула оттуда десять секунд спустя и полегчав на несколько фунтов – запихнув ножи в ближайший ящик. Фу, наконец-то! Одернув напоследок блузку, я сделала пару шагов – и в смятении остановилась. А как насчет моих отпечатков на буфете? Смогу ли я объяснить их тем, что дотрагивалась до ящика, пока накладывала себе завтрак? Кстати, между кофейником и вазой с фруктами лежали очень симпатичные булочки и пирожки с ревенем…

– Если верить священному писанию Еноха, Господь накажет вас, мисс Любопытство, – проскрипел голос за моей спиной.

– Пипс! – Этот мерзкий писк издала я? Или канарейка, пожираемая кошкой? Я попятилась к лестнице. – Право же, напрасно вы говорите о Господе так, будто он какое-то страшилище. И напрасно пугаете меня! Из-за вас у меня, чего доброго, тройня родится!

– Вот и отлично! – Его лысая черепушка блестела, как мрамор, а колючие глаза напоминали льдинки.

Пипс издал смешок, и я тотчас поверила, что на лбу моем неоновой вывеской сияет слово "НОЖИ". Ясное дело, после вчерашнего вечера я не рассчитывала на особую благосклонность. Впрочем, я не винила Пипса за то, что он предпочел свою шкуру шкуре своей хозяйки. Размышления мои были прерваны мелодичной трелью. Звонили в дверь.

– Проклятье! Вот вам и шериф, явился не запылился, только его и ждали! Почитал бы правила хорошего тона! – Пипс отцепил от меня глаза и поковылял через холл, я же вдруг почувствовала себя маленькой и воздушной. Сказать наверняка, шерифская ли голова рисуется за стеклом, я не могла – хотя осанка весьма смахивала на официальную. Успею ли я улизнуть наверх, прежде чем он войдет? Нет, не успею. Но предстать перед законом с неспокойной совестью я тоже не могла. Может, проскользнуть обратно в столовую или – сердце пыталось выскочить у меня через ребра – воспользоваться лифтом?

Пипс, похоже, решил впустить незваного гостя; вот он поворачивается и смотрит в мою сторону, я же между тем открываю деревянную дверцу лифта и раздвигаю железную гармошку. И вновь – о боже! – чувствую себя в ловушке. Но это же глупо! Палец мой тянется к кнопке, все мое существо стремится ввысь. Однако бетонные стены, проглядывающие сквозь прутья кабины, что-то не пролетают мимо. Поскольку потолка у лифта нет, я чувствую себя как лыжник на фуникулере. Но сколько же времени занимает подъем на один этаж? А это уж, наверное, смотря где вы остановитесь. До меня донесся какой-то слабый присвист – будто эта штуковина задыхалась. А затем – ничего. Нет, прошу прощения, я преувеличиваю – кое-что все же произошло. Свет над моей головой погас.

Не самое удачное время для паники. Немножко страха очень даже неплохо, особенно с кем-нибудь за компанию. Окажись здесь Бен, мы бы превратили это в романтическое приключение – представили бы себя парочкой античных трубочистов. Тьфу, черта с два! Он бы уже трижды помер от своей клаустрофобии. Нет, так гораздо лучше: я могу думать только о себе, предаться дивным фантазиям. Но стоит ли? Минутку, Элли. Ведь ты еще можешь искупить грехи в глазах всех, кто принял в штыки твою теорию: Теола Фейт не убивала свою дочь – следовательно, виновен кто-то другой. Вот твой шанс доказать, что ты достойна быть женой Кулинара. С блеском выдержи это испытание и, возможно, со временем дорастешь до какого-нибудь влиятельного поста в звене обслуживающего персонала. Пошарив рукой слева, я нашла кнопки и ткнула наугад. Не все ли равно пассажиру угнанного самолета, в Лондон он летит или в Стамбул?

Лифт, однако, не двинулся с места. На лбу моем, подобно утренней росе, выступил пот. Признаться, меня уже мало заботило, из тех ли я жен, что держат форму при любых обстоятельствах, – как те колготки из рекламы, которые готовы отплясывать всю ночь напролет. Я принялась подпрыгивать; со стороны это, очевидно, смахивало на танец психа – к счастью, видеть себя я не могла. И тут, на взлете, меня пронзила страшная мысль. А вдруг лифт застрял по причине зацепившегося троса, а от этой тряски он может соскользнуть, и кабина полетит в шахту, прошибет пол подвала и рухнет на скалы, на которых стоит Менденхолл? Я ничего не понимала в лифтовых механизмах, но невежество гораздо убедительнее, нежели богатое воображение, подпитанное страхом. Прошло немало времени, прежде чем я предложила на рассмотрение более уютную возможность. Возможно, с лифтом вообще все в порядке. Но что, если Пипс бросил шерифа Догерти на пороге и погнался за мной? Что, если он что-нибудь сотворил – например, открыл наружную дверцу, – чтобы застопорить лифт? И как долго этот псих будет держать меня здесь в плену? Скоро ли решит, что урок пошел мне впрок?

Шевельнулась неясная тень – моя рука, как выяснилось. В моих ли интересах будет закричать? Я орала, пока у меня не зазвенело в ушах. Никакого ответа. Мною овладела паранойя. Там, внизу, явно плетутся нити заговора. Шериф Догерти убедил всех присутствующих, и Бена в том числе, что я своими кознями не даю ему вести расследование. Так что лучше меня на некоторое время убрать с глаз долой.

Значит, Черное Облако все-таки нависло. Я обнаружила, что скорчилась на полу своей клетки. Время шло по кругу, вновь и вновь возвращая меня к действительности. Никогда еще я не чувствовала себя так одиноко.

И тут произошло нечто волшебное. Я вспомнила, что со мной малыш и, если лично я не против здесь поторчать, то у моего ребеночка может быть совсем иной взгляд. А по пятам этого озарения явилось и кое-что еще – безудержный голод, сродни тому, что побудил меня угнать лодку и отправиться в Грязный Ручей. Только на сей раз мне совсем не хотелось острых маисовых лепешек – от одной мысли о перце желудок начинал биться в истерике. Я хотела – жаждала! – банальный поджаренный хлебец с дюймовым слоем масла и дымящуюся чашечку успокоительного отвара по рецепту Примулы Трамвелл. Бальзамник, шандра, мята болотная… Я почти ощущала во рту их вкус, хотя ни разу не пробовала. Ну как тебе, малыш, нравится? Подумать только, прямо за порогом садик целебных трав, а мы здесь! От такого на стенку полезешь!