Она еще никогда не присутствовала при прощаниях. Среди провожавших не было женщин в сходном положении, и она чувствовала себя очень одинокой. Ее прошлое богатой барышни, несмотря ни на что, не забывалось деревенским людом.

Погода была хорошей, лишь далеко в море с запада шли большие тяжелые волны – предвестницы ветра.

…Го окружали такие же, как она, красивые женщины с глазами, полными слез. Глаза были у кого трогательные, у кого рассеянные, даже смеющиеся – то ли от бессердечия, то ли оттого, что в данный момент некоторые из женщин не имели возлюбленных. Старухи, чувствовавшие приближение смерти, плакали, прощаясь с сыновьями; любовники долго целовали друг друга. Было слышно, как подвыпившие матросы поют веселые песни, в то время как другие с мрачным видом поднимались на корабль, точно шли на казнь.

Происходило и нечто дикое: бедолаг, которых разными уловками вынудили подписать контракт где-нибудь в трактире, теперь силой приводили на судно полицейские и собственные жены. Других, чьего сопротивления побаивались из-за недюжинной силы, из предосторожности напоили; их несли на носилках и, точно трупы, спускали в корабельные трюмы.

Го испуганно наблюдала эту картину: с кем же придется жить в море ее Янну? И что за ужасная вещь это рыбацкое ремесло, если оно внушает мужчинам такой страх?..

Но были среди моряков и те, которые улыбались; это были славные люди с красивыми благородными лицами и, без сомнения, любили, как и Янн, жизнь в открытом море и большую ловлю. Парни уходили в море беззаботными, бросив последний взгляд на девушек; женатые мужчина целовали жен и детей с нежной грустью и надеждой на хороший улов. Го немного успокоилась, увидев, что именно такими оказались моряки на «Леопольдине»; экипаж этого судна был поистине отборным.

Корабли уходили по два, по четыре, влекомые за пределы бухты буксирами. Как только они трогались с места, матросы, обнажив головы, во весь голос запевали гимн в честь Богоматери: «Привет тебе, Звезда Морей!» На набережной женщины махали руками, посылая близким последнее прощание, из глаз текли слезы.

Как только «Леопольдина» отошла от берега, Го быстрым шагом направилась к дому Гаосов. Полтора часа ходу вдоль берега по знакомым тропинкам Плубазланека – и она окажется там, на краю земли, в своей новой семье.

«Леопольдина» должна была стоять на большом рейде у Порс-Эвена и окончательно уйти в море только вечером. Там Янн и Го назначили свое последнее свидание. Янн приплыл в ялике, вернулся на три часа, чтобы попрощаться.

На суше по-прежнему стояла хорошая весенняя погода, на небе – ни облачка. Взявшись под руку, они, как и вчера, вышли на дорогу; только на сей раз ночь не должна была их соединить. Шли без цели, повернув назад, в сторону Пемполя, и вскоре как-то незаметно очутились возле своего дома. Они снова, в последний раз, зашли в дом, и старая Ивонна поразилась, увидев их вместе.

Янн давал Го наставления, касающиеся разных домашних дел, в особенности того, как хранить их красивую, к свадьбе приобретенную одежду: время от времени доставать из шкафа и проветривать на солнце. Так следят за одеждой матросы на военной службе. И Го улыбалась, глядя, как он умничает; он мог быть уверен, что за всеми его вещами она будет любовно ухаживать.

Впрочем, эти заботы были второстепенными; о домашних делах говорили только для того, чтобы вообще о чем-нибудь говорить и обмануть самих себя…

Янн рассказал, что на борту бросали жребий, разыгрывая места для ловли, и ему очень повезло – досталось одно из лучших мест. Го почти ничего не знала о том, как организована жизнь и работа рыбаков в море, и попросила объяснить поподробнее.

– Видишь ли, – начал он, – в планшире наших кораблей есть отверстия, в которые вставляются опоры на блоках, а через них пропускаются удочки. Так вот, прежде чем выйти в море, мы разыгрываем в кости эти самые отверстия или тянем из берета юнги бумажки с номерами. И потом, в течение всей путины, никто не имеет права ставить удочку на чужое место. Мое место – на корме судна, где, как ты знаешь, ловится больше всего рыбы. Кроме того, поблизости ванты, а к ним всегда можно прикрепить какое-нибудь полотно или край вощеной одежды и сделать небольшое укрытие от снега и града. Это здорово, сама понимаешь: не так обжигает кожу во время шквалов и глаза дольше видят ясно.

…Они говорили тихо-тихо, будто из боязни спугнуть оставшиеся у них мгновения, ускорить бег времени. Разговор носил какой-то особенный характер, как все, что скоро должно обязательно кончиться; самые незначительные мелочи, о которых они говорили, в тот день приобретали таинственный и высший смысл…

В последнюю минуту перед отъездом Янн обнял жену, и они, прижавшись друг к другу, долго стояли молча.

Он взошел на корабль, серые паруса расправились, чтобы наполниться легким ветром, поднимавшимся на западе. Она еще видела мужа, он по-особому, как было условлено, махал беретом. Долго Го смотрела, как ее Янн – силуэт в море – удаляется. Вон он, маленькая черная фигурка на пепельно-голубом фоне воды, уже туманится, исчезает. В пристально всматривающихся глазах мутится, они перестают видеть…

«Леопольдина» все удалялась, а Го, точно влекомая магнитом, бежала вдоль скалистого берега…

Но скоро ей пришлось остановиться – земля кончилась. Тогда она села у подножия последнего распятия, среди камней и утесника. Место было возвышенное, видимая оттуда морская даль словно поднималась, возникало впечатление, что «Леопольдина» постепенно уходит вверх, совсем крохотная на склонах этого гигантского круга. По морю медленно шли большие волны, будто остатки неистового урагана, бушевавшего где-то там, за горизонтом. Но на доступном взору пространстве, где еще находился Янн, все было спокойно.

Го по-прежнему вглядывалась в даль, стараясь запечатлеть в памяти внешний вид судна, силуэты парусов, чтобы узнать его издали, когда наступит время возвращения.

Огромные волны продолжали накатывать с запада, размеренно, одна за другой, без передышки, все возобновляя свои бесплодные усилия, разбиваясь об одни и те же скалы, обрушиваясь на одни и те же берега и затопляя их. Странным было это тайное волнение вод на фоне безмятежного воздуха и неба, словно переполненная чаша морская стремилась излить свое содержимое на сушу.

Меж тем «Леопольдина» все удалялась, уменьшалась, терялась из виду. Несомненно, ее увлекало течение, поскольку ветер был слаб, а судно шло быстро. Став маленьким серым пятнышком, почти точкой, корабль достиг края видимого пространства и вскоре ушел в бесконечную сумеречную даль.

В семь часов вечера, когда судно уже исчезло и стало темно, Го вернулась домой. Она держалась в общем-то достаточно мужественно, хотя в глазах то и дело закипали слезы. Но насколько мрачней была бы окружающая ее пустота, если бы он, как прежде, уехал, даже не попрощавшись! А теперь все изменилось, смягчилось, Янн принадлежал ей; несмотря на отъезд мужа, она чувствовала себя такой любимой, что, вернувшись домой в одиночестве, все же утешилась тем, что впереди – упоительное ожидание встречи. Они простились до осени.

Лето прошло – теплое, спокойное, грустное. Го ожидала первых желтых листьев, первых стай ласточек, цветения хризантем.

Она несколько раз писала ему, отправляя письма с пакетботами,[58] идущими в Рейкьявик, или с охотниками, но у рыбаков никогда не известно наверняка, дошло ли письмо.

В конце июля от него доставили весточку. Он сообщал, что десятого числа текущего месяца находится в добром здравии, что путина обещает быть на редкость удачной и что в его доле уже тысяча пятьсот рыб. Письмо было наивное и от первой до последней строки составлено по образцу обычных писем рыбаков домой. Людям, воспитанным так, как Янн, и невдомек, что можно писать о своих мыслях, чувствах, мечтах. Более образованная Го смогла сделать на это скидку и между строк прочитать о бесконечной нежности, не выраженной словами. Множество раз в четырехстраничном письме он называл ее супругой, точно ему доставляло удовольствие повторять это слово. А ей доставило радость чтение уже одного только адреса: «Мадам Маргарите Гаос, дом Моанов в Плубазланеке». Ее совсем недавно стали называть мадам Маргарита Гаос!..