— Что вы, Андрей Иванович? Что вы так с лица изменились? — тревожно спросил Михей Захарыч.

— Тут какое-то недоразумение, — упавшим голосом проговорил профессор. — Требуют с меня три тысячи, иначе грозят описать всю мою обстановку и продать ее с молотка.

— Пустое! Как же можно требовать три тысячи, если человек во всю жизнь никому копейки не был должен?! Вы посмотрите адрес-то… Наверно, не нам.

— Нет, адрес верный… Надо съездить, разыскать Борю… Тут у нас с ним одно дело было… Это все объяснится, Захарыч. По-пустому тревожиться нечего.

— А-а-а-а… Вот оно что! Так, так, — загадочно произнес Михей Захарыч и поник головой.

Сильно беспокоился старик слуга, поджидая своего барина. Тот вернулся поздно, и на нем не было лица.

Михей Захарыч весь похолодел: он догадался, что случилось что-то очень дурное.

— Идите, идите… Самоварчик давно уж готов… Озябли, небось… Я и то жду, жду… Думаю, что это долго нет, — заботливо говорил он, раздевая барина и как бы отвлекая его от тяжелых мыслей, успокаивая и ободряя.

Андрей Иванович молча прошел в столовую и, ни слова не говоря, стал раздеваться. Михей Захарыч не выдержал.

— Что это вы, Андрей Иванович, словно убитый? Что приключилось? Да вы не горюйте. Худого быть не может…

— Знаешь, Захарыч… Знаешь ли?. Ведь Боря меня разорил, обманул… Ведь теперь Бог знает что будет!.. И подумать страшно!..

— Так я и знал! Не говорил я вам?! Чуяло мое сердце… — сокрушался Михей Захарыч.

Андрей Иванович рассказал ему все: как просил, умолял его племянник выручить, как пугал, что его иначе засадят в тюрьму и его семья пойдет по миру, как обещал все честно заплатить, как он, Андрей Иванович, отдал ему последние гроши да еще поручился за него на три тысячи. Теперь Боря уехал далеко и жизнь ведет по-прежнему плохую, весь в долгах, а жена и дети чуть ли не голодают… А по закону теперь он, Андрей Иванович, должен платить за него в том, в чем поручился.

— Экий срам! Экий позор! — сетовал профессор. — В жизни никому не был должен… И где я возьму эти деньги? Где я буду искать, просить?.. Лишнего у меня нет ничего. Есть обязанности. Самому на жизнь едва хватает…

Михей Захарыч знал, что все это правда, он знал также, что каждая копейка у профессора рассчитана, что он платит за каких-то молодых людей в учебные заведения и что, как бы ему тяжело ни приходилось самому, никогда не откажется от этой помощи.

Настали тяжелые дни.

Андрей Иванович ходил как в воду опущенный. Налетевшая беда его состарила. Все его привычки отошли на второй план: по утрам он не читал газеты, а за обедом не разговаривал с Захарычем, по вечерам не работал в лаборатории. Или он ходил ив угла в угол большими шагами, или сидел у окна и бесцельно смотрел вдаль, или уходил куда-нибудь и скоро возвращался еще более расстроенный. Его неотступно грызла мысль, как выпутаться из беды, и он не находил исхода.

Михей Захарыч имел совсем растерянный вид; он без толку сновал из угла в угол, брал не то, что ему надо, и ни на кого не ворчал. На барина смотрел он с нескрываемой тревогой и даже страхом и ни о чем не спрашивал. К чему могли повести эти расспросы? Обоим было невыносимо тяжело.

Однажды вечером Андрей Иванович позвал к себе Михея Захарыча. Тот пришел и остановился у двери.

— Подойди же, Захарыч, сюда поближе… Мне надо с тобой поговорить, — сказал Андрей Иванович.

Он замолчал и долго не мог начать, вставал, садился, дышал тяжело и скоро. Наконец заговорил каким-то необычно-отрывистым голосом:

— Вот что, Захарыч… Я решил… Так надо… Ничего не поделаешь… Ты знаешь, как я к тебе привык… Ты для меня все равно, что друг… Нет, — все равно, что родной брат…

Голос профессора оборвался, и он умолк: точно кто-то ему сжал горло.

Михей Захарыч отвернулся и усиленно закашлялся.

— Так вот что, Захарыч… Я тебе хотел сказать… Так все выходит. Ничего не поделаешь… И ты не думай что-нибудь дурное… Я ведь люблю тебя..

— Я знаю, Андрей Иванович, знаю все сам, — тихо отвечал Михей Захарыч и подумал: «К чему ж это он все говорит?»

Андрей Иванович долго молчал, наконец проговорил, едва выговаривая слова:

— Я вынужден тебя отпустить, Захарыч…

Всего мог ожидать Михей Захарыч, но этого не ожидал. Он стоял как громом пораженный.

— Да, я должен с тобою расстаться… — повторил Андрей Иванович.

— Воля ваша, — послышался сдержанный ответ.

— Я знаю, ты уже стар, и тебе трудно привыкать на другом месте, — продолжал профессор — Я думал, что мы с тобою так и скоротаем свой век неразлучно… Думал наградить тебя… Да вот пришла негаданная беда… Ты уезжай, голубчик, в деревню и устраивайся там со своей старухой…

— Воля ваша, — свистящим шепотом ответил Михей Захарыч.

— Я больше квартиры держать не стану, — дорого… Устроюсь в комнате. Долг платить надо, и денет нет… Где ж я возьму?! Обидеть тех за кого я плачу, — это выше сил моих… Это последнее дело…

— Воля ваша, — едва слышно прошептал Михей Захарыч.

— Я тебе, Михеюшка, конечно, дам на дорогу… А вещи свои — обстановку, лабораторию — я распродам… Ты понемногу укладывайся.

— Воля… воля… — начал было Михей Захарыч, но вдруг закрыл лицо руками и быстро вышел из комнаты.

Прошло несколько дней. Михей Захарыч бродил, как говорится, чернее тучи. Он считал себя глубоко обиженным, ничего не хотел принимать в расчет и не находил оправданий для своего барина.

«Отказал… Не пожалел, — думалось ему непрестанно. — Тридцать дет прожили, и вдруг — отказал. Тех жалеет… А его, Михея, отправляет без всякого сожаления… Отказал из-за племянника, из-за долга… И что такое долг?! Разве можно обижать так человека?»

Михей Захарыч не хотел даже смотреть на барина, не хотел с ним разговаривать; он все что-то собирал, укладывал, громко двигал мебелью и сундуками.

Андрей Иванович то и дело обращался к нему и говорил тихо, деликатно, стараясь его успокоить и рам влечь.

— Не горюй, Захарыч, голубчик, мы скоро с тобой опять свидимся и, может, заживем по-старому… Пойдем-ка завтра со мной, — я тут комнату себе присмотрел.

«Пусть, пусть мается по комнатам. Он еще не живал. Ничего, пусть попробует. Не раз насидится в грязи, холодный и голодный», — сердито думал Михей Захарыч.

— Из вещей, Михеюшка, я оставлю себе самые необходимые… Остальные все продам.

«Пусть продает, — мелькало в голове обиженного старика. — Пусть. И лучше будет… Все равно все пропадет, растащат все… Чужие слуги — не я, дрожать над каждой вещью не станут…»

— А ты-то как же, Захарыч, как же ты решил устроиться? — спрашивал заботливо Андрей Иванович.

— Обо мне думать нечего, Андрей Иванович… Я что… Уеду в деревню и буду жить со старухой… Слава Богу, трудовая копейка есть… Обо мне не беспокойтесь, — с горечью на сердце отвечал Михей Захарыч.

Накануне какого-то праздника Андрей Иванович сказал:

— Михеюшка, посмотри-ка нашу лабораторию… Все ли там в порядке — Завтра придет один мой знакомый Он хочет купить для себя физические приборы, а остальное — для одного музея.

Как ножом резануло по сердцу Михея Захарыча от этих слов. Он торопливо прошел в лабораторию.

— Не торопись… Еще успеешь… Можно и завтра утром! — крикнул ему вслед барин.

Михей Захарыч вошел в лабораторию, и сердце его болезненно сжалось, а на глазах навернулись слезы… Он знал тут историю каждой самой маленькой вещи: все их он перетирал, ставил на места, берег. Каждая вещь ему тут была дорого.

«Вот эти камни прислали нам с Урала, — вспомнил он, подходя к стеклянному шкафу и грустно смотря через стекла. — Этих бабочек один ученик нам с Кавказа привез… Эти цветы прислали из Уссурийского края… Как мы еще тогда радовались, как бережно раскупоривали с Андреем Ивановичем ящичек… Вот клык мамонта, говорят, из Сибири — Сколько нам тогда рассказывал господин Семенов про Сибирь. Как интересно было слушать… Этот микроскоп мы купили давным-давно… Вскоре после окончания курса. Как мы тогда радовались. Оторваться не могли — А эти коробки с сушеными цветами — работа Михея Захарыча… А садик-то на дворе, который поднялся на их глазах — Попадутся теперь жильцы с ребятишками, все поломают, и пропадут труды долгих лет».