Галифакс внимательно выслушал меня, но не согласился Он стал теперь доказывать, что во всяких переговорах очень важен «человеческий элемент», а этот «элемент» предусматривает обязательство взаимных уступок. Без таких взаимных уступок не может быть создана «атмосфера», содействующая успешному ходу и исходу переговоров. Мы делаем ошибку, если игнорируем вопрос об «атмосфере».

— Прослушав ваши соображения, — резюмировал я, — готов, пожалуй, признать, что Советское правительство действительно сделало одну ошибку оно не учло «базарных» методов английской дипломатии и потому слишком рано и слишком откровенно обнаружило свой «железный минимум». Но, право же, нам нет оснований извиняться за эту ошибку.

Чем дальше шли переговоры, тем яснее становилось, что англичане и французы просто проводят тактику саботажа. Европейская обстановка накалялась с каждым днем. Гроза явно собиралась над Данцигом. 18 июня туда прибыл Геббельс и произнес бешеную речь, в которой прямо заявил, что приближается время, когда Данциг станет частью гитлеровской Германии. В последующие дни тысячи немецких «туристов» наводнили город; в огромных количествах туда доставлялось контрабандой разнообразное оружие вплоть до тяжелой артиллерии; нацистский лидер в Данциге Ферстер обратился к населению с призывом не пожалеть усилий для превращения его опять в германский город. Под влиянием всех этих событий напряжение в германо-польских отношениях все больше возрастало, а волнение в Лондоне и Париже все увеличивалось. Выступая 27 июня в парламенте, Даладье заявил, что «еще никогда Европа не была в таком смятении и тревоге, как сейчас», а пять дней спустя, 2 июля, французский премьер констатировал, что «общая ситуация в Европе чрезвычайно серьезна», В речи, произнесенной 28 июня в Лондоне, Черчилль говорил:

— Я очень озабочен положением, в котором мы в настоящее время находимся. Оно очень похоже на прошлогоднее, с той, однако, разницей, что в этом году у нас нет возможности к отступлению. Нас не связывал договор об обязательствах с Чехословакией. Сейчас мы дали абсолютную гарантию Польше. Все говорит о том, что нацисты сделали необходимые приготовления для того, чтобы принудить Польшу к уступкам. Если Польша не уступит, она будет атакована крупными силами с запада и юга.

И даже сам Галифакс в речи 29 июня в очень мрачных красках рисовал открывающиеся перед Европой перспективы.

И вот, несмотря на все это, англичане и французы продолжали тянуть свою нудную, искусственно надуманную канитель в переговорах о тройственном пакте. Одним из их любимых методов при этом было затягивание своих ответов на наши предложения или поправки. Как раз в эти дни я сделал небольшой статистический подсчет о том, сколько времени из общей длительности переговоров потребовалось для подготовки своих ответов советской и англо-французской стороне. Цифры получились очень любопытные. Оказалось, что из 75 дней, которые к тому времени заняли переговоры, СССР для подготовки ответов взял только 16 дней, а Англия и Франция —59. Неудивительно, что эти цифры были использованы в советской печати В статье, появившейся 29 июня 1939 г. в «Правде», писалось:

«Англо-франко-советские переговоры о заключении эффективного пакта взаимопомощи против агрессии за — шли в тупик…

Факт недопустимой затяжки и бесконечных проволочек в переговорах с СССР позволяет усомниться в искренности подлинных намерений Англии и Франции и заставляет нас поставить вопрос о том, что именно лежит в основе такой политики: серьезные стремления обеспечить фронт мира или желание использовать факт переговоров, как и затяжку самих переговоров, для ка — каких-то иных целей, не имеющих ничего общего с делом создания фронта миролюбивых держав.

Такой вопрос напрашивается тем более, что в ходе переговоров английское и французское правительства нагромождают искусственные трудности, создают видимость серьезных разногласий между Англией и Францией, с одной стороны, и СССР — с другой, по таким вопросам, которые при доброй воле и искренних намерениях Англии и Франции могли быть разрешены без проволочек и помех».

Указав далее на одну из таких «искусственных трудностей» (вопрос о гарантии прибалтийских государств) и подчеркнув, что в других случаях, где Англия чувствует себя действительно заинтересованной (вопрос о гарантии Голландии и др.), она мало считается с желанием тех стран, которые берется гарантировать, «Правда» продолжала:

«…Англичане и французы хотят не такого договора с СССР, который основан на принципе равенства и взаимности, хотя ежедневно приносят клятвы, что они тоже за «равенство», а такого договора, в котором СССР выступал бы в роли батрака, несущего на своих плечах всю тяжесть обязательств».

Заявив, что о подобном договоре не может быть и речи, «Правда» заканчивала свою статью следующими многозначительными словами:

«.. Кажется, что англичане и французы хотят не настоящего договора, приемлемого для СССР, а только лишь разговоров о договоре для того, чтобы, спекулируя на мнимой неуступчивости СССР перед общественным мнением своих стран, облегчить себе путь к сделке с агрессорами».

Это било не в бровь, а в глаз.

Как бы то ни было, но к началу июля вопрос о перечислении государств, гарантированных тремя великими державами, был урегулирован и теперь настала очередь для разрешения других трудностей, стоявших на пути к подписанию пакта. Важнейшей из них был вопрос о связи между пактом и подкрепляющей его военной конвенцией. Нельзя сказать, чтобы этот вопрос не затрагивался раньше, — нет, нет! Уже в течение июня о нем не раз упоминалось во время разговоров между советскими и англо-французскими представителями в Москве, а также между мной и Галифаксом в Лондоне Но все-таки в июне основные усилия сторон были сосредоточены на вопросе: называть или не называть государства, гарантированные большой тройкой.

В июле на первый план выдвинулся вопрос о связи между пактом и военной конвенцией. К тому были особые причины: атмосфера Европы страшно накалилась, война могла вспыхнуть в любой момент, и надо было возможно скорее и возможно точнее установить, какую помощь окажут друг другу три великие державы, если кто-либо из них будет вовлечен в войну с Германией. Во время переговоров с англо-французскими представителями в Москве не раз подчеркивалось, что пакт без военной конвенции — «пустая бумажка» и что в сложившейся обстановке военная конвенция важнее пакта. Однако и по этому вопросу наши партнеры с упрямой слепотой продолжали все ту же тактику саботажа, хотя у них самих под ногами начинала гореть почва.

Позиции сторон по вопросу о пакте и военной конвенции в основном сводились к следующему.

Советское правительство считало, что пакт и военная конвенция должны составлять единое целое, быть двумя частями одного и того же соглашения и одновременно входить в силу. Иными словами, без военной конвенции не могло быть и политического пакта. Эта точка зрения была ясно выражена уже в наших первых предложениях от 17 апреля, и мы последовательно проводили ее во всех наших разговорах с англичанами и французами как в Москве, так и в Лондоне и Париже. О причинах, кото рые заставляли нас строго придерживаться такого взгляда, говорилось уже раньше.

Напротив, английское и французское правительства считали, что пакт и военная конвенция — это два различных документа и что слишком тесно связывать их нецелесообразно. Почему? Когда в разговоре с Галифаксом 8 июня я впервые коснулся данного вопроса, британский министр иностранных дел сказал:

Но ведь требовать одновременного вступления в силу пакта и военной конвенции значило бы сильно затянуть подписание соглашения… Военная конвенция так быстро не вырабатывается… Всякая отсрочка была бы опасна для дела мира… Надо торопиться!

И Галифакс предложил сначала заключить пакт, а уже потом заняться военной конвенцией. Я с этим не согласился, но так как в тот момент нам важнее всего было договориться по вопросу о перечислении в пакте гарантированных государств, то проблема пакта и военной конвенции была отложена до более подходящего времени. В дальнейшем и англичане, и французы неизменно поддерживали точку зрения, изложенную Галифаксом в только что упомянутом разговоре, и при этом всегда повторяли: