Тарзан с воплем бросилась вниз. Просвистев сквозь листву, она с тяжелым, глухим звуком рухнула на мое левое плечо. Несколько метров я катился вниз по тропинке, пытаясь тормозить руками и ногами.

Скажем прямо, в первую нашу встречу я не был на высоте. Наоборот: на высоте оказалась она, причем на большой.

И как вы думаете, что она мне сказала?

Отпустив канат, она вскочила и сердито выругалась: «Черт!» Потерла колено, слегка покрасневшее от удара о мою ключицу. Бросила колючий взгляд из-под черных бровей, неприятно напомнив мне нашу школьную учительницу.

— Нехорошо получилось! — сказала она. — Ты уж меня извини. Хотя мог бы держаться подальше от этого дерева.

Я просто лишился дара речи. Сначала чуть не убила, а теперь еще указывает, где можно ходить, а где нельзя. И это — на общественном пляже!

— Эй, ты, заткнись! — прошипел я.

Она была в бикини, пятнистом, как леопард. Я так ненавидел ее, мне даже хотелось дать ей в зубы, но я никак не мог прийти в себя и, лежа на земле, хватал ртом воздух. Она села на корточки:

— Ты ничего не сломал?

В ответ мне удалось издать лишь несколько судорожных вздохов.

Маленький белобрысый ребенок неопределенного пола, стриженный под горшок, выскочил из кустов и, подбежав к ней сзади, обхватил руками за шею. Поджав ножки, он повис у нее на спине, как маленький рюкзачок.

— А почему дядя лежит на земле и так странно дышит?

Дядя! Ну еще бы, для такой малявки двадцатидевятилетний парень уже дядя. Хотя меня это слегка задело. Наверно, не за горами кризис среднего возраста. Я состроил самую злобную из своих гримас.

Она рассеянно вытерла рукой нос.

— Мы упали. Белла, надень свитер! Нельзя так долго сидеть в воде.

— Что значит «мы»! Это ты на меня упала, — прохрипел я. — Надо смотреть, куда прыгаешь! Если у меня перелом, я тебе такое устрою!

До чего ужасная баба! Она была старше меня, ей никак не меньше тридцати пяти, под глазами мешки, на лбу морщины.

Вдруг я почувствовал жжение пониже спины, слева. Черт побери — приземлился прямо на очки «Армани». Я купил их в Гонконге всего три недели назад. Осколки впились в мою задницу!

— Я не шучу! — пробормотал я, пытаясь отдышаться, как роженица после схваток. — Ты представляешь опасность для общества. Я на тебя в суд подам!

Она хмыкнула, будто моя угроза обрадовала ее.

— Желаю удачи! — сказала она. — Ты получишь от меня столько же, сколько налоговый инспектор, осужденный за взятки. Попросту говоря, ничего. Глянь на вывеску и расслабься.

Она кивнула на огромную вывеску над тропинкой, по которой я проходил. «ОСТОРОЖНО! ТАРЗАНКА!» — было написано там пронзительно-красными буквами. Черт!

— Мам, у него кровь из попы течет, — сказала малявка. — Прямо как у тебя иногда. А у него есть такие маленькие беленькие салфетки, как у всех мам?

Женщина улыбнулась и потрепала ребенка по плечу.

— Очень может быть! — сказала она. — Ты пользуешься «Либресс»? — И она ткнула пальцем в направлении моей пятой точки.

Вероятно, после этих слов мне полагалось рассмеяться. Но почему-то было не смешно. Мне хотелось больно схватить ее за груди и оттянуть их хорошенечко до самого живота, который едва прикрывало бикини. Фу, какая у нее ужасная грудь, как уши у таксы!

Я уж не говорю о ее купальнике! Небось совершила налет на контейнер с барахлом Армии спасения, которым побрезговали даже несчастные язычники из окрестностей Сахары.

Я осторожно приподнялся и потер плечо. Все части тела находились на своих местах и пребывали в исправном состоянии, не считая раненой ягодицы. С судом лучше не связываться.

— Все в порядке? — улыбнулась она.

Ребенок без всякого стеснения уселся писать неподалеку.

— Вали отсюда, — пробормотал я.

Зад и плечо болели, где-то за правым глазом притаилось тяжелое похмелье, готовое в любую минуту вонзить в меня когти. Меньше всего на свете мне хотелось шутить и любезничать с этой перезрелой вульгарной бабой. Может, она решила, что я на радостях предложу ей выпить? Черт побери, она стояла и ухмылялась. Капля пота пробежала по ее животу и исчезла под шкурой псевдолеопарда. Возле паха из-под бикини выбивались черные волоски. Я так давно не видел, чтобы там не брили, что на мгновение мне показалось, будто в трусах у нее спрятался какой-то зверек.

Я встал на ноги с ловкостью, которую не хотелось бы демонстрировать в тренажерном зале. И удалился, топая так возмущенно, что белый песок взвихрялся за мной облаком.

Мама спрыгнула на дядю, он упал и разозлился. Сказал, что покажет ей, а еще сказал «дерьмо». А мама на него не обиделась. Она сказала ему: «Желаю удачи!», и мы ушли. А потом мы ели мороженое с лакрицей снаружи и внутри, а этот придурок Билли уронил свое мороженое в песок, и мама сказала, чтобы я дала ему половину, — пришлось дать, но за это я больно ущипнула его за спину. Он закричал, а мама сказала: «Какого черта!» Детям такие слова говорить нельзя. Вечером на двухэтажной кровати мы ели сосиски с хлебом и пили грушевый лимонад, а потом мне дали пузырек с таблетками, и Билли тоже дали, но он свой уронил, и таблетки рассыпались. Мы стали играть этими таблетками в шарики, и Билли заметил, что я съела все таблетки, когда осталось только две штуки. Тогда он заорал, и мама сказала: «Какого черта!» А еще, пока мама куда-то ходила, с нами сидела тетя Йенни и читала нам «Дональда Дака», и, когда надо было ложиться, мне разрешили спать наверху. Зубы мы чистили на улице, а пасту выплевывали в траву, и она становилась белой. Потом я наткнулась на гвоздь, у меня потекла кровь, и тетя Йенни наклеила мне пластырь. А когда пришла мама, я закричала, но она ничего не сказала. Мама была какая-то странная. Лицо у нее покраснело, и от нее странно пахло. Она сказала тете Йенни, что какой-то дядя ей что-то дал, пистон или что-то похожее, и мне захотелось на него посмотреть. Но у мамы его не было, она рассмеялась, и тетя Йенни тоже. Потом тетя Йенни с мамой меня зацеловали, они дули на пластырь и называли меня малышкой, Билли спал, и мама разрешила мне полежать в ее кровати, а пахло от нее очень странно.

На праздники мы с Йенни и детьми сняли четырехместный домик на побережье, детей пришлось упаковать в кроватях по двое. Заплатили сущую ерунду, сезон-то уже закончился, но мы все равно еле наскребли. Это была единственная поездка за все лето, на которую мы могли разориться. Еду взяли с собой, а на танцы в ресторан решили ходить по очереди: пока одна будет сидеть с детьми, другая проскользнет туда, небрежно затягиваясь сигареткой. Однако наш план чуть не рухнул. Вечером, когда мы ели бутерброды, Калле подташнивало, мы подумали, что он отравился, и хотели звонить в инфекционное отделение Каролинской больницы, но в последний момент его вырвало прямо на газон. Стало ясно, что он провел этот день на диете из клубники с песком. Калле съел горы песка. Теперь он наверняка похудел килограмма на два. Йенни ругалась, пытаясь отстирать пятна холодной водой.

— Иди первая! — сказала она. — Присмотрись к ассортименту и выбери кого хочешь. А я приду позже и возьму то, что не пошло в дело. Мне все равно придется сидеть с Калле, пока он не уснет.

— Скажешь тоже, «кого хочешь»! Да я всех хочу, начиная с помощника официанта и так далее, — мрачно ответила я. — Я бы на них спикировала, раскинув ноги, как белка-летяга. Один от моих прыжков уже пострадал. Я так давно ни с кем не спала, что забыла, как это делается.

— Такое не забудешь, это у человека в крови, — сказала Йенни. — Ты ведь на велосипеде ездить не разучилась? Вверх-вниз, вверх-вниз. Туда-сюда, туда-сюда. Главное, за руль держись покрепче. — Она прыснула, помахав перед собой термосом с самопальным коктейлем «Маргарита».