Ей было трудно заснуть в эту ночь. Ко всему еще полнолуние. Исаак. Дени.

Назавтра она заработала тридцать один соль. Нищий по праву получил свой пирожок. Надо же, его звали Матье, как и ее отца. Родился он в Орлеане тому уж лет двадцать. Поскольку раз в день Жанне, хочешь не хочешь, приходилось отлучаться, чтобы наполнить кувшин водой, он сделался хранителем ее козел с жаровней.

В воскресенье она заработала сорок шесть солей и вскрыла второй мешок с суржей.

В понедельник – двадцать семь солей. Настало время купить три охапки соломы, чтобы устроить себе ложе помягче и потеплее, чем голая земля.

Жанна прикинула, что, тратя в день сорок солей на закупку провизии, она может заработать вдвое больше. Выходила тысяча двести солей в месяц, примерно сорок турских ливров. Ей вполне хватит, чтобы нанять помощника, ибо как успеть одной делать покупки, собирать хворост, наблюдать за лотком и всем прочим?

Во вторник Жанна дала пять солей Матье, наказав отправиться в баню и вывести вшей кедровым паром и настойкой камфары. Она дала ему белье, штаны и рубаху, купленные по случаю у старьевщика за двадцать пять солей.

– Я хочу, чтобы ты сжег свои старые вещи, – сказала она вежливо, но твердо.

– Но я стану похож на доброго горожанина и не смогу просить милостыню!

– Матье! Ты больше не нищий, и мне нет дела до того, что ты думаешь! Погляди, что ты зарабатываешь: едва один соль в день. С воскресными подаяниями. Не больше тридцати пяти солей в месяц. Я обещаю тебе верных пятьдесят, если будешь работать на меня. Вот только на ноги твои глядеть страшно, не поймешь даже, какого они цвета!

Нищий нервно переступил, одна нога у него была длинней другой, отчего он ходил вперевалку.

– Быть чистым денег стоит, – сказал он в свое оправдание.

– Не в деньгах дело, а в лени, – возразила Жанна. – Отчего не помыть их в фонтане?

Матье поморщился и взглянул на Жанну:

– Пятьдесят солей?

– Даю слово.

– И пирожок в придачу?

– А как же! Вот и будет пятьдесят шесть солей.

Нищий смотрел на нее по-прежнему нерешительным и даже недовольным взглядом:

– Ну ладно, пятьдесят пять солей и пирожки?

Жанна взглянула на него и улыбнулась:

– Сначала помойся, если тебя не вышвырнут из бани.

– А отчего это меня должны вышвырнуть? – обиделся Матье.

– Потому что такого бродягу, как ты, еще поискать. Да, и чтоб на глаза мне больше не попадалась эта твоя шляпа!

– Не тебе, паренек, учить меня жить!

– Я вовсе не паренек, Матье, а девчонка. Ясно?

Тот уставился на Жанну, моргая от удивления:

– Черт побери, ты девчонка, ты?

– Самая что ни на есть, Матье. Разве парень подарил бы тебе эти тряпки? Сказано тебе, иди мыться!

– И возвращаться босиком?

– Ты грязь носил вместо башмаков!

Матье рассмеялся:

– Да уж, язычок у тебя подвешен!

Он наконец удалился, неся на руке новое платье.

Матье вернулся, когда звонили к вечерне. Жанна узнала его только по рубахе. Ей даже показалось, что хромота его куда-то исчезла. Неужто он так зарос грязью? Даже оскал беззубого рта не очень-то бросался в глаза. От него несло камфорой, должно быть, борцы со вшами поработали на совесть. Волосы были тщательно приглажены и еще не высохли.

– Они не хотели меня пускать.

– Я их понимаю.

Жанна достала из кошелька два соля и подала ему:

– Теперь быстро к цирюльнику, у тебя борода разбойника с большой дороги. И скажи им, чтобы укоротили волосы, ты совсем зарос.

– Я что, босым пойду к цирюльнику?

Матье, казалось, ни о чем, кроме башмаков, и думать не мог.

– Завтра я куплю тебе башмаки. Ты и так обошелся мне сегодня в пятьдесят солей.

– Ну так завтра я и пойду к цирюльнику.

– Нет уж, сначала бриться, потом башмаки. Послушай, у меня самой и постели-то нет, а ты не хочешь день обождать!

– Дожил, девчонка поучает меня! А сама ты в какие лохмотья одета?

– Зато я чистая. Иди брейся, я скоро вернусь сюда и проверю.

Он ведь и вправду не знал, где она живет. Матье повиновался. Жанна отправилась в свое дарованное судьбой жилище проверить, не появлялись ли там в ее отсутствие непрошеные гости. Она вывела Донки наружу. Осел явно соскучился в одиночестве и теперь с удовольствием втягивал свежий воздух и щипал молодую травку. Завтра она купит ему сена.

Потом Жанна вернулась проверить, как идут дела у Матье. Она просто не поверила своим глазам: перед ней стоял совсем другой человек, настоящий красавец. Она улыбнулась, Матье улыбнулся в ответ. Он в который уже раз взглянул на свои ноги. Жанна отметила, что они длинные и сильные. Теперь, когда они были чистые, на них было просто приятно смотреть. Интересно, из-за какого увечья он стал калекой?

– Знаешь, от всего этого я зверски проголодался!

Жанна весело рассмеялась:

– Я приглашаю тебя отобедать в таверну «Бычий двор».

У парня так и отвисла челюсть.

– Ты что, хочешь за мной приударить? Отправишься в таверну с босяком?

– Тебе осталось быть босяком всего лишь до завтра.

Матье посмотрел на Жанну, и она не отвела взгляда. От светлой голубизны его глаз ей сделалось не по себе. Матье то и дело проводил рукой по своим выбритым щекам, которые стали такими белыми, что казались напудренными.

Они отправились в таверну. Матье еще меньше привык к обществу, чем она сама. Он жил отбросами, а тут вдруг оказался за столом той самой таверны, объедки из которой еще вчера вылавливал в соседнем ручье.

– Что будем есть? – спросил он, неуверенно присаживаясь на скамью.

– Суп и жареные сосиски с салатом, – ответила Жанна.

Матье вытаращил на нее глаза:

– Так много?

– Так много.

– Так ты богачка?

– Сам видел, что я заработала.

Она заказала кувшин вина. Матье в удивлении покачивал головой.

– Имей в виду, так будет не каждый вечер, – сказала Жанна.

– Тогда по какому случаю праздник?

– Твой день рождения! Ты стал другим человеком!

Он рассмеялся:

– Верно, я не такой, как раньше. Да и в голове что-то не то.

Ума не приложу, кто я теперь такой.

Матье не умел управляться с ложкой, и Жанне пришлось преподать ему эту науку.

– Из каких ты краев? – спросил Матье.

Ей хватило несколько фраз, чтобы рассказать о себе. Не забыла она и о посещении аббатства и обители сестер-кордельерок.

– Отчаянная ты! Вот отчаянная! – восклицал Матье, опорожняя свой стакан.

Они пили местное кисленькое вино, но это было все же лучше, чем пиво. В таверну «Бычий двор» не заглядывали богатые торговцы; ее посещали по большей части служащие и студенты, собиравшиеся здесь заработать на еду чтением стихов и при случае побузить.

Матье рассказал о себе. Ему было двадцать два или двадцать три года. Три года он в компании бывших наемников, грабителей и прочего сброда промышлял разбойным ремеслом в Париже и окрестностях. Год за воровство ему довелось провести в сырой камере тюрьмы Лучников, что стояла на берегу Сены.

– Вот и все, что я видел в жизни, – добавил Матье.

Под конец срока какой-то стражник предложил ему завербоваться – по примеру многих бывших подельников – в Королевские вспомогательные войска, но так как Матье не выносил, чтобы им командовали, то стал изображать из себя хромого. Вот так он и улизнул от службы в армии. Если уж воевать, говорил Матье, то за себя самого, а не за господина. С той поры он жил нищенством.

– Так, значит, ты не хромой?

– Нет, это так, по привычке.

– За что же тебя посадили в тюрьму?

– Как-то раз украл двух каплунов, в другой – распятие в церкви.

Матье пристально посмотрел на Жанну:

– Я не обворую тебя. Никогда в жизни. Я больше вообще не стану воровать. Почему ты все это для меня делаешь?

– Что?

– Ну все это.

Чутье подсказало Жанне, что главное – не пытаться наставить его на путь праведный.