Она вернулась после полудня, держа в руках башмаки. Совсем новые башмаки из грубой кожи. Матье одарил Жанну долгим взглядом и, к ее превеликому удивлению, отправился к фонтанчику мыть ноги.

Жанна рассмеялась:

– Смотри-ка, ты приучился к мытью!

Матье подхватил ее на руки и закружил в воздухе. Жанна вскрикнула.

– Дай мне тридцать солей, – сказал Матье.

– Тридцать солей! Зачем тебе?

– Куплю доски и сделаю тебе кровать.

– Как это?

– В юности в Орлеане я был подмастерьем у столяра. Уж сколотить кровать сумею.

– Матье, ты нужен мне для другого. Вот смотри, даже хворост кончился.

– Я буду работать по вечерам.

– Тебе понадобится пила.

– Возьму где-нибудь на время.

– И гвозди.

– Не так уж много. Настоящий столяр умеет обходиться без гвоздей. Я посмотрел, у нас здесь уже есть девятнадцать. Хватит с лихвой.

Жанна дала ему тридцать солей и отправилась на Патриарший рынок. Идея соорудить кровать имела один изъян: это значит, что Матье намерен прочно обосноваться у нее, а она не была уверена, что ей так уж хочется этого. Когда-нибудь он предъявит права на ее девственность, а этот дар был предназначен только Исааку.

Она старалась поменьше думать о нем, чтобы не очень грустить. Лучше было размышлять о своей торговле.

Людям, решила она, скоро надоедят пирожки с орехами. Она и дальше будет их печь, но придется делать и другие начинки. У птичницы с улицы Монтань Жанна приобрела два ливра куриных потрохов. Потом она купила горшочек меда и четыре ливра персиков. Она знала, что будет делать.

Вооружившись новой сковородкой, чтобы не перебить вкус, Жанна стала жарить в одной соленые пирожки с орехами и потрохами, а в другой – с политыми медом персиками. Мед стоил недешево, и Жанна брала за них пять денье. Доход ее быстро удвоился, ибо те, кто уже пристрастились к соленым пирожкам, покупали сладкие на десерт. Итого – два пирожка на каждого.

Среди ее покупателей были теперь не только школяры из Ломбардского коллежа. К Жанне стали приходить профессора, которые прослышали о ее пирожках и хотели побаловать себя после однообразной казенной пищи. Как-то раз пришел даже повар коллежа, хотя досаду свою скрыть не сумел. Потом к ней потянулись и жители окрестных домов.

По вечерам, закупив все необходимое на завтра, Матье при свете свечи выделывал пазы и шипы из доброго дуба, что-то налаживал, разбирал и подтачивал при помощи напильника, который Жанна принесла с собой из Ла-Кудрэ.

Потом они укладывались спать на один тюфяк.

У их тел больше не было друг от друга секретов. К счастью, удовольствие Матье теперь выражалось не так бурно, как в первую ночь.

В мастерской не было очага, и Жанне приходилось готовить суп на жаровне.

К концу июня Жанна обладала кругленькой суммой в восемьдесят три ливра.

И вдруг все пошло вкривь и вкось.

Духовный наставник коллежа, монах-бернардинец, заинтересовался необычной парой и решил сам разузнать, что к чему. Он подошел к Жанне и шутливо спросил:

– Ты где научился стряпать, мой мальчик?

Учуяв врага, Жанна не поддержала его тон.

– Матушка научила меня этому в Бретани, отец мой.

– Твоя матушка бретонка?

– Да, отец мой.

Жанне пришло в голову, что матушка Елизавета сообщила кому нужно об исчезновении несостоявшейся послушницы, которую к ней прислал Дом Лукас. Ясное дело, она решила, что рекомендация монаха и ее собственное согласие уже сделали из Жанны таковую. В этом случае она становилась беглянкой.

– Сколько тебе лет, сын мой?

– Скоро четырнадцать, отец.

– Подбородок-то у тебя еще совсем гладкий, – сказал бернардинец и склонился над Жанной.

– В нашем роду это у всех так, отец мой.

Монах обратил взор на Матье, который смотрел на него весьма недружелюбно.

– А это твой друг?

– Да, отец мой. Он помогает мне в делах.

– В какой церкви ты исповедуешься?

– В соборе Сен-Жак, отец мой.

Жанна уже знала, что в этом храме всегда было много народу и запомнить кого-то не представлялось возможным.

– Отчего же так далеко отсюда? Это ведь не твой приход?

– Так уж вышло, отец мой, я там живу и там закупаю товар. Хотите попробовать мой пирожок?

– Нет, спасибо, сын мой, я остерегаюсь греха чревоугодия.

На счастье, другие покупатели оттеснили монаха. Он ушел прочь, пробормотав обычное благословение, но Жанна поняла, что если бернардинец догадается, что она девушка, то запретит ученикам покупать пирожки у безбожного создания, переодетого юношей. А если не догадается, но узнает, что она живет вместе с мужчиной, то обвинит ее в мужеложстве, а это еще хуже. Тогда от нее отвернутся не только школяры, но и простые горожане.

Вообще-то она и сама хотела предстать перед всеми женщиной, но не сразу, а через некоторое время.

Вечером она поделилась своей тревогой с Матье.

– Да ладно, – сказал тот, – если здесь не получится, пойдем в другое место. Тебя в округе уже все знают. Что нам этот Ломбардский коллеж?

Он снова принялся мастерить кровать. Плоды его трудов были уже налицо, и все было бы хорошо, если бы не ужасный запах клея, который Матье варил из рыбьей чешуи, время от времени подливая в него немного уксуса.

Жанна мечтала о тачке. Но им не следовало ни привлекать к себе излишнего внимания, ни показывать своего благополучия: завистников везде довольно.

Между тем было уже поздно. Жанна поняла это через два дня, когда заметила на другой стороне улицы мужчину с солидным брюшком, одетого в длинное платье и сдвинутую на ухо шапочку. Он не отрываясь смотрел на девушку. С ним был какой-то хитроватого вида парень, державший в руках большой плоский предмет непонятного назначения. На счастье, незнакомец пришел в десятом часу и проторчал на месте почти час. Это было самое спокойное время. Жанна все время пыталась понять, кто таков этот пришелец, не желавший ничего покупать. И вот, наконец, он пересек улицу и представился: Оноре Буштон, нотарий цеха пирожников, находившегося под покровительством святого Макария. Он явился взять пошлину за продажу товара, которую полагалось платить за торговлю, как в лавке, так и на улице.

– Кто тут у вас хозяин? – спросил он надменно.

Жанна встревожилась: если она назовет себя, по всей округе пойдут сплетни, и неизвестно, что из всего этого выйдет.

– Матье Тестеле, который перед вами, – ответила она, обернувшись к товарищу и незаметно подмигнув.

– Где вы обучались этому ремеслу? – спросил нотарий у Матье.

Тот был не промах и сразу смекнул, где может таиться ловушка.

– Нигде. Я просто нанял этого пирожника, который учился в Бретани.

Мэтр Буштон грустно взглянул на жарящиеся пирожки. До Бретани дорога длинная. Он задумался.

– Судя по тому, что я могу констатировать de visu,[11] – последних слов Жанна и Матье не поняли, – вы зарабатываете восемь солей в час, что за день составляет…

– Я вечером не работаю, – вмешался Матье.

– Вот как? – произнес мэтр Буштон разочарованно.

– Да, только с восьмого часа пополуночи до часа пополудни.

– Потом вы идете на другое место?

– Потом я отдыхаю, – объявил Матье. – И мой паренек тоже, когда сделает все покупки. Наше право, верно?

Мэтр Буштон, казалось, не заметил дерзкого тона и принялся что-то считать в уме.

– Итак, – сказал он, – выходит пять часов в день семь дней недели, ибо я знаю, что вы трудитесь и в воскресенье, то есть тысяча девятьсот шестьдесят солей в неделю. По обычаю вычитаем треть на продукты, что составляет шестьсот пятьдесят три соля…

– Вы забыли оплату пирожника, – ввернул Матье.

– Правда? – сказал нотарий. – И какова же она?

– Пятнадцать солей в неделю.

– Пятнадцать солей! Ладно, у вас все равно остается чистыми тысяча двести сорок семь солей в неделю, что дает семьсот сорок пять ливров и два соля в год. Вычитаем половину, как и положено при торговле под открытым небом и в плохую погоду, и остается триста семьдесят два ливра и два соля в год. Таким образом, прошу вас заплатить один ливр из сотни…