[1] Каминг-аут — открытое и добровольное признание человеком своей принадлежности к сексуальным или гендерным меньшинствам

Эль согласилась. В душе затаилось опасение, что еще один «душевный» разговор принесет лишь следующую порцию неприятных откровений. Или предложений? Почему-то в голове возник образ прикованной к постели голой девицы из какого-то фильма для взрослых, которая добровольно согласилась на роль содержанки в обмен на предоставление сексуальных услуг. А следом память воскресила дурацкий аукцион, который произвел настоящий ажиотаж в сети и СМИ: какая-то феминистически настроенная девица выставила на торги свою девственность, обещая, что все вырученные деньги передаст в фонд женщин, пострадавших от сексуального насилия.

Максимилиан производил впечатление человека, не способного предложить ни то, ни другое. Но и Марго не выглядела законченной лесбиянкой. Возможно, она просто не видит то, что лежит на поверхности? Снова и снова занимается самообманом, убеждая себя в том, что подобные гнусности должны обойти ее стороной. С оглядкой на то, что вся ее жизнь и есть одна большая гнусность, Эль первой называла бы себя романтической идиоткой.

— Я, как ты понимаешь, навел справки о тебе и твоей семье, — не стал юлить он. И не давая ей вставить слово, продолжил: — Извини, что пришлось покопаться в грязном белье семьи Кромби. Но такой уж я есть: должен знать всех, кто слишком близко подходит к моей семье. Мне нужно было убедиться, что ты не аферистка и не очередная ушлая журналистка, которая нашла лазейку, чтобы проникнуть за порог моего дома. Я не то, чтобы публичное лицо, но в моем деле репутация зарабатывается очень медленно, а теряется за секунды. Не представляешь, что может натворить раздутый газетчиками скандал.

Его аргументы звучали разумно. И все же это не отменяло того факта, что Максимилиан Ван Дорт сунул нос в ее прошлое и настоящее.

Эль, как прилежная ученица перед комиссией, положила ладони на колени, пытаясь собраться с духом для достойного ответа. Или чтобы выдержать то, что последует вслед за первой порцией признаний.

— Я знаю, что ты очень стеснена в средствах. Строго говоря, это лежит на поверхности.

— Да, я бедна, как церковная мышь, — нервно согласилась она. — И я до сих пор не понимаю…

— Я еще не закончил, — мягко, но уверенно перебил ее Макс. — Так же я знаю, что тебе вряд ли хочется возвращаться в лоно семьи. Судя по всему, твой отец, прости за грубость, тот еще засранец. Я не большой знаток человеческих душ, Габриэль, но кое в чем разбираюсь. Например в том, что ни одна здравомыслящая, довольная жизнью девушка, не согласилась бы на придуманную Маргаритой авантюру. Молодые люди часто тусуются вместе, это нормально. Но ты рискнула отправиться на другой конец света, хоть имеешь в запасе пару недель и, строго говоря, от того, будешь ты ждать решение комиссии у себя в трейлере в Сан-Франциско или здесь, ничего ровным счетом не изменится. Из чего я делаю вывод, что ты воспользовалась поводом сбежать. Я прав?

Эль сглотнула. Это невозможно. Он за несколько минут разложил ее жизнь по полочкам.

По спине побежал холодок паники. А что, если он узнает и том поступке?

«Успокойся, Габриэль Кромби, он не может узнать. Никто не может. Прошлое похоронено».

— У меня очень … необычные жизненные обстоятельства, — справившись с паникой, пробормотала Эль.

— Обычно люди называют их «дерьмовыми», — предложил свой вариант Максимилиан.

— Пожалуй, так будет точнее. — Она все еще не имела ни малейшего представления, куда он клонит.

— Я более, чем уверен, что Марго придумала эту поездку, чтобы заманить тебя на чужую территорию, ну и… — Он сделал пространный жест. — И не без моего участия, к сожалению, получилось то, что получилось. Я утрирую, конечно, но мы с Маргаритой повели себя как те еще засранцы. Кстати говоря, я редко так критичен к себе при посторонних людях.

— Это намек, что мне следует упасть ниц? — Ну и зачем теперь-то грубить, Эль?!

— Это была неудачная попытка пошутить, — усмехнулся мужчина. — В общем, я считаю, что не могу пустить все это на самотек. Ты определенно одаренная умная девушка, и будет глупо потерять шанс побороться за стипендию только потому, что дома у тебя сложатся какие-то «непредвиденные обстоятельства» и ты не сможешь прилететь в Нью-Йорк.

Эль поджала губы. Ее самое больше исключительное обстоятельство — отсутствие денег. И еще отец, который считает, что продать дочь за карточный долг — это офигительно благородно.

— Поэтому, я думаю, логичнее всего в этой ситуации будет предложить тебе остаться. Здесь, — уточнил он. — Если, конечно, ты не опасаешься, что я старый большой извращенец.

— Оу, ты точно не старый и не… Что?

Эль старалась не думать, как по-идиотски должно быть сейчас выглядит: таращится на него так, будто он только что предложил купить ее девственность. Но нет, Максимилиан Ван Дорт смог ее удивить. По крайней мере сейчас, пока не озвучены дополнительные условия, на которых она может остаться.

«Ты должна отказаться, Эль, потому что… Ну, потому что это абсурд: находиться в доме мужчины, которого ты знаешь без году неделю»

— Я имела ввиду, что не считаю тебя старым, и не думаю, что ты изващенец, — сказал она, когда оправилась от первого шока. — Но, боюсь, я не могу принять это предложение.

— Ну раз мы оба точно знаем, что я не извращенец, то могу я поинтересоваться причинами твоего отказа?

— Это… странно. — Молодец, Эль! Просто таки вся мудрость мира в двух словах. — Мы знаем друг друга несколько дней. С таким же успехом я могла бы постучаться в первый же попавшийся дом и попроситься на постой.

— Согласен, наше общение нельзя назвать радужным. Поэтому, я хотел сначала прояснить все нюансы. Извини, но причина твоего отказа, мягко говоря, не очень разумна. Учитывая тот факт, что вопреки всему, ты кажешься девушкой, способной трезво мыслить и делать разумные выводы, полагаю, ты просто стесняешься доставить мне неудобства.

— И это тоже. — Раз уж они говорят откровенно, зачем отпираться от очевидного?

— Будут еще аргументы?

— Этот кажется мне очень веским.

— А мне он кажется хренью собачьей, — с улыбкой ответил Макс.

Эль ничего не могла с собой поделать: его энергетика буквально прошибала насквозь каждую клеточку ее тела, заряжала позитивом и уверенностью, что иногда даже девчонки из грязного трейлера могут вытащить золотой билет на фабрику Вилли Вонка[1]. Сама того не желая, она улыбнулась ему в ответ. И продолжала лыбиться и растворяться в мыслях о том, как потрясающе он выглядит даже с морщинками усталости вокруг глаз. Старый? Дева Мария, да он даст фору любому двадцатилетнему. Этот мужчина словно дорогой коньяк многолетней выдержки: каждый из тридцати лет отшлифовал его вкус и запах до умопомрачительной остроты. Сейчас для подобного был точно самый неподходящий момент, но Эль до щекотки в ладонях хотелось обойти стол и уткнуться носом в шею Максимилиана Ван Дорта, чтобы на всю жизнь запомнить приправленный ароматом древесного мха запах его кожи.

— Ты видела дом, Габриэль. При желании, мы можем даже не пересекаться друг с другом. Хотя это будет странно.

— Определенно.

Он, наконец, отошел от окна и сделал то, чего Эль опасалась больше всего: подошел к ней на расстояние вытянутой руки. Несколько секунд просто разглядывал со стороны своего немаленького роста, при этом оставаясь наглухо закрытым для ее попыток угадать, что кроется за его непроницаемостью.

— Я понимаю, что это предложение звучит странно. Согласись, и ситуация соответствующая. Не то, чтобы я был ревностным поборником справедливости, но мне кажется неправильным, что по нашей вине ты можешь лишиться хороших возможностей.

— Сама виновата, — тщетно силясь казаться уверенной, сказала Эль. — Я знала, что не стоило принимать приглашение, но Марго — она как спичка: загорается — и зажигает своими идеями всех вокруг.

Макс тепло улыбнулся, кивнул. Да, он точно не взял бы премию «Брат года», но и слепому видно, что Макс готов на многое ради нее. Эль с горечью вспомнила собственного брата с его наполненными героиновым угаром глазами. В их последнюю встречу, он с трудом вспомнил ее имя. Эль вспомнила это каждый раз, когда испытывала угрызения совести из-за того, что не скучает за ним и считает, что брат получил то, на что напрашивался всю жизнь.