— Показывай!
— "И сказал им: доколе не увижу… на руках ран от гвоздей… и не вложу… перста моего в раны от гвоздей, и… не вложу руки моей в ребра его, не поверю…"
— Не поверю, — повторил Рошаль и, вздохнув, занялся раной.
Глава 11.
1492 год, 22 мая. Настанг
В окно всю ночь барабанил дождь, не давал уснуть. Майка ворочалась с боку на бок, так и сяк перебивала лебяжьего пуха подушку. Зачем-то вспоминались ей все случившиеся за последние дни обиды и страхи, а больше всего — насмешки Боларда и то, как он кричал на нее тогда, в крипте. И раненый дон Ивар, и трещащий Риткин смех — все под утро слилось для рыжей в сплошную пелену и утонуло в шелесте дождя. И она, наконец, задремала, чувствуя себя маленькой и очень несчастной — с надеждой, что проснется дома, а не в чужом дворце. И окажется, что каникулы подходят к концу и нужно готовить к школе учебники и тетради, а Настанг, князь Кястутис и все остальное приснились ей в очень подробном, длинном и жутковатом сне.
Майка заснула и не слышала стука в дверь, а проснулась уже потом, когда всполошились слуги, и дверь отворили, и приемная опять сделалась похожей на кордегардию. Майка села на постели, прислушиваясь к звону шпор и оружия, и когда во всем этом гаме незнакомый жесткий голос потребовал разбудить барона Смарду, девчонке сделалось нехорошо. Она выбралась из-под одеяла, трясущимися пальцами зажгла свечу и, набросив на плечи поверх сорочки старенький шерстяной платок, вышла на темную лестницу.
Болард, всклокоченный и полуодетый, уже сидел у камина в кресле, щурился на огонь злыми желтыми глазами и молчал. Молчала и Гретхен — Майка следила за ней, перегнувшись через перила. Гретхен, как и брата, подняли с постели. Девчонка сонно позавидовала роскошным кружевам Греткиной ночнушки и золотому шитью тяжелого, с широкими рукавами халата. Волосы Гретхен волнами рассыпались по плечам, и вообще она выглядела так, словно долго готовилась перед зеркалом.
— Потрудитесь, наконец, объясниться, — зевнув, потребовал Болард. — А то что же это: врываетесь в чужой дом ни свет, ни заря, пугаете благородных граждан… Я вам барон, а не какой-нибудь вшивый булочник!
Майка хихикнула: в какой-то недавно читаной книжке ей эта фраза попадалась. Но тут она сообразила, что все происходит не в книжке, а наяву, и для веселья поводов мало. Скорее даже наоборот. Она замолчала и прислушалась.
Сегодняшние гости ничем не походили на веселых подвыпивших легионеров, заявившихся к ним в тот день, когда обнаружилось, что могила князя Кястутиса пуста. Эти были серьезнее и мрачнее, Майка с ненавистью покосилась на их командира — рослого монаха в тесном балахоне, поверх которого был привешен меч. Из-под балахона торчала кольчуга.
— Я весьма сожалею, — монах развернул перед Болардом документ, приглашая того ознакомиться. Майка предположила, что это ордер на арест. — Благородному дону надлежит собраться и следовать за нами.
— А если не последую? — лениво осведомился барон.
— Тогда применим силу.
— Валяйте, — позволил Болард равнодушно и, потянувшись, налил себе вина. — Да, кстати, — он пригубил, поморщился. — Я так и не понял, в чем меня обвиняют.
— Вам разъяснят в надлежащее время.
— Или не разъяснят, — дон Смарда полюбовался рубиновым сиянием вина в хрустале на фоне огня. — Дело не в этом. Из бумаги следует, что вы намерены произвести в моем доме и обыск. Вперед.
Монах поморщился и отдал приказ. Легионеры разбежались по дому. Болард цедил вино и молчал. Один из крыжаков снял с консоли книгу, перелистнул страницы, неловко уронил том на пол. Грохот получился изрядный, Майка даже зажмурилась. Но тут отклеилась от стены Гретка и заорала, что она не потерпит, что дворец общий, и баронесса Смарда, никак не в ответе за дела беспутного братца, и если уж господам легионерам угодно превращать ее дом в кромешный ад, пусть катятся на братнюю половину. Иначе она будет жаловаться. Сами знаете кому. Болард слушал сестру с видимым удовольствием. Было видно, что крыжакам на ее вопли начхать, но Гретхен блюла приличия. И хотя, ясное дело, донесла на Боларда сестра, ничего компрометирующего они не найдут. Впрочем, это совершенно не означает того, что он, Болард, легко отделается. Он знает, и они знают, кто именно приложил руку к "чудесному исчезновению" князя Кястутиса. Так или иначе, Ингевор найдет причину, позволяющую без проволочек и особых угрызений совести дона Боларда барона Смарду, нобиля в шестнадцатом колене и рельмина Ингеворского распять. А скорее всего, и искать не будет. Причину, в смысле…
Дон запрокинул лицо и тут на лестнице увидел Майку. Хотел крикнуть ей, чтоб убегала, но не успел. Чья-то ладонь запечатала Майке рот, свечка опрокинулась. Майка пискнула, но ее безжалостно скрутили и поволокли вниз.
— Вот, — услышала она. — Еще одна… сообщница.
— Дурак! — завопила Майка, снова обретя способность дышать и говорить. Но стараясь не дергаться, чтобы вместе с косой, за которую ее держали, не оторвалась голова: — Отпусти!!
То заложница, то любовница… то сообщница. Спятишь с ними!
Она с возмущением уставилась на веревку в руках у крыжака:
— Ты чего?!
— Велено арестовать по обвинению…
— А-а!! — заорала Майка заранее.
— Оставь девчонку, — потребовал Болард устало. Но так, что крыжак подчинился. — Совсем сдурели. Это моя рабыня.
— Что-о? — ошалела Майка.
Дон Смарда подтащил ее к себе и беззастенчиво сорвал сорочку с левого плеча. Ткнул в большую родинку, которая была там с детства. По крайней мере, Майка думала, что это родинка. А вышло: клеймо. Как у миледи.
От отчаянья и стыда Майка заревела.
Она ревела долго, когда Боларда уже увели, и Грета зло разгоняла всхлипывающих слуг. И когда пригрозила запереть Майку в кладовой, если та не заткнется. И продать ее завтра же, потому что брат арестован, а самой Гретхен не нужна его рабыня и истеричка.
Гретхен подносила бледные длинные пальцы к мраморному лбу и закатывала глаза, и Майке было ясно видно, что бывшая подруга притворяется. Не в том, что ее продаст. А в том, что страдает от ареста брата. Было ясно, что Грета пальцем не шевельнет для его спасения. Тут девчонке сделалось по-настоящему страшно. Когда она лезла в крипт, надеясь найти дорогу домой; и спасала дона Ивара, и ругалась с Борькой — все это было как бы игрой, как бы приключением. Как страшное кино, которое прекратится — стоит выключить телевизор. И даже в смерть матери Майка почти не поверила. А с арестом дона Смарды чешуя невсамделишности вдруг осыпалась, оставив девчонку один на один с реальным миром. Чужим. И враждебным. И очень умная поговорка "слезами горю не поможешь" заставила больше не плакать. Разве что всхлипывать и почти незаметно вытирать руками покрасневшие глаза.
Майка начала думать. И не придумала ничего лучше, чем отправиться в дом к дону Ивару. Должен же быть у князя в этом городе дом. И если не друзья, так слуги, которые поведают ей, Майке, как Ивара найти. А уж он что-нибудь придумает, как спасти Боларда и как ей, Майке, дальше жить.
Воплотить все эти трезвые и очень правильные планы в жизнь оказалось не слишком легко. Но во дворец князя Кястутиса Майка все же пробралась и теперь рыдала, уткнувшись лицом в грудь незнакомому мужчине, напрасно пытаясь выдавить из себя хоть какие-то слова: кроме громких всхлипов, ничего не выходило.
Привратник с озабоченным видом топтался подле и гундел, что пускай, дескать, их благородие дон Виктор граф Эйле и Рушиц не переживают, одно их графское благородное слово, и он вышвырнет эту побирушку не только что из дворца… Графом Эйле и Рушиц звали пожалевшего Майку незнакомца.
— Вон, — сухо сказало «благородие».
А потом отстранило от себя до нитки промокшую девчонку (она долго пряталась в парке, поджидая возможности проникнуть в дом), подтащило ее к камину и неумело попыталось отжать то, что было на ней надето. Майка протестующе пискнула. Граф задумчиво откашлялся. Странное выражение осенило его лицо.