— Ты говоришь словно из фильмов "Диснея".

— Я — принцесса, — улыбается она и машет мне, прежде чем вновь нырнуть в квартиру.

Когда я иду к машине, ее слова, словно на повторе, звучат в моей голове. Она права. Я должна сказать Рансому обо всем, что творится в моей голове. Если знание того, что я испытываю к нему более глубокие чувства, пугает его, то мне лучше быть без него.

Я действительно надеюсь, что он все-таки выберет остаться. В Рансоме Скотте еще так много всего, что бы мне хотелось исследовать.

Рансом не спрашивает, почему я вчера отсутствовала, и, как и следовало ожидать, не поднимает тему о клубе или отеле. Маску, которую он носит, невозможно прочесть. Со своими темными волосами, зачесанными назад со лба, одетый в штаны цвета хаки и свитер-безрукавку, он просто скромный профессор... настоящий хороший парень. Если бы я не была там, не испытала все на себе, никогда бы не догадалась, что немного больше чем тридцать два часа назад у нас был самый дикий, извращенный секс в моей жизни.

То, как он привязал меня к кровати и буквально разорвал мое тело на кусочки, заставляет меня испытывать дрожь при одном лишь упоминании об этом. Для меня сложно соединить два изображения этого мужчины воедино. Он является ярким примером того, как могут отличатся люди при свете дня.

Сегодня хорошая погода, и Рансом проводит занятия вне университета. Мы собираемся на лужайке, за пределами корпуса искусств, где он обсуждает историю искусства, которая интересна настолько же, насколько и скучна. Мне кажется, он чувствует то же самое. Двадцать минут назад он был воодушевлен рассказом об импрессионистском движении, а теперь он обсуждает модернизм. Его голос звучит так, словно он знает слова наизусть. Смешно, чему ты только можешь научиться у человека, всего лишь наблюдая за ним.

— Я хочу, чтобы с сегодняшнего занятия вы уяснили для себя, что искусство есть везде и в бесчисленных формах. Для каждого оно отличается, — говорит он, завершая свою лекцию. — Когда вы и я смотрим на этот университет, мы видим разные вещи. Например, я вижу его в стиле барокко, на который повлиял римский и греческий дизайн. Возможно, вы видите ряд линий и углов или викторианские пейзажи. Подумайте об этом, когда вы будете сдавать свой последний экзамен. Как вы планируете использовать свое окружение, чтобы повлиять на мировоззрение других?

В моем разуме возникает борьба. Я понятия не имею, о чем он говорит, но готова удрать отсюда. У меня тонны домашнего задания, и мне все еще невдомек, что я собираюсь сделать для своего конечного задания по данному предмету. Он отпускает нас, и я спешу дописать свои заметки и уложить книги в сгиб локтя. Оборачиваясь, чтобы уйти, слышу низкий тембр голоса Рансома, окликнувший меня.

Ожидая, пока уйдут остальные студенты, я терпеливо выжидаю, пока он приблизится.

— Я надеюсь, это не войдет в привычку, — говорю я с ложным предупреждением, чтобы помочь ослабить напряжение, что я чувствую внутри. — Люди могут начать говорить.

Уголок рта Рансома изгибается.

— Тебя не было вчера на занятиях.

— Я заботилась о приболевшей подруге. Мне следовало принести записку?

Он широко улыбается от моего сарказма.

— Это имеет что-то общее с тем, что мисс Гуэрра отсутствовала?

Я киваю.

Его взгляд задерживается на мне на мгновение дольше дозволенного. Его голос тих и наполнен беспокойством, когда он говорит:

— Я просто хочу быть уверен, что ты в порядке и что... эээ... — Он прочищает горло, и внезапная тревожная энергетика, исходящая от него, возбуждает мое любопытство. — Поцелуй. Я хотел убедиться, что он не... испугал тебя.

Я изучаю его некоторое время, напряжение во взгляде, жесткую линию губ. Я помню тот невинный поцелуй. Как нежен он был, как сладко он чувствовался. Но нет никакого смысла в том, чтобы спрашивать меня об этом, учитывая все, что мы делали друг с другом после этого. Если не считать, что он до сих пор беспокоится о том, как это повлияет на нашу личную и деловую жизнь.

Я полагаю, что именно так.

— Нет, — шепчу я, мой голос становится глубже при воспоминаниях о том поцелуе, словно в моем разуме поставили на "повтор". — А ты?

Его взгляд словно прикован к моим губам, он медленно качает головой.

— Поначалу. У меня есть, что терять, и много, но я не переставал думать об этом ни на секунду. Твои губы...

Он замолкает, и, окидывая его быстрым взглядом, я вижу доказательство того, насколько воспоминания влияют на него. Его слова — словно первый ход на шахматной доске, и это дает мне уверенность, чтобы сделать следующий.

Придерживаясь осторожной и вежливой дистанции, я делаю шаг ближе и понижаю голос, чтобы никто не смог нас услышать:

— Если бы я думала, что смогу выйти сухой из воды, упала бы на колени прямо сейчас и показала бы, что может сделать мой рот, мистер Скотт.

Он резко втягивает воздух сквозь зубы и отстраняется. Пламя желания в его глазах полыхает при взгляде на меня. И в один тяжелый момент он верит в это. Качая головой, Рансом делает шаг назад.

— Вам нужно идти, мисс Харт, пока не случилось ничего плохого.

Я ухмыляюсь, зная, что он проведет черту. Интересно, понимает ли он, насколько предсказуем. Тщательно контролируемый мистер Скотт днем и такой же бесшабашный мистер Скотт ночью.

— Боишься, что кто-то застукает нас?

Его грудь молниеносно оказывается прижата к моей, тепло исходит от нее волнами. Его губы останавливаются против моего уха, и он словно рычит:

— Единственное, чего я боюсь, — это то, что утрачу контроль и засуну свой член так глубоко тебе в горло, что ты задохнешься.

Твою ж мать! Улыбка сползает с лица от образа, возникшего в разуме, сменяясь буквально парализующим желанием броситься перед ним на колени и попробовать его жесткую плоть ртом. Как выясняется, именно я сейчас провожу черту.

— Мне нужно идти, — хрипло говорю я, потому что хоть кто-то должен воззвать к голосу разума, пока мы оба не оказались в беде.

Он смотрит на меня, пока я пячусь назад, насмешливая улыбка появляется на его лице.

— Да, безусловно, тебе стоит идти.

Я решила неделю не ходить на занятия. Посещать лекции Рансома — почти такой же невозможный подвиг, как забраться на вершину Эвереста без проводника и любых навыков выживания.

Чтобы занять себя и перестать думать о нем, я с головой ухожу в учебу. В те дни, когда не занимаюсь, я отвлекаюсь танцами, что еще сложнее, потому что каждые несколько минут я ищу знакомую пару темных глаз.

К счастью, Рансом тоже держит дистанцию. Не знаю, пытается он меня напугать или нет, но это работает... в какой-то степени. Я стараюсь, как могу, но не перестаю думать о нем, о поцелуе, о сексе. Обо всем. Он занимает каждую мою мысль. От этого просто нет спасения.

Желание прикоснуться к нему сводит с ума, но я заставляю себя держаться от него подальше. Так лучше для нас обоих. По крайней мере, я стараюсь внушить сама себе. Все, чего я хочу, — это иметь возможность не видеть его каждый день.

Вот почему я бросила йогу ради бега. Пробежка помогает мне гораздо лучше прочистить голову, чем находиться вниз лицом в позе собаки. На некоторое время я могу затеряться в ритме своих шагов, стучащих по асфальту, и в звуке дыхания, отдающемуся в ушах.

Я не слишком вынослива, но могу пробежать целую милю, прежде чем мне понадобится перерыв. Этим утром я рванула на улицу пораньше, пока еще прохладно, чтобы не обливаться потом. Путь мой лежит вокруг кампуса. Я встретила всего пару бегунов, с тех пор как вышла, но еще очень рано, и это значит, что дорожка будет принадлежать только мне.

Я от неожиданности подпрыгиваю, когда чьи-то шаги раздаются позади меня. Сосредоточившись на музыке в наушниках и тротуаре впереди, я оступаюсь, почти падая лицом вниз.