Мы можем сделать еще один шаг и сказать, что всякое действие Бога — это ответ на просьбу человека, высказанную в молитве. Но это не значит, что Бог ведет Себя как большой начальник, который хочет, чтобы его просили, прежде чем что-то дать. Нет, речь здесь о чем-то более глубоком: врата мира могут открыться для Него и пространство мира может существовать для Его действия на наше благо и через посредство нас только там, где человек молится, где он превосходит самого себя, отдает себя, где он воспринимает Бога как реальность. Бог всегда рядом с нами, но мы не всегда рядом с Ним, как говорит Августин. Только когда мы живем в присутствии Бога, открывая Ему в молитве свое существо, Его деяние может быть по-настоящему действенным и в нас, и для нас.

Молиться: путь для нас самих

Есть здесь еще нечто, заслуживающее размышления: о чем Мог просить Захария в своей молитве? Он был стар, жена его — бесплодна Когда ангел предвестил ему рождение сына, он отклонил эту весть как что-то абсурдное, чего он не ждал от Бога, о чем здравый смысл не давал ему просить. Мы можем из этого заключить, что он уже давно перестал молиться о рождении сына, что он просил большего, более важного, того что Библия называет утешением Израиля и спасением мира. Очевидно, Захария был из числа тех, о ком Лука говорит, что он ждал утешения Израиля (см. Лк 2, 25). То же самое он говорит о Симеоне и о тех двоих, что шли в Эммаус. Будучи молод, Захария, без сомнения, просил в молитвах о сыне. Потом пришло время, когда он стал чувствовать себя самого менее важным, стал меньше заботиться о себе. Однако он не впал в уныние и безнадежность, как если бы мир его больше не касался и Бог стал ему безразличен оттого, что не исполнил его просьбу. Его жизнь стала свободнее и богаче. Он стал больше доверять Богу. Он просил Его о Божественном даре, о спасении Израиля, а через него, по Писанию, — о спасении мира. Думаю, что это может послужить для нас уроком молитвы; не только чтобы придать нам мужества в молитве, но и научиться искусству молиться. Бог благ, это несомненно; Он существует и для малого, и для малых. Поэтому мы, не стыдясь, можем обращаться к Нему с нашими маленькими личными заботами, которые так для нас важны и так тревожат нас. Но в то же время молитва должна стать путем для нас самих, путем, благодаря которому мало-помалу мы учимся более широкому взгляду. Она не должна вести нас к тому, чтобы мы замыкались в своем эгоизме. Молитва должна делать нас свободнее, снижать наш интерес к самим себе и позволять нам большее значение придавать Богу. Именно здесь мы касаемся самой квинтэссенции молитвы: просить Бога о спасении мира даже сегодня; доверять Ему, даже сегодня; только Он может принести миру спасение. Когда мы отказываемся от этой убежденности, когда думаем, что сами должны пытаться спастись, когда мы больше не доверяем Богу или отводим Ему место только в нашей частной жизни, мир становится неуправляем и неисцелим. Все предать в Его руки, учиться молитве и дерзать молиться на протяжении всей жизни — вот к чему должны вести нас эти слова Писания.

Захарию можно было бы определить одним словом: это человек молитвы; поэтому он человек веры, а значит, и надежды. Иначе говоря, Захария не довольствуется верой в то, что, возможно, где-то существует высшее Существо, о Котором он ничего не знает и Которое никак Себя не проявляет. Напротив, он верит, что Бог — это Бог, то есть что мир Ему небезразличен и что он не выпускал его из рук. А это значит, что мы должны открыть мир Ему, потому что Он хочет и может действовать, даже если делает это иначе, чем мы представляли себе в молитвах. Он поступил иначе, чем ждал от Него молодой Захария и совсем по-другому, нежели он ждал от Него в старости. Это было настолько по-другому, что Захарии пришлось стать немым, чтобы вновь научиться языку Бога.

Священство и пророчество

Если мы в своих размышлениях попытаемся понять, какого рода человеком был Захария, первое, что следует принять во внимание, — это его священство. Жена его — тоже дочь Аарона; поэтому Иоанн Креститель тоже был священником. Священство и пророчество взаимно не препятствуют друг другу; по воле Божией последний пророк Ветхого Завета и великий пророк Нового Завета был священником. Мы видим единство Божественного действия; здесь оно проявляется в единстве пророческой и священнической функций. Поэтому священство не является прежде всего совокупностью действий; оно касается нашего существа (бытия), предписывает определенный образ жизни. У Захарии это явно: он человек, который общается с Богом, верует в Него, доверяет Ему и неустанно вместе с Богом борется во всех перипетиях своей жизни, твердо держась Его во всех своих невзгодах.

Когда мы сегодня противопоставляем священство и пророческую функцию (священство — как представляющее устойчивую институционализацию и пророческую функцию — как представляющую свободу, созидание, обновление); когда противопоставляем культ и социальное действие (культ — как нечто, являющееся только помпой, к которой привязан человек, а социальное действие — как означающее якобы освобождение и обновление мира), мы очень далеки от того, что открывается в этом отрывке. Только пророчество, нисходящее от Бога, от Его «инициативы», может быть поистине Божественным. И напротив, священство подлинно только тогда, когда оно возвещает преобразование мира силой молитвы, значимость которой выше значимости всех наших действий, потому что она обнимает весь мир при условии, что мы видим его и соприкасаемся с ним в Божественной перспективе.

Вот почему подобные антагонизмы обманчивы и не дают нам правильно понять ни священство, ни пророчество. Конечно, и в Ветхом Завете присутствует некая выродившаяся и опасная форма священства, так же как есть выродившиеся формы пророчества В Ветхом Завете лжепророчество подвергается не менее жестоким разоблачениям со стороны пророков, чем священство. Священство приходит в упадок, когда видится только как средство зарабатывать на жизнь, когда становится всего лишь работой, которая обеспечивает нам определенное положение, когда Бог становится орудием на службе у нас. Тогда это карикатура и препятствие к распространению Нового Завета и Вести Иисуса Христа. Это искушение существовало во все времена Нет антагонизма между священством и пророчеством; есть антагонизм между лжесвященством и лжепророчеством, с одной стороны, и истинным священством и истинным пророчеством — с другой. Видимый под таким углом, этот евангельский текст гораздо более убедителен, чем если бы он вынуждал нас отбросить одно из двух, чтобы потом хвалиться, что избрали что следовало.

Так текст предлагает вызов совести. В древнем ритуале рукоположения во священство была такая тревожная фраза: Sat periculosum est! («To, на что вы решаетесь, крайне опасно!»)

Действительно ли мы осознали это в своей жизни? Ясно ли мы видим, что может быть «опасно» ежедневно и непосредственно, «профессионально» иметь дело с Богом, потому что может статься, что близость Бога обернется для нас чем-то банальным? Тревога, которую мы испытываем при мысли, что такое может с нами случиться, — это постоянно возобновляемое приглашение к смирению веры и к авантюре служения. Мы должны быть людьми, которые молятся, людьми, которые верят, людьми, которые надеются.

Что нам должно делать

Если сущность священника предшествует его действию, слова ангела приносят ответ на вопрос: что мы, священники, должны делать? Действия Иоанна для нас являются в высшей степени священническими, они резюмируют священничество и пророчество Ветхого Завета, которые объединены окончательно в новозаветном священстве. Суть новозаветного священства открывается в этой связи. То, что мы должны делать, сказано в нескольких словах: «представить Господу народ приготовленный» (Лк 1, 17).

Думаю, что все мы — каждый по-своему — можем поразмышлять о том, каким образом это сделать. Сам текст дает ориентиры, из которых я хотел бы выделить несколько.

Первое, что здесь сказано, — священник должен вести человека к Богу: пробуждать веру, выводить из безразличия или отчаяния, чтобы своей верой придавать другим мужество видеть Бога в этом мире и в жизни как реальность. Мир может жить и существовать только так.