— Он молод, ему все разрешено. Он мой друг и пьет за нас двоих. Не так ли, Мирза?

Ахундов услышал слова Саттара. Обернувшись, сказал:

— Это верно, Саттар. Я пью за нас двоих. Но почему наш кеманчист не пьет? Он же христианин…

Кеманчист поблагодарил за поднесенное вино:

— Саттар-джан! Гостям нужно сыграть что-нибудь народное, — предложил он.

Музыканты настроили инструменты, весело зазвенел бубен. Молодой грузин стал плясать. За ним в пляс пустился и старый ашуг Саттар. Гости улыбались, предлагали тосты. Окончив танец, грузин подошел к столу, взял в руки бокал и торжественно начал читать "Вакхическую песнь".

Подымем стаканы, содвинем их разом!

Да здравствуют музы, да здравствует разум!

Ты, солнце святое, гори!

Как эта лампада бледнеет

Пред ясным восходом зари,

Так ложная мудрость мерцает и тлеет

Пред солнцем бессмертным ума.

Да здравствует солнце, да скроется тьма!

Вдруг с шумом распахнулась дверь. Злой ветер ворвался в комнату. Потухла свеча над камином. Отряхивая бурку, вошел Бакиханов. Денщик плотно закрыл за ним дверь.

Бакиханов был чем-то взволнован. Он искал глазами Бестужева.

— Господа, прекратите веселье.

— Что, что случилось?

— Печальная весть из Петербурга. На дуэли убит Пушкин.

Он грузно опустился на стул. На глазах были слезы. Раздался звон разбитого бокала. Его уронил Ахундов. В тревоге, недоумевая, смотрели музыканты.

Гости молча расходились. В комнате стало тихо. О скромном пиршестве напоминал только разбитый бокал на полу.

Ашуг Саттар, которого Ахундов провожал домой, спросил:

— Кто такой Пушкин, Мирза?

— Это тоже ашуг, Саттар-джан. Это великий русский ашуг. И его убили!

Саттар гордо поднял голову, положил руку на плечо своего молодого друга.

— Ашуги никогда не умирают, Мирза. Ашуг — сын народа. Русский народ — великий народ. Никогда не умрет его ашуг.

Бакиханов хорошо знал Пушкина, его родных, и трагическая смерть поэта потрясла его. В лице Грибоедова и Пушкина он потерял близких своих друзей.

Ранняя тифлисская весна благоухала. Казалось, по волшебному жезлу оживала вся природа, набухали почки, деревья покрывались прозрачно-зеленой, молодой, нежной листвой, берега ручейков на лугу усеялись фиалками. На розовом кусте расцвела огнистая почка.

Мрачный бродил Ахундов по берегу Куры. Иногда он останавливался, долго смотрел на мутные воды, и мысли его путались, глаза застилала пелена. Он хотел представить себе образ погибшего поэта, хотел вспомнить любимые стихи, но все мешалось, тупая боль сковала его сознание. И вдруг, словно очнувшись ото сна, он понял, что ничего уже невозможно вернуть, что смерть такая же реальность, как сама жизнь. Его охватило чувство страшного одиночества. Слезы, тихие, скорбные слезы подступали к глазам, он задыхался, ему хотелось облегчить душу, найти неуловимые, незнакомые слова, хотелось кричать, говорить что-то, но вместо слов из горла вырвался стон. Он закрыл глаза и вдруг ясно и четко произнес первый стих своей-рождающейся в муках элегии на смерть поэта.

Ночь прошла в лихорадочных творческих поисках. Лилась скорбная песня, и с каждой строкой все легче становилось на душе, как будто горечь, слезы, боль покинули тело, и все перешло в душу раскаленных поэтических строк.

Смерть Пушкина Ахундов воспринял как роковое напоминание о возможной гибели всего хорошего, что существовало в мире. И ему показалось, что смерть постучалась и в его двери. "Я предвижу конец мой", — писал он. Эти слова были далеко не случайными. Они выражали его грустные думы, болезненные переживания, глубочайшие разочарования, его недовольство окружающей жизнью. Ахундов сознавал, что жить так дальше невозможно, что перед ним стоит задача — или силой сверхчеловеческой воли вытащить себя из удушающей атмосферы старого мира и сильными взмахами крыльев птицы взвиться к небу, к новому миру, или погибнуть… Он понял, что на пути его ждут опасности, трудности, поражения, что победа будет завоевана нелегко, что всю жизнь ему придется неустанно бороться за новые свои идеи и жизненные цели. Ему придется перенести немало унижений, пережить одиночество, принять на себя все удары фанатичных молл и варваров-помещиков, чья власть над беззащитным, бесправным и измученным народом, казалось, была непоколебимой. Гибель Пушкина была предостережением не только для Бестужева, но и для Ахундова. "Безумна птица, которая, однажды увидев сеть своими глазами, для зерна вновь летит на опасность!" Безумен был Ахундов, который, увидев жестокую расправу царизма с Пушкиным, не мог подавить в себе желание заклеймить позором убийц поэта.

Но такова человеческая логика. Зная, что жизнь, о которой мечтал, будет далеко не сладкой, он все же не мог поступить иначе: закрывая глаза на возможные превратности судьбы, презирая страдания, которые ему придется испытать в новой жизни, он решил свою судьбу в интересах народа. "Элегическая касыда на смерть Пушкина" — первый значительный шаг в творчестве великого просветителя.

Пушкин умер 29 января 1837 года. Весть о гибели великого поэта могла дойти до гор Кавказа только к концу февраля. Вполне возможно, что Ахундов написал свою поэму приблизительно в начале марта. Описанная им картина весны подтверждает наше мнение. Знали ли в Тифлисе к этому времени о бичующих, полных негодования и политического протеста, благородных и мужественных стихах М.Ю. Лермонтова? Ответить утвердительно на этот вопрос очень трудно. Но вместе с тем нельзя забывать, что интерес к личности Пушкина в Тифлисе среди грузинской и азербайджанской интеллигенции был необычайно большой. Несомненно, здесь пытались узнать все подробности, связанные со смертью поэта. Вполне вероятно, что в Тифлисе быстро узнали и о стихотворении Лермонтова. Но элегия Ахундова была написана вполне самостоятельно и носит совершенно оригинальный характер. Для выражения своей глубокой печали Ахундов прибегает к контрастам, к противопоставлению радости весны элегическим размышлениям о гибели поэта.

"Все теперь наслаждается и веселится, распростившись с печалью, — пишет поэт. — Все, кроме тебя, мое сердце! Не участник ты в общей радости и восторге, не просыпаешься ты из безмолвия.

И в глубине твоей нет ни к чему склонности, нет ни к кому любви. Далеко ты от страсти к славе и от мечты поэзии.

Разве ты не то самое сердце, что погружалось в море мыслей на ловлю стихов, подобных жемчужинам царским, и дарило целые нити их в украшение тысячам игривых выражений, будто красавицам?

Откуда же теперь печаль твоя? Не знаю. Для чего ты теперь стенаешь и сокрушаешься, как плакальщица похоронная?"

Поэт говорит о своем одиночестве, о том, что если бы его сердце "не ведало, что за вешним ветерком дуют вихри осенние", то "препоясало бы мечом слова стан наездника поэзии на славную битву". Он предвидит и свою гибель, жизненные опасности, которых и ему не избежать. Ахундов скорбит о том, что жизнь поэта многострадальна, слава быстротечна, что мало радости приносит она поэту. "Что такое гром славы, что такое хвала за доблесть, как не отклики звуков внутри этого коловратного свода!"

Мажорные мотивы весны сменяются в "Элегической касыда" глубокой грустью. Жизнь нанесла поэту первый нежданный удар: погиб тот, кого он любил, чьи гениальные поэтические строки пробудили в нем стремление к свободе, к правде. Пушкин для Ахундова был вершиной поэзии, обладателем мировой славы, светлым умом, самым остроумным и даровитым человеком. "В мечтаниях его, как в движении павлина, являлись тысячи радужных отливов словесности". Слова его разошлись по всей Европе. Он был "главой собора поэтов", Ахундов с глубокой прозорливостью понял величие "солнца русской поэзии". "Ломоносов красотами гения украсил обитель поэзии — мечта Пушкина водворилась в ней. Державин завоевал державу поэзии — но властелином ее Пушкин был избран свыше. Карамзин наполнил чашу вином знания — Пушкин выпил вино этой полной чаши". Как видно из приведенных строк, Ахундов называет трех предшественников Пушкина: Ломоносова, Державина, Карамзина. Он дает высокую оценку русской литературе. Надо заметить, что и Белинский в своих знаменитых "Литературных мечтаниях" уделял особое внимание именно Ломоносову, Карамзину, Державину, Пушкину.