В черной бурке, накинутой на куртку с красным воротничком, на гнедом кавказском коне, по неустроенным, крутым проселочным дорогам путешествовал русский поэт. Через плечо была перекинута черкесская шашка на кабардинском ремне с серебряным Набором. За спиной, в чехле, висело походное ружье. Он ехал и ночью и днем, не страшась случайных встреч, отстреливаясь от отрядов лезгин, нападавших на азербайджанские земли. Он "ел чурек", испеченный в азербайджанских тендирах [41]. Это было в холодные и дождливые осенние дни 1837 года.

Русского поэта увлекли и очаровали красота и богатство азербайджанского языка. Он обратился к живой народной речи, к устному народному творчеству. Поэт записал чудесную сказку "Ашуг-Гариб", широко популярную в Азербайджане, которую назвал "Ашик-Кериб". Она привлекла его не только богатством лирических красок, но и своим содержанием: Михаил Юрьевич был таким же странником, гарибом, каким был герой этой азербайджанской сказки.

И русский гариб проникся глубоким уважением к народам Закавказья, чья жизнь, природа, поэзия так пленили его сердце. Услышанные в Азербайджане и Грузии народные слова он использовал во многих своих замечательных творениях. Новые темы, новые мотивы еще более обогатили творчество русского поэта.

По долгу службы Ахундов выполнял самые разнообразные поручения колониальных властей. Он участвовал в разборе крестьянских дел, занимался размежеванием земель, бывал в Карабахе, в Гурии, на турецкой и иранской границах, вел переписку с горцами, переводил прошения, жалобы, справки, беспрерывно поступающие в департамент, командировался в отдаленные районы Закавказья, принимал участие в самых разнообразных делах. Находясь в командировках, он "отлично исполнял все возложенные поручения" — так записано в служебном формуляре М.Ф. Ахундова.

Служебная карьера его складывалась более или менее удачно. В 1840 году, после долгих представлений, Ахундов, наконец, был утвержден штатным письменным переводчиком. Служебная деятельность невольно знакомила его с жизнью крестьян и беков, с положением народных масс. Природная любознательность, серьезное стремление к образованию и культуре "мешали Ахундову сделаться просто чиновником. Попадая в незнакомую обстановку, он быстро начинал ориентироваться в ней, выкраивал для себя свободное время, в которое усовершенствовал знания русского языка, обогащал свой ум чтением многих книг самого разнообразного содержания, изучал русских и западноевропейских классиков, историю и географию европейских стран и России.

В 1841 году произошли большие изменения в колониальной политике царизма. Обеспокоенное крестьянскими волнениями царское правительство пошло на соглашение с азербайджанскими беками, которые постепенно превратились в опору царизма, в активных проводников его политики, Азербайджанские беки шли на службу в конномусульманские полки, их много было в Варшаве, Петербурге, они тесно соприкасались с русским бытом, бредили петербургским английским клубом. Но и бекское сословие не было единым в своих идейных устремлениях. Наряду с покорными слугами царизма постепенно зарождалась и оппозиционная дворянская группа, которая входила в тесное соприкосновение с прогрессивными кругами России. Общественное движение в Азербайджане принимало все более сложный и противоречивый характер.

Классовая ограниченность азербайджанских дворянских писателей, их умеренные задачи и примиренческое отношение к царизму, конечно, не могли удовлетворить Ахундова. Он искал самостоятельного пути борьбы за свободу и передовую культуру.

Ахундов проявлял большой интерес к научной и культурной жизни Тифлиса. Его очень часто можно было видеть на заседаниях Географического общества. Много времени у него отнимала и преподавательская деятельность. Вместе с Абовяном он немало сил отдавал Тифлисскому уездному училищу.

Скорбная, страдальческая жизнь Абовяна хорошо была известна Ахундову. Великий армянский просветитель-демократ Хачатур Абовян родился в 1805 году в селении Канакер, в семи километрах от Эривани, в когда-то знатной семье, связанной родственными узами с католикосом Армении Ефремом. Жизнь Абовяна во многом напоминала жизнь Ахундова. Десятилетним мальчиком он был отдан на воспитание в Эчмиадзинский монастырь. Любознательный и свободолюбивый мальчик задыхался в мрачных и тяжелых монастырских условиях. Он не раз делал попытки бросить учебу и бежать подальше от этих тюремных палат, от этого душного монастырского воздуха. Пять лет он мучился здесь, пока не закончил курс своего духовного образования. Еще с юных лет, проявляя незаурядные способности, Абовян хорошо изучил древнеармянский язык, близко познакомился с церковными сочинениями, с древними рукописями Эчмиадзина. В 1824 году в Тифлисе открылась первая армянская школа, и Абовян стал одним из ее воспитанников. Здесь он начал приобщаться к культуре русского народа. Вернувшись в Эчмиадзин, Абовян совершил вместе с профессором Дерптского университета Фридрихом Парротом смелое восхождение на Арарат. Вскоре, несмотря на противодействие армянского духовенства, Абовян оставил монастырь и отправился в Дерпт на учебу. "Жить и умереть для отечества — вот задача, избранная мною с самых юных лет", — писал он в своем диване. Здесь, в Дерпте, он еще больше полюбил русскую литературу, много общался с русскими студентами, неустанно изучал передовую науку.

Возвращение из Дерпта в 1836 году принесло ему новые огорчения. Он хотел служить родному народу, просвещать его, воспитывать армянских детей. Но все его попытки заняться на родине педагогической деятельностью получили самый решительный отпор со, стороны духовенства. В Тифлисе Абовян встретился с католикосом Карпецци, который, узнав, что он едет с рекомендательным письмом министра по делам нерусских исповеданий, гневно обрушился на него: "С приказом едешь ко мне ты, отступник веры своей? Ты можешь только запутать сознание невинных людей, воспитывать их дело не твое!" Жестокий фанатизм закрыл Абовяну все пути к народу. Он не имел ни крова, ни средств, ни поддержки. С большими трудностями ему удается устроиться в 1837 году в качестве исполняющего обязанности смотрителя Тифлисского уездного училища. Здесь, в училище, он и познакомился с Ахундовым, а затем с Мирзой Шафи.

Иногда величавыми лунными ночами он бродил по улицам вместе с Ахундовым. Они говорили об обуревавших их сомнениях, мечтали о будущем своих народов, слушали песни народных музыкантов. Вот на кровле небольшого дома, окруженный толпой любителей народной музыки, сидит ашуг Саттар. Это о нем писал русский поэт Я.П. Полонский:

Саттар! Саттар! Твой плач гортанный,

Рыдающий, глухой, молящий, дикий крик,

Под звуки чианур и трели барабанной

Мне сердце растерзал и в душу мне проник.

Не знаю, что поешь, я слов не понимаю.

Я с детства к музыке привык совсем иной;

Но ты поешь всю ночь на кровле земляной,

И весь Тифлис молчит, и я тебе внимаю, —

Как будто издали, с востока, брат больной

Через тебя мне шлет упрек иль ропот свой.

Саттар пел. И чем выше поднимался его голос, тем оживленнее становилась улица. На крышах домов со скорбной думой о жизни сидели бедные люди и внимали песне любимого ашуга. А рядом стояла мрачная и страшная тюрьма. К железной решетке тянулись закованные в цепи человеческие руки. В глазах стариков и юношей стояли безмолвные слезы: они плакали вместе с Саят-Новой, великим "охотником мелодий", песню которого пел Саттар. Даже солдаты, забыв о своих узниках, прислушивались к этой песне. А Саттар все пел. Голос его, могучий и страстный, звучал как набат, как суровый клич, как крик измученной человеческой души.

Смешавшись с толпой, задумчивые и печальные, слушали песню Саттара автор "Ран Армении" и создатель "Элегической касыдэ". Перед глазами Ахундова вставал весь объятый мраком фанатичный феодальный мир, где царствовали шахи и ханы, беки и моллы в чалмах, которым верил и подчинялся невежественный и безграмотный народ. Нет никаких законов, никакой управы над деспотичными правителями восточного мира. Всюду рабство, голод и нищета. Нет школ, нет промышленности, нет дорог, нет больниц, нет свободы. Он искал виновных, но не видел их. Ни Абовян, ни Ахундов не могли ответить на беспощадно стоящий перед ними вопрос: что делать?