Вашему отцу недолго осталось жить в этом мире, он слаб и телесно и духовно. Позаботьтесь же о том, чтобы никакие неожиданные слухи не возмущали его покоя. Настоящее не волнует меня, наш мир не стоит того, чтобы отдавать ему свои помыслы. Но вы отяготите душу свою тяжким бременем, если станете препятствием на пути Государя к грядущему.

Гэндзи говорил спокойно, словно ни в чем не обвиняя принцессу, но слезы струились по ее щекам; казалось, она вот-вот лишится чувств. Гэндзи тоже заплакал.

– О эти старики с их вечными наставлениями! – сказал он, чувствуя себя виноватым. – Когда-то я бежал чужих советов, а теперь сам докучаю другим. Представляю себе, каким нудным, постылым старцем я должен казаться вам.

Придвинув к себе тушечницу, Гэндзи растер тушь и, выбрав бумагу, попросил принцессу написать ответ. Но руки у нее дрожали, и писать она не могла. «Наверное, на те длинные послания она отвечала быстрее», – невольно подумал Гэндзи, и неприязнь к принцессе снова проснулась в его сердце, но, тут же овладев собой, он принялся объяснять ей, как следует ответить Государю.

– Когда же мы навестим его? Вот и эта луна на исходе. Говорят, Вторая принцесса устроила в его честь великолепное празднество. Мне кажется, что вам в вашем состоянии не стоит и пытаться соперничать с ней. На луну Инея мне предстоит соблюдать строгое воздержание[68]. В конце же года и без того много забот… Наверное, Государю будет больно смотреть на вас, но стоит ли откладывать? Постарайтесь собраться с духом, развеселитесь, а то у вас слишком измученный вид.

Несмотря ни на что, Гэндзи был трогательно-нежен с принцессой.

Раньше по любому сколько-нибудь значительному поводу Гэндзи прежде всего призывал к себе Уэмон-но ками, но в последнее время ни разу не послал за ним. Понимая, что люди могут заподозрить неладное, Гэндзи тем не менее упорно избегал встреч с Уэмон-но ками. Ему не хотелось видеть человека, в глазах которого он скорее всего был жалким глупцом, кроме того, он боялся, что ему может изменить самообладание. Поэтому он даже не упрекал Уэмон-но ками за то, что тот давно уже не наведывался к нему.

Впрочем, никто тому не удивлялся, все знали, что Уэмон-но ками нездоров, к тому же в доме на Шестой линии не устраивалось никаких празднеств. И только Удайсё догадывался об истинных причинах. «Все это неспроста, – думал он. – Боюсь, что после того случая, которому я был невольным свидетелем, Уэмон-но ками не в силах забыть…» Но даже Удайсё не представлял себе, сколь далеко зашло дело.

Настала Двенадцатая луна. Чествование Государя-монаха было назначено на один из дней после Десятого, и в доме на Шестой линии воцарилось предпраздничное оживление. Приготовления привлекли сюда даже госпожу Весенних покоев, до сих пор остававшуюся в доме на Второй линии. Нёго тоже жила в те дни в отчем доме. Она снова разрешилась от бремени младенцем мужского пола. Все дети ее были прелестны, и Гэндзи с утра до вечера забавлялся с ними. Так, и преклонный возраст имеет свои преимущества.

На время подготовки музыкантов на Шестую линию переехала и госпожа Северных покоев из дома Правого министра. Прежде чем представить музыкантов Гэндзи, Удайсё долго занимался с ними в восточной части дома, поэтому госпожа Ханатирусато не присутствовала на заключительном музицировании.

Понимая, что отсутствие Уэмон-но ками не только лишит празднество блеска, но и вызовет всеобщее недоумение, Гэндзи отправил ему приглашение.

Однако тот отказался приехать, сославшись на нездоровье. Зная, что никакой определенной болезни у Уэмон-но ками нет, Гэндзи, подумав участливо: «Видно, что-то тяготит его», снова послал к нему гонца.

– Стоит ли отказываться? – стал уговаривать сына Вышедший в отставку министр. – Ваше нежелание участвовать в празднестве может быть превратно истолковано. Вам не так уж плохо, не лучше ли собраться с силами и поехать?

Тут из дома на Шестой линии опять прибыл гонец, и Уэмон-но ками, превозмогая себя, все-таки отправился туда.

Самые знатные гости еще не собрались. Как обычно, Уэмон-но ками ввели в покои Гэндзи и усадили за занавесями, отделявшими внутренние покои от передних.

Невозможно было не заметить болезненной худобы и бледности Уэмон-но ками. Обладая спокойным нравом и нежной, чувствительной душой, он всегда составлял резкую противоположность со своими блестящими, уверенными в себе братьями. Сегодня же он был как-то особенно задумчив, и эта задумчивость чрезвычайно шла к нему. В самом деле, даже Государю трудно найти более достойного зятя. «Нельзя простить лишь одного, – думал Гэндзи, на него глядя, – зачем оба они были так неразумны?» Однако, ничем не выдавая своих истинных чувств, он любезно беседовал с гостем.

– Как давно мы не виделись с вами, – говорит он. – В последнее время я ухаживал за больными и мне недоставало досуга… Дочь Государя-монаха, живущая в моем доме, намеревается торжественно отметить пятидесятилетие отца, но до сих пор слишком многое мешало ей, а тем временем год подошел к концу. Разумеется, об осуществлении наших прежних замыслов теперь не может быть и речи, но мы решили все же, отдавая дань приличиям, поднести Государю скромное, сообразное его званию угощение. Назвать предстоящее чествование празднеством было бы преувеличением. Мне просто хочется представить Государю своих многочисленных внуков. Имея это в виду, я давно уже начал учить их танцам, надеюсь, что мне удастся хоть чем-то порадовать Государя. Боюсь, что, кроме вас, никто не может мне в этом помочь. Поэтому я готов забыть старые обиды и не пенять вам за долгое отсутствие.

Голос Гэндзи звучал вполне искренне, но Уэмон-но ками пришел в такое замешательство, что долго не мог выговорить ни слова, опасаясь невольно выдать себя.

– Я слышал, что вы были весьма встревожены состоянием дорогих вашему сердцу особ, и от всей души сочувствовал вам, – отвечает он наконец. – К сожалению, нынешней весной обострилась давно мучившая меня болезнь ног, и я почти не мог ходить. День ото дня мне становилось хуже, наконец я сделался так слаб, что перестал бывать даже во Дворце, и жил все это время совершенным затворником.

В нынешнем году Государь-монах достиг полного возраста, и отец решил, что нам, более чем кому бы то ни было, подобает воздать ему положенные почести. «Я уже снял чиновничью шапку и без сожаления оставил карету[69], – заявил он. – Поэтому мне не пристало участвовать в подобной церемонии. Твое звание, конечно, еще ничтожно, но Государь должен видеть, что твоя признательность ничуть не меньше моей». И как ни велики были мои мучения, я постарался сделать все, что в моих силах. Государь живет уединенно, вдали от мирской суеты, всякий блеск и шум претит ему. Я уверен, что тихая, дружественная беседа придется ему куда больше по душе, поэтому чем меньше времени будет уделено церемониям, тем лучше.

Трудно было не оценить душевной чуткости Уэмон-но ками, ни словом не обмолвившегося о пышном празднестве, которое устроила в честь Государя Вторая принцесса.

– Так, собственно, и получится, – говорит Гэндзи. – Боюсь только, что, если мы позволим себе пренебречь некоторыми церемониями, люди обвинят нас в недостатке почтительности. Так или иначе, раз и вы, человек, безусловно знающий толк в таких вещах, поддерживаете меня… К сожалению, Удайсё, успешно справляющийся с придворными обязанностями, никогда не обнаруживал склонности к утонченным развлечениям. Между тем Государь из дворца Судзаку по праву считается тонким ценителем изящного. Особенно же он любит музыку и сам является превосходным музыкантом. Правда, теперь он отказался от всего мирского, но тем больше усилий следует нам употребить, дабы порадовать его слух, который стал, наверное, еще изощреннее за годы тихой, уединенной жизни. Я прошу вас вместе с Удайсё заняться подготовкой мальчиков-танцоров, постарайтесь, чтобы они были безупречны во всех отношениях. Так называемым наставникам не всегда можно доверять, даже если свое дело они знают превосходно.