Ограничение национального суверенитета сетевым управлением и транснациональными корпорациями противоречит логике Вестфальской системы 1648 года и разрушает действующую систему Ялты – Потсдама – Хельсинки. Кто учреждал систему соотношения суверенитетов и определял политический смысл суверенитета? Крупнейшие мировые державы XVII–XX веков. Недавняя дискуссия в «Российской газете» показала: и руководители представленных в парламенте политических партий, и представители экспертного сообщества выразили весьма жесткое неприятие «ползучего» ограничения суверенитета тех держав, которые учреждали действующую систему международно-правовых отношений. Прежде всего российский истеблишмент считает недопустимым отказ от принципа невмешательства во внутренние дела – даже под предлогами «распространения демократии» и «соблюдения прав человека». Тем более что за этими универсальными, но довольно расплывчатыми формулами часто стоят конкретные экономические интересы крупнейших держав, и прежде всего интересы сырьевых корпораций.

Доктрина суверенной демократии способствует дальнейшему встраиванию в сложившуюся политическую систему парламентской оппозиции и изоляции оппозиции внесистемной. Электоральный цикл 2007–2008 годов внесистемная оппозиция де-факто считает для себя потерянным. «Империя свободы» Михаила Касьянова в этом отношении весьма показательна: помимо ее очевидной общей слабости, размытости и вторичности, пассажи о диалоге и круглых столах явно адресованы не практической политике, а будущему. Не говоря уже о том, что, конструируя «империю свободы», экс-премьер вынужден реагировать на доктрину суверенной демократии и высказываться по повестке дня, сформулированной отнюдь не им. При этом с основами суверенной демократии никто из серьезных деятелей оппозиции по существу не спорит. Показательно, что даже секретарь ЦК КПРФ по идеологии Иван Мельников признал ценность суверенитета и демократии для коммунистов.

Необходимо давать ответы на реальные угрозы национальному суверенитету и национальной модели демократии.

Угроза первая – быть иванами, не помнящими родства. В проведении практической политики необходимо опираться на историческую традицию, в том числе использовать опыт СССР – разумеется, не лагерного барака, но модернизационного проекта.

Вторая угроза – проиграть в конкурентной борьбе. Ответ на нее – суверенный контроль над топливно-энергетическим комплексом и стратегическими коммуникациями, а также использование исключительного российского положения на энергетическом рынке в качестве инструмента для развития высоких технологий и инноваций.

Угроза третья – ослабление обороноспособности. Ответ на нее вполне возможен: сохранять в постоянной боевой готовности стратегические ядерные силы, модернизировать силы быстрого развертывания и гарантировать постоянную адекватность ситуации военных расходов.

Угрозы олигархического реванша и национал-диктатуры также реальны. Путь их преодоления – создание национальной элиты и продолжение демократизации. А чтобы избежать утраты мобильности правящей элиты, необходимо создавать и совершенствовать механизмы постоянного обновления национальной элиты и широкого диалога ответственных политических сил.

Доктрина суверенной демократии представляет собой серьезный фактор реальной политики. У нее действительно есть реальный шанс стать не только основой программы «самой популярной партии» (Владислав Сурков), но и базой национальной программы устойчивого демократического развития. Она опирается на широкий внутриэлитный консенсус и новое путинское большинство – устойчивую национальную модернизаторскую коалицию. Наконец, она апеллирует к базовым ценностям современной России (материальное благополучие, свобода и справедливость).

Колоссальное количество мнений о суверенной демократии – очевидный знак того, что в России возможна и необходима напряженная интеллектуальная дискуссия. Она идет уже более полутора лет. Наличие акцентов в проводимой политике (а эти акценты подчеркивали и Дмитрий Медведев, и Борис Грызлов, и Юрий Лужков, и Минтимер Шаймиев, и Валерий Зорькин) характеризует российский правящий класс не как замкнутую сословную группу, а как широкую элитную коалицию, способную и к внутриэлитному диалогу, и к широкому диалогу с обществом и интеллектуальной средой. Нужно только не потерять в дискуссии общего для всех, сущностного, главного. Главное – в том, что Россия действительно стала другой. Какой? Суверенной, а значит, самостоятельно принимающей политические и экономические решения. Демократической, а значит, развивающей собственные демократические институты. И этого уже не изменить.

Андраник Мигранян[2]

Исторические корни суверенной демократии

Никогда в истории не было «суверенитета для всех». И во времена Вестфальского мира, и в эпоху Ялты и Потсдама собирались несколько великих держав, обладавших реальным суверенитетом, и решали проблемы суверенитетов других государств. Есть страны, которым не нужен суверенитет, и они этого не скрывают. Реальных же суверенных государств за всю историю было совсем немного.

Евгений Примаков задается вопросом: а что, разве есть несуверенная демократия? Конечно, уважаемый Евгений Максимович. Даже такие великие державы, как Германия и Япония, полным суверенитетом не обладают. Только оккупационный режим помог этим народам и этим государствам создать у себя либерально-демократические институты и ценности. Без посторонней помощи их создали только Англия и после нее – США. Единственная страна в Европе, которая смогла создать суверенную либеральную демократию вне англосаксонской модели, – Франция. Но каким трудом и какой ценой?

Глобальный баланс сил сегодня нарушен. Мы сталкиваемся с тем, что одна держава, доминирующая в мире, использует в этих целях собственную идеологическую концептуальную установку. А какие лозунги нужны, чтобы доминировать? В 70-е годы прошлого века США в целях вмешательства во внутренние дела других стран придумали универсальную формулу – обеспечение прав человека и демократических свобод в мире. Под ее прикрытием осуществлялось давление прежде всего на СССР и входившие в советский блок страны Восточной Европы. Рассказывают, что в 1976 году Збигнев Бжезин-ский хвалился: мы, мол, придумали «дубинку, которой будем бить по голове Советскому Союзу». Во времена Рональда Рейгана эта дубинка была особым инструментом во внешней политике США. И Вашингтон сам определял, кто в мире демократичен, а кто нет, где соблюдаются, а где игнорируются права человека.

С учетом этого опыта понятие «суверенная демократия» можно рассматривать в качестве идеологической и внешнеполитической контрконцепции, которая может быть использована Россией, Китаем, Индией, некоторыми странами СНГ, Юго-Восточной Азии, Латинской Америки как инструмент противодействия вмешательству США.

Эта концепция может объяснить чрезвычайно важный процесс, который происходит в этих странах: формирование политических институтов и ценностей на пути создания собственной модели либеральной демократии. В схожем направлении развиваются политические системы и более продвинутых западных демократий. Но вышеназванные государства усваивают демократические ценности исходя из собственных исторических традиций и особенностей. Они не хотят и не могут перенести на национальную почву готовые модели. Следствием будет отторжение – как не раз бывало, когда пытались механически заимствовать американские, британские, французские конституционные образцы. В них идеально прописывались демократические права и свободы личности и механизмы функционирования системы, но шансов «пустить корни» не было.

В отличие от «цветных» революций, используемых для «строительства» мира по-американски (Pax Americana), концепцию суверенной демократии могут применить лишь те страны, которые сами хотят развить демократические институты. На всякое западное вмешательство они вправе ответить: мы строим демократию, движемся в русле западных ценностей, но мы сами определяем повестку дня этого процесса. И, конечно, безоговорочным условием такого движения является реальный государственный суверенитет – ибо иначе невозможно обезопасить себя от вмешательства извне, со стороны тех сил, которыми движет соблазн определять внутреннюю и внешнюю политику других стран.