– Сволочи, – Игорёк, завзятый трепач и балагур был непривычно серьёзен. – Сволочи. Жили себе люди, детей растили…

– Ага, сволочи.

Лёшка рассеяно ковырялся в земле прутиком и озирался по сторонам. – Я с батей, царство ему небесное, и с брательником сюда обозы приводил. Последний раз прошлой осенью. Богатый хутор был. Батя сюда перебираться хотел. Уже и с дядей Сашей поговорил. А оно видишь как получается.

От хутора не осталось ничего. Только массивные каменные фундаменты, сложенные позапрошлым летом бригадой каменщиков, которую он, Алексей, лично привёз сюда на своей телеге.

– Ты смотри, даже заборы спалили.

Вид вокруг был невесёлый. Судя по всему, дома и сараи сожгли по весне, пока ещё не сошёл снег. Головёшки вокруг валялись изрядно вымытые и гарью уже не пахли. Хуже всего были не сиротливо торчащие в небо печные трубы, и не запущенные огороды вокруг. Хуже всего был крест. Корявый и торчащий аккурат между двумя домами на большой, явно братской, могиле.

– Ну чего расселись! – Старший отряда ополченцев зло сплюнул, – пошли отсюда. Делать тут больше нечего.

Перемазанное сажей лицо ясно дало понять, что бывший дружинник Управы, а ныне командир отряда самообороны с заозёрных хуторов, лазил по развалинам в надежде найти хоть какие-нибудь подсказки о судьбе жителей Дубровки. Когда-то давно, в прошлой жизни, он был участковым.

Игорь закинул на плечо копьё, кивнул другу и поплёлся к телегам.

– Расскажи о нём. Если всё, что Шевцов говорил, правда, то, получается, ты его должен был видеть.

– Получается так. – Алёша разрядил арбалет и повесил его на плечо. – Я и представить себе не мог, что это ОН. Так, обычный нарик. Дядя Саша его на поводке выгуливал.

– В смысле?

– Да он на море смотреть любил. И орать. Подойдёт к обрыву, уставится на бухту и орёт.

– Чего орёт? – Старшой с интересом прислушивался к разговору двух приятелей.

– Да просто орёт. А. И всё. А там же высоко, ну Дубинин к его поясу верёвку привяжет и стоит сзади. Страхует. Привязывал.

Младший сын погибшего зимой в стычке с уголовниками караванщика помолчал.

– Не в себе он был. Псих. Молчал всё время. Только на море и орал. Худой, как щепка. Бомж натуральный. Батя ещё удивлялся, чего это с ним дядя Саша столько возится.

– Думаешь выжил он?

– Да ну… – Алёшка махнул рукой. – Не жилец. Да ещё эти козлы налетели.

– Может, всё-таки проверить? Опознать сможешь?

– Шеф! – Приятели уставились на мужика с круглыми глазами, – охота копать – копай. Мы – не будем!

– Нет, не хочу, – Командир покачал головой, – кто бы мог подумать, что они его здесь спрятали.

Все одновременно обернулись. На огромной поляне, оставшейся позади, не было ничего. Лошадь всхрапнула, телега подпрыгнула на корневищах, торчащих из земли, и море исчезло за поворотом. Игорёха повеселел и пихнул друга в бок.

– Ну чего, Машка тебе уже дала или всё обещает?

– А не пошёл бы ты!

Мужчина открыл глаза, поднёс ладони к лицу и принялся их сосредоточенно рассматривать.

'Нет. Это не мои руки'

Мужчина моргнул и задумался.

'А мои тогда какие? Откуда я знаю, что это не мои?'

Он сел и осмотрелся. Подвал. Вонь. Тряпьё.

'А я – кто? А? Кто я?'

Очень захотелось есть. Рука мужчины сама собой нырнула в ворох пакетов лежащих у мокрой стены и выудила оттуда кусок чего-то плесневелого и мерзко пахнущего.

'Это еда?! Я. Это. Есть. Не. Буду!'

Желудок протестующее взвыл, но рука уже запустила вилок гнилой капусты в темноту.

– Ты дебил! Ты, мля, чего еду бросаешь? Сегодня ничего не получишь, тварь.

Из темноты в ответ прилетел пинок по ноге и вонь дешёвого портвейна.

Мужчина вздрогнул.

'Талас! Гадость! Откуда я знаю, что это 'Талас'?

В темноте пьяно хохотали несколько голосов. В том числе – визгливый женский.

'Ляля? Кто это? Ляля… Я знаю, я… я… Максим'

Бывший владелец эвент-агентства повалился на склизкий матрац. Запах блевотины и испражнений резко шибанул в нос. Максим захрипел, от омерзения его скрутило и вырвало.

'Это не я. Это не со мной!'

Максим Баймуратович Укасов потерял сознание.

Заозёрный,

Июнь 13 г.

– Ну что же. Похоже все, наконец, в сборе. – Кузьмин внимательно осмотрел присутствующих. Кроме его заместителя, начальника порта Андрея Андреевича, в зале совещаний Управы Заозёрного была вся верхушка переселенцев. И федеральных и… тьфу! Нет никаких 'федеральных' и 'простых'.

'Есть люди и есть нелюди… и всё'

Верховный ещё раз оглядел притихших людей. Пал Палыч Шевцов, бессменный лидер посёлка. Мужик неплохой, но себе на уме. Хотя…

'Да нет, вздор! Ему можно доверять, тем более, что он уже и сам в курсе'

Сёмин. Странный человек. С одной стороны про таких говорят – настоящий Офицер. Именно так. С большой буквы. А с другой стороны… не удержал своих подчинённых в узде. Самые жестокие и дерзкие банды возглавляли именно его выкормыши.

'Ладно… с ним посмотрим'

Марина Егорова. Представляет гражданскую власть острова. Ну с ней всё ясно. Ноль амбиций. Бездна чувства вины. Вот и пашет.

'Энтузиаст-общественник, блин… но полезна, полезна'

И два десятка глав общин, хуторов и посёлков.

И Саша.

'Ну тебя на закуску оставим'

На незнакомого обществу Дубинина это самое общество периодически метало заинтересованные взгляды.

– Андрей, докладывай. Что с 'полковничьими'?

Сёмин немедленно покраснел и набычился.

'Ну-ну, подёргайся, подёргайся. Ты своё уже отдёргался, хотя формально север тебе ещё подчиняется… ладно… живи покуда'

– Ушли, проклятые. Там за хребтом их хрен сыщешь. Зато зачистили весь юг.

– Конкретнее.

– Объединённые силы ополчения, дружины Заозёрного и наших силовиков на сегодняшний день уничтожили всех…

Капитан торжествующе прокашлялся.

– Всех бывших заключённых с рудника, разбежавшихся во время бунта. Шестьсот двадцать душ.

Народ одобрительно зашумел. Каторжане за полгода вольницы успели наворотить такого, что жалости к ним и их семьям не испытывал никто.

– Заодно, частью постреляли их баб, – Заместитель Верховного смущённо почесал нос. – А частью – нахрен вывезли. На островок. Полста миль к востоку. Пусть живут, как хотят. Я их предупредил: сунетесь – убьём.

– Это жестоко. – Егорова поджала губы, а из задних рядов пришелестело.

– Да пошла ты…

– Шевцов. Что с переписью? Управились? Докладывай.

Палыч вздохнул и с трудом поднялся. Нога, простреленная бандитами при нападении на посёлок, до сих пор болела.

– Да сядьте вы!

Палыч благодарно кивнул.

– Что получается. За полгода от рук преступников на хуторах и в посёлках погибло почти четыреста человек. Сильно конефермы пострадали. Их разграбили в первую очередь. Сейчас собрали уцелевшие кадры, лошадей пособирали, где могли. Одну ферму восстановили. ДОК сгорел.

– О людях, Палыч.

– Женщин много изнасилованных. Всего зарегистрировано почти пятьсот случаев. Вспышка венерических заболеваний сейчас. Врачи делают что могут. Сильно помогают ваши.

Шевцов помолчал и будто выплюнул.

– Федералы.

Дубинин слушал и офигевал. Оказывается, пока они там у себя в медвежьем углу тихо-мирно жили, здесь бушевала настоящая война! С сотнями жертв. А они – ни сном, ни духом. И 'папаша' хренов! Мог бы предупредить. Хорошо, что хоть автоматы оставил. Докладчик заговорил о его хуторе и Саша, встрепенувшись, вернулся на совещание.

– Последний случай. Хутор Дубровка, на побережье. Полностью сожжён. Убиты все жители. Кто это сделал, мы пока не знаем. Думаю, одна из тех банд, что мы недавно уничтожили.

Народ удивлённо и встревожено загомонил – уничтожение целого хутора со всеми жителями было случаем из ряда вон выходящим.

Шевцов криво улыбался, глядя на Кузьмина.

– И ХОДОК тоже… убит.